КУЗМИН, Михаил Алексеевич [6(18). Х. 1872, Ярославль -- 1. III. 1936, Ленинград] -- поэт, прозаик, литературный критик, переводчик, композитор. Родился в дворянской семье. Детские годы провел в Саратове, окончил там подготовительный и первый классы гимназии. С 1885 г. жил в Петербурге, где учился в 8-й гимназии (одним из ее директоров был И. Ф. Анненский), а после ее окончания -- в консерватории. Совершил длительное путешествие в 1895--1896 гг. по Египту, а в 1897 г. -- по Италии. Возвратись в Россию, сблизился со старообрядцами и путешествовал с ними по северным губерниям в поисках древних икон. В 90 -- нач. 900 гг. активно занимался музыкой (романсы, оперные сочинения, музыка к собственным сонетам). Став участником кружка "Вечера современной музыки", близкого художественному объединению "Мир искусства", входит в петербургскую литературно-артистическую среду. Дебютировал в печати в 1905 г., опубликовав 13 сонетов и драматическую поэму "История рыцаря Д'Алессио" в петербургском альманахе "Зеленый сборник стихов и прозы".
На протяжении творческого пути был в той или иной мере близок к разным поколениям русского поэтического авангарда (символизму, акмеизму, отчасти футуризму, поэтическим школам 20 гг.), при этом не становясь участником группировок и сохраняя творческую самостоятельность. Разноцветье интересов, любовь к изысканному, свежесть взгляда и тяга к вещным, земным проявлениям жизни -- эти особенности творческой позиции К., особенно полно воплотившиеся в лирике, обусловили отталкивание от эстетики символизма. В отличие от символистов, стремившихся к религиозно-творческому преображению жизни, К. культивирует радостное, умильное отношение к миру, безусловное его приятие, доходящее до своеобразного просветленного фатализма: "Смирись, о сердце, не ропщи: / Покорный камень не пытает, / Куда летит он из пращи, / И вешний снег бездумно тает" ("Осенние озера". -- С. 60). Поэзия К. лишена социальных обобщений, носит камерный характер.
Не принимая порывов символистов в запредельное, К. считает, что идеальное должно быть явленным, чувственно ощутимым. Мгновения приобщения к божеству возможны лишь в сфере прекрасного. Отсюда любовное, бережное отношение к разным ликам искусства прошлого, стремление воспроизвести тонкий аромат культур античности и Возрождения, французского XVIII в. и русского старообрядчества. К. погружен в секреты человеческого обаяния: острота, неповторимость человека разных эпох, его изящество -- вот что привлекает поэта. Реальный мир в поэзии К. и его драматургии опосредован постоянно присутствующей эстетической призмой: лирическое переживание реальности обязательно сопрягается с отражением этой реальности в другом искусстве (живопись, музыка, балет, театр) или в литературе другой эпохи. Это рождает "впечатление припоминания" (О. Мандельштам), приводит к нарастанию элементов декоративной стилизации. Особую роль в лирике К. играет вещно-предметный мир. С утверждением чувственности в качестве главной эстетической ценности, с влюбленностью в эстетизированный быт связана своеобразная "домашность" лирики К., ее насыщенность "милыми мелочами", приметами уходящего или давно ушедшего быта ("шабли во льду", "фиалка в петлице у грума", "собачка с рыжими ушами", "тюлевый полог кровати", "шапка голанская с отворотами" и т. п.). Мир вещей становится в поэзии К. не периферийной сферой, а равноправным человеку объектом внимания. В использовании вещных деталей К. далек от причинно-следственной мотивации: в его лирике и стилизованных драмах царит атмосфера сиюминутной импровизации, легкости, а порой манерной неточности, изящного дилетантизма. Воздушная ирония, объектом которой становятся и "пустяки мирного житья", и те, кто склонен относиться к этим пустякам только иронически, как нельзя лучше соответствует установке К. на искусство как "веселое, божественное, не думающее о цели ремесло". Убеждение в условном, игровом характере искусства приводит к широкому использованию литературных и культурно-исторических реминисценций, "обнажению приема", нарочитой простоте образного рисунка, часто имитирующего буколическую "наивность" человека далеких эпох.
символистам для сближения далеких смысловых рядов. Слово у К. конкретно, вместо иносказания он использует сопоставление, соприкосновение слов как своего рода частиц мозаики, добиваясь "изумительной стройности целого при свободном разнообразии частностей" (Н. Гумилев // Аполлон. -- 1912. -- No 8. -- С. 62). Благодаря устойчивости смысловых очертаний слов ощутимым становится самодвижение поэтической речи, богатой живыми интонациями. Свобода словоупотребления, смелое использование прозаизмов и неологизмов, разнообразие тематики сочетаются в лирике К. с обогащением ритмического репертуара поэзии: помимо классических размеров, К. широко использует дольник, свободный стих. Разнообразны и строфические формы поэзии К. В то же время апология формотворчества, в отличие от акмеистов, принципиально чужда К. "Чем больше преодолена форма и материал до того, что их почти не существует, тем легче и свободнее творит художник, тем прямее доходит его творческая мысль... Мастерство или новизна формальная без новизны эмоциональной -- пустая побрякушка" ("Арена". -- Пб., 1924. -- С. 10).
Как мастер изящной стилизации К. выступил в авантюрных "жизнеописаниях" ("Приключения Эме Лебефа", "Подвиги великого Александра", "Путешествие сэра Джона Фирфакса"). Его проза лишена психологизма, увлекательная фабула строится на изобретательном чередовании приключений и метаморфоз, испытываемых персонажами. Освобожденная от примет быта, социальной среды, насыщенная игровыми мотивами, проза К. приобретает характер своеобразной занимательной мультипликации. Условность создаваемых ситуаций подчеркивается зачастую нарочитой фабульной незавершенностью, прямыми обращениями автора к читателю и т. п. Наибольшей художественной ценностью в прозе К. обладают его сказки, в которых стилизаторский талант
К. нашел наиболее адекватное воплощение.
Творческая эволюция К. изобиловала спадами и подъемами. Самым малопродуктивным в художественном отношении периодом его творчества стали 1913--1916 гг., когда он широко сотрудничает в бульварной периодике, становится завсегдатаем популярного в среде петербургской богемы литературно-артистического кафе "Бродячая собака" и литературных салонов. После 1917 г. творчество К. заметно меняется. В сборниках стихов "Вожатый" и "Нездешние вечера", в значительной степени освобожденных от характерного прежде жеманного дендизма, появляются живые, безыскусственные интонации, впечатление теперь рождается от изящной точности называния: "... Смотрю не через пыльное стекло: / Собаки лают, учатся солдаты. / Как хлопья закоптелой, бурой ваты, / Буграми снег, а с крыш давно стекло..." ("Вожатый". -- С. 27).
программа группы представляет собой дальнейшее развитие положений, изложенных К. в ранней статье "О прекрасной ясности" (Аполлон. -- 1910. -- No 4), и одновременно обоснование творческой практики К. 20 гг.: "... Эмоциональное искусство отвергает всякие законы, каноны и обобщения, признавая обязательными только законы данного творца для данного его произведения. Поэтому для каждой вещи возможен свой слог, свой материал" ("Арена". -- Пб., 1924. -- С. 10). В соответствии с новыми представлениями К. его поэзия 20 гг. значительно усложняется. Заметное влияние на лирику позднего К. оказала поэтика немецкого экспрессионизма, что отчетливо проявилось в последнем сборнике "Форель разбивает лед". Нарастают тенденции герметизма, широко используется оккультная символика, изощренные метафорические ходы, резко усложняется композиция стихотворных циклов, строящихся теперь на трудноуловимых культурно-исторических ассоциациях.
Заметное место в наследии К. занимают литературно-критические статьи и переводы. Самостоятельность эстетической позиции К. проявилась в сочувственной критической оценке таких разнородных литературных явлений, как "Городок Окуров" М. Горького, сб. "Вечер" А. Ахматовой, творчество В. Хлебникова, проза Б. Пастернака, лирика поэта-пролеткультовца И. Садофьева. Напротив, весьма взыскателен К. в оценке творчества А. Белого, Н. Гумилева, молодых писателей группы "Серапионовы братья". Разнообразен и круг переведенных им произведений: проза Апулея и Боккаччо, сонеты Шекспира, произведения Реми де Гурмона, Д'Аннунцио, Анри де Ренье и др.
К. был активным участником музыкальной и театральной жизни Петербурга начала XX в. Он написал музыку к ряду постановок Александринского, Суворинского театров, театра В. Ф. Комиссаржевской {"Балаганчик" А. Блока, "Шут Тантрис" Е. Гарта, "Бесовское действо" А. Ремизова), им написаны оперетты "Забавы дев" и "Возвращение Одиссея" и др. Был членом художественного комитета и музыкальным руководителем мейерхольдовского "Дома интермедий" в 1910--1911 гг., подготовил музыкальное сопровождение к пьесам Е. Зноско-Боровского "Обращенный принц", И. Крылова "Бешеная семья", Ю. Беляева "Красный кабачок" и др. Писал комические балеты, оперетты, вокальные циклы.
Соч.: Соч.: В 9 т. -- Пг., 1914--1918; Сети. -- М, 1908; Комедии. -- Спб., 1909; Первая книга рассказов. -- М., 1910; Вторая книга рассказов. -- М., 1910; Куранты любви. -- М., 1910; Осенние озера. -- М., 1912; Третья книга рассказов. -- М., 1913; Глиняные голубки. -- Пг., 1914; Вожатый. -- Пг., 1918; Нездешние вечера. --Пг., 1921; Эхо. -- Пг.; 1921; Параболы. -- Пг.; Берлин, 1923; Условности. Статьи об искусстве. -- Пг., 1923; Новый Гуль. -- Л., 1924; Форель разбивает лед. -- Л., 1929.
Жирмунский В. Преодолевшие символизм // Русская мысль. -- 1916. -- No 12. -- Отд. II. -- С. 27--28; Зноско-Боровский Е. О творчестве М. Кузмина // Аполлон. -- 1917. -- No 4--5. -- С. 25--44; Цветаева М. Нездешний вечер// Литературная Грузия. --1971. -- No 7. -- С. 17--23; Эйхенбаум Б. О прозе М. Кузмина //
А. В. Леденев