Декабрь
1_____
Сегодня день, когда я решил начать писать как следует и действительно написал музыку 3-го «Петербурга» и слова 1-й «Мезени», занимался с детьми, 2 раза ходил к тете, пока не получил письма к Эвальду. Погода чудная, но ненадолго, вероятно. Бар. Таубе, зайдя к Казакову за иконой, наводил подробные справки обо мне, кажется, меня принимают за еврея, конечно, это пустяки, но мне неприятно. Миньятюры продал Севастьянову, хоть будут в хорошей коллекции, думать о деньгах не нужно больше, но едва ли скоплю для отъезда. Господи, помоги.
2_____
мне было жалко, что не ходят по комнатам, не здороваются, не благодарят за «на чай» эти молодые, ловкие, красивые люди в рубашках. Женя говорит: «Они вас очень хвалят, говорят — вот барин так барин, — а я говорю: это жилец». И она говорила, будто это сообщение мне должно быть приятно. И я не скрою, что одного из них мне видеть положительно приятно, хотя он вблизи и напоминает казаковского Мирона, и я ему даю на чай, хотя меня к этому ничто не обязывает, кроме желания услышать: «Покорнейше благодарю». Вечером были у Екат<ерины> Ап<оллоновны>, дома было собрание лесоводов, до 15 чел<овек>
Голова еще далеко не прошла, ходил за подарками, хоть бы скорей проходил этот день, такая мука; опять политические разговоры, Бобовский, Сережа. На Лиговке какой-то кондуктор с конки дрался в темноте с другим, оба валились, — за то, что обозвали жидом; их разнимали, а они азартно орали: «Разве я жид?! разве я жид?!» От Гриши записка: «Уведомляю, что в воскрес<енье> приду после 5 часов, т. к. у нас сходка на Выборгской, м<ожет> б<ыть>, попаду под казачьи нагайки, но всячески приду». Он все перепутал, и где я его приму, и деньги я получу только в понедельник, теперь у меня несколько копеек. Вообще, страшно неудобно. Недостает еще, чтобы в Николин день он был занят, ах, какая путаница. Сережа начал новый рассказ, но то, чего он не видал и не слыхал от очевидцев, вышло грубо, очень грубо: у всех министров сытые, животные лица, глаза горят страхом, алчностью и жестокостью, вообще, полнейший романтизм. Ах, как с Григорием неудобно! Написал слова «Мезени», главу «Елевсиппа» и музыку 2-х последних «Петербургов». Сегодня наши у Варвары Павловны.
4_____
У Вари на имянинах было не так томительно, как я предполагал; приехали Ступинские, он — только что с войны, и они очень милые люди, был Бобовский, который нашел, что у меня в комнате пахнет «кедровым маслом». Удручал пьяный Крапивин, которого я вообще не люблю. Гриша был умен приехать гораздо раньше, чем собрались гости, т<ак> ч<то> я мог хоть минут 10 поговорить с ним и узнать, что в Николин день он будет только часов до 7-ми.
5_____
снег, тишина и чистота атмосферы; потом казармы, солдаты (как из мужиков они делаются и ловкими, и приветливыми, и, в большинстве, веселыми), обед, подполк<овник> Полозов, от. Алексей, ханжеватый, скупой, носящий сапоги с 55<-ю> заплатами, дающий солдатам на чай двоим 20 к., поручик Алексеев, необычность положения, — все было как сон. Вернувшись, я застал детей раздетыми, но они вскочили, чтобы играть в блошки и пить чай с принесенною мною пастилою, сами ставили самовар, и было очень уютно и весело от необыкновенности. Завтра будет Гриша, завтра будет мороз, завтра будет Николин день. Я написал этот дневник, будто он может попасть в чужие руки, но это так и должно, раз это касается не лично меня и не лично других. И притом я пишу так, как у меня запечатлелись впечатления.
6_____
Ну вот, был и Гриша, пришедший еще в 11-м часу; мы всё вспоминали прошлую зиму, причем оказалось, что он помнит все почти по дням и числам. Ездили в Мариинскую обедать; я люблю эту гостиницу, привык к ней, и там уютно и впечатление домашности; мы сидели на том же столе, где однажды вечером ужинали, и так же я смотрел на помещавшегося напротив меня, и так же он мне казался лучше, чем полчаса тому назад, слегка покрасневший, с темными бровями и посиневшими серыми глазами. На минуту заезжал на старую квартиру, там, при свете лампад Казакова, ставили самовар, и ох как было тепло и уютно, и хорошо, и что-то прожитое, частица духа там осталась, как и в теперешней моей комнате с запахом «кедрового масла» почиет. На четверть часа заехал ко мне, потом затопили второй раз печку и, уложив остававшегося на нашем попечении Бобку, легли с Сергеем спать в 10 часов. Во мне была приятная разбитость всего тела, как бывает при начале болезни или после наслаждений, но голова свежа. Как опьянение различно: от наливок и ликеров просто вдруг тяжелая голова, от настоек и водок — легкое отношение ко всем затруднениям, откровенность, задушевность, иногда слезливость, но благодушная, и все будто подпрыгиваешь, как резиновый. От вин голова кружится, легче, чем от наливок, но без особой перемены настроений. По Загородному возвращался из Ц<арского> Села гвардейский экипаж со знаменами и музыкой, но больше на улицах ничего экстренного не было.
7_____
Сегодня ничего особенного. Когда я читал Лескова «Леди Макбет Мценского уезда», даже заныло все от желания скорей во Псков. Когда же наше дело и все другое? Пишу мало; целый день пел Шуберта.
то как мудро, как вовремя скончалась мама, не обреченная видеть всего происходящего, не боявшаяся, не получая ½ пенсии и т. д. Сегодня забастовка объявлена, биржа пала, но, кроме фабрик и гимназий, аптек и зубных врачей, покуда не видно перерыва деятельности. Я очень, очень бодр, не знаю почему. Наши залу решили сдавать, почти сдали семье — офицеру с женой, собакой и денщиком. Варя возмущенно отвергает, она все чаще и чаще напоминает маму. Вечером были у Екат<ерины> Апол<лоновны>, пел Шуберта, пили чай и толковали о моих планах, об Евангелии, о Христе и т. п. неподходящих вещах, шел снег, и по темным улицам было опять весело и шутливо, как и в прошлую забастовку. Случайное ли это совпадение или идиосинкразия? Прок<опий> Степ<анович> вечером смотрел с высоты на темные фабрики с таким мрачным и испуганным видом, будто с городской башни страж на гуннов у стен города. Это было бы комично, если бы не было искренно и не отражалось бы на окружающих.
9_____
Какой восторг жить в небольшом доме, хозяйством, с Гришей, видеть зори, снег, весну, слышать звон монастырей. Я не могу равнодушно читать места в книгах, где изображается такая жизнь, отдельные фразы, слова заставляют меня в волнении откладывать книгу. Сегодня пришли полотеры, и мы даже беседовали с тем из них, который мне нравится. Он из Торопца, но вблизи слишком незначительное, суховатое и мелкое лицо, как часто бывает в Тверской губернии. Денег не получал. Книги, пожалуй, не пошлю. Перетащили ко мне пьянино, оно несколько загородило, но, пожалуй, уютнее.
10_____
желтых тонов вдруг разорвались в яркие розовые клочья по голубому небу, от которых снег багровел без видимого солнца. Было что-то преображенное. Вечером же звезды были сини, когда мы провожали Аполлоновну по Болотной. Сегодня столько народу; переезжали Хомяковы, солдаты таскали корзины, у Сережи было челов<ек> 10 гимназистов, был Анжикович, Нувель, Екат<ерина> Ап<оллоновна> и Ступинские. Был у Чичериных, они даже правее правового порядка в «Отечественном союзе», письмо от Юши к С<офье> В<асильевне> — ликования на 15<-ти> страницах; положим, раньше забастовки в Петербурге, — которое С<офья> В<асильевна> не читала брату, т. к. те не понимают и, не сочувствуя, стали бы смеяться. Нувель приходил узнать, куда я скрылся, просит позволения сегодня читать «Крылья» [Дягилеву, Философову, Баксту] кому-то. У Нурока будет другая партия; выражал свои почитания, из «Городов» [привели в восторг] понравились 2<-я>, 3<-я> «Москва» и 1<-й> «Петербург». Мне было приятно, что он пришел. Да, между прочим, он пришел в необыкновенное ликованье, узнав, что я сплю под меховым одеялом мехом к телу
11_____
В Москве полная революция, но в Петербурге все спокойно и забастовка выражается [очень] слабо. Сегодня ранний обед, и потому все голодны как волки. Пр<окопий> Ст<епанович> неисправимо напуган, Варя, на него глядя, хандрит, и было прямо приятно, идя гулять с ребятами по Таврич<ескому> саду, видеть только снег и катающихся на коньках мальчиков. Вечером ходили к Кудрявцевым; скучно, что тетя не была еще у Эвальда. Дома застали Никитиных и зря азартно спорили о политике. Приехавшая с Путиловского Женя говорила, что завод завтра решил работать, а на вопрос: «Кто опрокидывал вагоны с публикой?» — так, говорит, безобразие.
Сегодня купил себе рукавички; со всеми покупками, если Казаков [пришлет] и возвратит деньги, едва-едва хватит, а книги посылать страшно не хочется. Я не знаю, что надо делать, чтобы быть не только записанным членом «Союза Русского народа»; теперь подобных союзов все больше, но я не знаю, в чем их деятельность; в Москве, там, по крайней мере, милиция «русских людей», но если правительство решило дать учредительное собрание, то давало бы раньше всей это<й> гнусной оргии, чтобы не было ложного впечатления, что оно дано под давлением и от страха забастовки банщиков, а если нет, то нужно крайние меры, что, надеюсь, и будет.
13_____
Революционеры распространяют слух, что Москва в их руках, временное правительство действует и т. п. Конечно, это тактический прием, но вряд ли он на кого-нибудь подействует, кроме наивных дурачков. К Казакову приехали Василий и Мирон, сам он рассказывал, как около Мариинской подрался с Бурылиным за то, что тот обвинял его, будто он говорит, что царя не нужно. Потом толковал с Нелаевским уставщиком об издании единообразного круга ц<ерковного> пения. Возвращаясь домой, я слышал, как у Рождества
С трудом вспоминаю; вчера от Григория письмо, что он в Николин день подрался: вот на всех моих друзей пошла мания драться. Придет в пятницу. Вечером заезжал к Екат<ерине> Аполлоновне, приглашал ее прокатиться к Филиппову за баранками и потом к нам чай пить, но она ждала приказчика за прокатной мебелью, и пришлось делать это одному; все-таки было весело; мне и вообще весело. Приехал Пр<окопий> Ст<епанович>. В Новгороде полнейшая зима и тишина. Хорошо бы проехаться с ним в Новг<ородскую> губернию.
15_____
Был у обедни у Рождества Богор<одицы>, так было приятно, несмотря на петербургс<кую> официальность церкви. Купил «Новое время» и пришел к завтраку, когда уже топилась печка. После чинил свое бесконечное одеяло и занимался с детьми. У Казакова мои иконы посланы; тетя дело несколько направила, возможно, что в январе получатся деньги или в начале февраля. Мне очень весело, у «современников» не был, завтра увижу Гришу.
16_____
<ина> Аполлоновна и полотеры. От ожидания с минуту на минуту прихода Гриши у меня сделалась мигрень, и, когда после обеда все разошлись и я остался один с Ек<атериной> Ап<оллоновной>, мне было трудно с ней заниматься итальянским, но мне было приятно читать трогательную, красочную и яркую новеллу о соколе
17_____
Сегодня ездил за покупками к воскресенью и к дороге. Вечером была тетя, Эвальда она еще не видела; скучно, что м<ожет> б<ыть> задержка за отсутствием Алексеевой доверенности.
Григорий пришел в четвертом часу. Боря, все время помогавший мне готовить стол, расспрашивал, какой придет дядя, в какой рубашке, штанах, где сядет, почему он не идет и т. д. Обедать нам давали в комнату; я все смотрел на Григория, думая: какой у меня есть Гриша. Мысль, что вот человек, при виде которого приходит мысль: если бы эти глаза, губы, щеки, тело принадлежали мне, — действительно мой, что я могу беззазорно ласкать и гладить, пьянит меня. К приятному для меня удивлению, он отлично знает и любит церковность и службы и даже просил меня дать нотные праздники на эти дни, чтобы попеть. Ко мне пришел Иванов; у меня так болела голова, что он хотел тотчас же убираться, но потом пошел знакомиться с Муравьевым, которого принимал за старовера, читал свое переложение толкования Литургии Григ<ория> Бог<ослова> (конечно, мертвенно и напыщенно) и умеренно толковал о политике. Когда они оба ушли, я еще не решил, ехать ли мне, до того у меня болела голова, но потом оправился, полежав немного; ехал я, закрыв глаза, еле-еле, и, как только приехал на станцию и взошел на площадку вагона, меня вырвало, потом я лег и, заснув, успокоился
23_____
Откладываю описания путешествия, чтобы не забыть сегодня, хотя и стоило бы его забыть. Денег нигде нет. Казаков страшно надувает, хоть топись; был у Чичериных, у Нат<альи> Дм<итриевны> умер отец, и она собирается уезжать; у них были, кроме С<офьи> Вас<ильевны>, Марья Дмитриевна и еще какая-то барышня. Вечером я задумал ехать в баню, просто для стиля, для удовольствия, для чистоты. Звал с собою Сережу, но он, к сожалению, не поехал. Пускавший меня, узнав, что мне нужно банщика, простыню и мыло, медля уходить, спросил: «Может, банщицу хорошенькую потребуется?» — «Нет, нет». — «А то можно…» Я не знаю, что мною руководствовало в дальнейшем, т. к. я не был даже возбужден… «Нет, пошлите банщика». — «Так я вам банщика хорошего пришлю», — говорил тот, смотря как-то в упор. «Да, пожалуйста, хорошего», — сказал я растерянно, куда-то валясь под гору. «Может, вам помоложе нужно?» — понизив голос [сказал] промолвил говорящий. «Я еще не знаю», — подумав, отвечал я. «Слушаюсь». Когда смелыми и развязными шагами вошел посланный, я видел его только в зеркале. Он был высокий, очень стройный, с черными чуть-чуть усиками, светлыми глазами и почти белокурыми волосами; он, казалось, знал предыд<ущий> разговор, хотя потом и отпирался. Я был в страшно глупом, но не неприятном положении, когда знаешь, что оба знают известную вещь и молчат. Он смотрел на меня в упор, неподвижно, русалочно, не то пьяно, не то безумно, почти страшно, но начал мыть совсем уже недвусмысленно. Он мне не нравился, т. е. нравился вообще, как молодой мужчина, не противный и доступный; мóя, он становился слишком близко и вообще вел себя далеко не стесняясь. После общего приступа и лепета мы стали говорить как воры: «А как вас звать?» — «Александром…» — «Ничего я не думал, идя сюда». — «Чего это… Да ничего… Бывает, случается, мимо идут да вспомнят…» — «Запаса-то у меня не много…» — «А сколько?» Я сказал. «Не извольте беспокоиться, если больше пожалуете, потом занесете…» — «В долг поверите?» — «Точно так…» — «А если надую?» — «Воля ваша…» Я колебался… Тот настаивал. «А вы как?» — «[Как] Обыкновенно…» — «В ляжку или в руку?» — «В ляжку…» — «Конечно, в ляжку, чего лучше», — обрадовался парень. Гриша, милый, красивый, человечный, простой, близкий, Гриша, прости меня! Вот уже правда, что душа моя отсутствовала. Как бездушны были эти незнакомые поцелуи, но, к стыду, не неприятны. Он был похож на Кускова en beau[54] и все фиксировал меня своими светлыми, пьяноватыми глазами, минутами мне казалось, что он полоумный. Одевшись, он вышел причесаться и вернулся в [рубашке] серебряном поясе, расчесанный и несколько противный. Он был подобострастен и насилу соглашался садиться пить пиво, благодарил за ласку, за простое обхождение; главный его знакомый — какой-то князь (у них все князья), 34<-х> л<ет>, с Суворов<ского>, с усиками, обычные россказни о покупках родным и т. д. Самому Александру> 22 г<ода>, в банях 8-й год, очевидно, на меня наслали профессионала. Он уверяет, что дежурный ему просто сказал: «мыть», но он был не очередной, остальные спали; что в номера просто ходят редко, что можно узнать по глазам и обхождению. И, поцел<овав> меня на прощание, удивился, что я пожал ему руку. В первый раз покраснев, он сказал: «Благодарствуйте» и пошел меня провожать. Проходя сквозь строй теперь уже вставших банщиков, сопровождаемый Алекс<андром>, я чувствов<ал> себя не совсем ловко, будто все знают, но тем проще и внимательнее смотрел на них. Собственно говоря, анекдот довольно скверный, тем более что денег у меня совсем нет, хоть скрывайся куда-нибудь. Дома был Анджикович, уезжающий в Нижний, и мы играли в винт. Хоть бы напиться, да голова только заболит. О, Псков, о, Гриша, вы будто луч спасения, как детство, как рай, как чистота, меня влечете; в Григории есть и родственность, и девственность, как это ни смешно. И чего я сунулся с этим Александром; впрочем, м<ожет> б<ыть>, все к лучшему. [И подумать, что эту тетрадь будет читать Сережа, невинный, чистый, далекий от всяких уклонов!] «Милий дядя Миша» — говорит Боба. Очень милый, действительно. Ну и пусть.
–22_____
Еще затемно мы приехали в Торбино. Носильщик сказал, что лошади из Залужья, наверно, стоят у Якова, куда и понес наши вещи, за которыми отправились и мы. Торбино — поселок у станции, не село, не город, а проходное станционное местечко. В избе, несмотря на близость 6<-ти> часов, почти все спали где кто — на полу, на лавках, на лежанке, за пологом; в углу за кумачной занавеской виднелся большой крест, горела лампа. Яков, 74<-х> лет, на вид лет 50<-ти>, не больше, с черной еще бородой, стоя у печки рассуждал о политике и на общие успокоительные фразы Пр<окопия> Ст<епановича> отвечал достаточно революционно: «Знаете, место проходное, один говорит, другой говорит, школьников много ездит из Питера, Новгорода, в газете тоже ловко составляют». Общие жалобы — «Земли мало, — (он-то богатый плут, и не пахарь говорит это), — а у других — деду подарена, а он и владеет, сам может и служить-то не мож…»[55]
24_____
Сочельник, я без гроша; Казаков меня безбожно надул; я думаю, что временами он должен меня ненавидеть как совесть. Ни у каких служб не был, а бывало, это было действительно духовно и приготовительно. У Казакова я был один с Кудряшевым; тот, работая над киотом, все рассказывал про Псков, про деревню, он очень задушевен. Я все не могу выгнать из памяти глаза и лицо Александра, и почти каждое слово и выраженье лица я так четко помню. Казаков обещал часть денег принести к 5-ти часам, другую прислать на 2-й день; первое, конечно, надул; совершенно бессовестный человек. К самому вечеру настроение полутчилось <так!>.
Утром пришел Степан; оказывается, он был накануне после 12<-ти>, но дворник его не пустил. После завтрака ходили в Таврический, где шалили с ребятами, потом у Чичериных украшал елку, дома застали уже тетю и Ек<атерину> Ап<оллоновну>. Дело назначено на 25 <февраля>. Вечером сыграл «Хованщину»; воспоминания об Александре не оставляют меня; такими я представляю себе рынд. В высокой собольей шапке, белом кафтане, с серебряной секирой он был бы солнцеподобен: круглое лицо, светлые глаза, светлые волосы, чудные зубы, заносчивый и раболеп<ный> вид. Я хотел бы пристроиться в «Руно»
26_____
Денег, конечно, мне не прислали. Утром ходил за покупками, но погреба были закрыты; пришел Григорий, гордый новыми сапогами и калошами, обстриженный, очень неинтересный, невыспавшийся, сердитый и скучный. Потом у меня заболела голова, мы вышли. Гриша все тянул меня в «Базар»
Сегодня, выйдя с Варей на улицу, на меня почему-то повеяло романтизмом Гейне и Шумана: быть неизвестным, снедаемым жаждою славы музыкантом, влюбленным в дочь какого-нибудь банкира во Франкфурте или Гамбурге, стоять под окнами в узкой старинной улице и изнывать от любви. Вечером была елка, потом пришла еще раз m-me Андриевич и играли в винт, причем я все время проигрывал. Я не знаю, что со мною делается: не влюблен же я, хотя бы самым первобытным образом, в Александра, — отчего же я возвращ<аюсь> мыслью к нему и, если бы было достаточно денег, сейчас бы поехал туда. Неужели вид, связь тела для не совсем привычных людей так властна? неужели от прикосновения можно утратить себя? И он так успокаивающе, будто старая нянька, будто старший брат, говорил задушевно, лукаво и легкомысленно: «Ну что же, что вы меня не знали раньше, теперь узнаете; это и очень часто бывает, не думаешь, а потом и дело выйдет; я вас тоже ведь не знаю, а верю вам, вы добрый и ласковый, а другие есть, все равно как с девкой обращаются, или еще старые бывают да толстые, впрочем, кого я видал да не понравились, к тем я не хожу». Почему я помню все эти общие места, говоренные, м<ожет> б<ыть>, сотням до меня? И у него солнцеподобное лицо. И что из всего этого может выйти, кроме неприятности; я хотел бы их обоих с Григорием пригласить вместе. Начал писать вторую «Мезень». Я хотел бы пристроиться в «Руно». Я просто скучаю об лице Александра, которое как белое солнце, — другого сравнения я не могу придумать. Если бы у меня были деньги, я много бы дал ему, даже зная, что у него немало любовников было и есть. Это какое-то колдовство.
28-29-30_____
«С<оюза> Р<усского> н<арода>» не пошел; были у Аполлоновны; рисовал Бобке полотеров; играл Zauberflöte»
Новый год встречала у нас Ек<атерина> Ап<оллоновна>, денег ни копейки; гадал, но выходила какая-то ерунда. На ночь читал каноны и успокоился. «Крылатые слова» Максимова
Примечания
(в квадратных скобках)
54) В лучшем состоянии (франц.).
55) Фраза не окончена. Далее в тетради оставлено одиннадцать чистых страниц.
Комментарии
113) П. С. Мошков по профессии был лесоводом.
114) 2 декабря 1905 г. Петербургский Совет рабочих депутатов, вместе с Крестьянским Союзом, социал-демократами, социалистами- революционерами и всеми входившими в Совет партиями опубликовал «Финансовый манифест». В нем предлагалось «отказаться от взноса выкупных и всех других казенных платежей. Требовать при всех сделках, при выдаче заработной платы и жалованья уплаты золотом, а при суммах меньше пяти рублей — полновесной звонкой монетой. Брать вклады из ссудно-сберегательных касс и из государственного банка, требуя уплаты всей суммы золотом» (ср. с записью от 29 ноября). Современница (Л. В. Хейсина-Щегло) вспоминала: «Я помню, как растерянно выглядел обыватель. И революционером не хочет быть, и денег жалко. А ну как пропадут. И он потянулся к кассам, и по всей России — та же картина, и выдача выразилась в огромной цифре» Ф. 1337. Оп. 1. Ед. хр. 40. Л. 159). В результате в декабре 1905 г. население взяло из сберегательных касс на 90 млн. руб. больше, чем внесло.
115) Перечислены следующие издания: «Зритель» — литературно-художественный и сатирический журнал, издававшийся художником Ю. К. Арцыбушевым. В 1905 г. после № 25 издание журнала было приостановлено и возобновилось в 1908 г., когда вышло еще 11 номеров; «Стрелы. Журнал саркастический, бесстрашный и беспощадный» (со 2-го номера без слова «бесстрашный») — приложение к журналу «Театральная Россия». Издавался в 1905–1906 гг. И. М. Кнорозовским. Определением Петербургской судебной палаты от 11 января 1906 г. издание было запрещено;«Пулемет» — сатирический журнал Н. Г. Шебуева, против которого было возбуждено судебное преследование за напечатание Манифеста 17 октября с отпечатком кровавой ладони и подписью «Трепов руку приложил». Ненадолго был возобновлен после Февральской революции.
116) См. в письме Кузмина к В. В. Руслову от 8–9 декабря 1907 г.: «Люблю спать под мехом без белья» 210).
117) Имеется в виду булочная известной фирмы Д. И. Филиппова.
118) Церковь –1789 гг., арх. П. Е. Егоров. Разобрана в 1984 г.
119) Имеется в виду новелла из «Декамерона» Д. Боккаччо (день шестой, новелла 9).
120) Кузмин смешивает в одной фразе обращения на «вы» и на «ты».
121) 18 декабря 1905 г. Кузмин написал Чичерину письмо, в котором сообщал о своей жизни этого времени: «…весной я хочу переехать в провинцию в какой-нибудь старинный город, чтобы недорого жить своей квартирой <…> удовлетворяет всего больше Псков. Хозяин квартиры буду безусловный — я, но жить буду с товарищем, человеком отлично мне известным и приятным, но совсем простым и нестеснительным (это — не Казаков и не могущий быть эксплуататором). <…> У Современников исполнялись некоторые из первой серии Александсд-рийских> песен. Теперь пишу музыку на „Города". Москва" вышла великолепна (3 №№), написано 3 „Углича", 3 „Петербурга" и 1-ая „Мезень" (предполагаются Саратов, Киев). Хочу писать сторую современную повесть „Шлюзы" и текст оперы давней из времен Аввакума» (Л. 34 об. -35 об.).
122) В октябре 1905 г. окончательно оформилась идея создания роскошного журнала символистского толка «Золотое руно». «пристроиться» в журнал очевидно связано с недавним обсуждением планов «Золотого руна» с петербургскими литераторами и художниками, о чем А. М. Ремизов записывал 30 ноября: «Собрание „Золотого Руна": С. А. Соколов-Кречетов („Гриф"), Тороватый („Искусство") — это главные. А проч. — Блок, Сологуб, Мережковский, Кондратьев, Дымов и Бакст. Издатель же Н. П. Рябушинский, но его не было» (Ремизов Алексей. Кукха: Розановы письма. Берлин, 1923. С. 23–24).
124) «Zauberflote» («Волшебная флейта», 1791) — опера В. А. Моцарта. Это было одно из любимейших музыкальных произведений Кузмина. Ее мотивы отразились в его позднейшем творчестве (цикл «Пути Тамино» в сборнике 1923 года «Параболы» и др.).
«Крылатые слова: По толкованию С. В. Максимова» (СПб., 1890).