Кузмин. Дневник 1905-1907 гг.
1907. Апрель

Апрель

1_____

Снег и ветер, холодно. К Венгеровым не поспел. Пошли пройтись и потом к Ремизовым, там был Анчаров, несколько задержавший нас. Поехали к Бердяевым; было очень уютно обедать, после читали «Евдокию», которая им понравилась. Потом болтали, играли в секретари, к Бердяеву стали приходить разные личности из Рел<игиозно>-фил<ософского> общ<ества>: Карташев, Агеев, Аскольдов, Ельчанинов; Ремизов уехал к Билибину, чтобы потом проехать к Сологубу. Я поехал с Сер<афимой> Павл<овной>, которая дорогой чуть не замерзла. Народу было много: студенты, Зайцевы, Гржебин, Чулков^{680}. Устраивал дела; старался у Гржебина о переводе Потемкина. Получил «Корабли». Читал «Евдокию», Гржебин потянул в «Вену» с Зайцевыми, я поехал, т. к. это могло быть полезно для Москвы. Обычные расспросы духов и т. д., манеры московской декадентки, к тому же уже старой и некрасивой; она то хотела потушить огонь во всей «Вене», то пойти бегать по залу и т. д.; посадила мне за ухо красную гвоздику. Возвращался я с Гржебиным, условились завтра увидеться в типографии, уже рассветало. Дома Сережина корректура, присланная на мое имя; это прямо смешно, такое упрямство.

2_____

Утром пришел Павлик. Пошли в типографию, Гржебина не дождались, видел Гофмана с флюсом. Получил «Крылья»; по-моему, недурно^{681}. Кондратьев по телефону звал к себе. Получил почетный билет на «Голубую розу» в конверте, как судейкинские письма. Пошли к Кондратьеву, там все уже были: Блок, Потемкин, Зор, Лернер, Панов, Штейн, Анненский. Потемкин читал свой перевод, читал Кондратьев свой рассказ, стихи по очереди, много пили, даже коньяку я выпил несколько рюмок, все куда-то тянули Блок и Потемкин, потом пошли шарить по шкапам и окнам. Нашли бутылку пива и настойку из черной смородины. Потом домой. Было совсем светло^{682}.

3_____

Пошел к Блоку, голова немного болела. Там был уже сеанс, была Менделеева, потом Пяст. Голова страшно болела, почти до рвоты; читал «Евдокию», очень понравилась и Сомову, и теперь Блоку. Пошли с Сомовым до Мытнинс<кой> набережной, от тихой ходьбы голова проходила, зашел к Чичериным, пообедал и провел вечер, читал «Евдокию», играл «Пик<овую> д<аму>» и «Damnation de Faust»^{683}. От эфирно-валерьянки голова так прошла, будто и не болела. Вернувшись, застал уходящей Екат<ерину> Алолл<оновну>. Судейкин в Петербурге и был у Дягилева, очень земной, ужасного вида, будто приехавший к родным жены. Что-то тот студент? Без меня был Павлик. Письмо от Людмилы.

4_____

Встал поздно; пошел в «Шиповник», откуда выходил уже Гржебин в обществе какой-то пары, только что приехавшей из Рима. Т. к. я хотел пройти к Нувелю, то я взялся проводить этого художника с женой до почтамта. Вальтера Ф<едоровича> не было дома, на Невском никого не было; днем был Павлик; я написал заметку в «Весы»^{684}. Попросил было денег у Пр<окопия> Ст<епановича>, но у него у самого ничего нет. После обеда было очень скучно, серое небо, будто дачное место осенью, когда все разъехались. Зашли к Леману, но его не было дома^{685}. Наши поехали к Эбштейн, я же остался дома пить чай с детьми. Вдруг пришел Потемкин, невыспавшийся, проигравшийся накануне в карты, я поил его чаем, играл «Кармен», тихо и мирно беседовали, пока не пришли наши и Сережа стал пикироваться с Потемкиным. Написал письма Брюсову и Юше, но денег нет даже их послать. Попрошу в пятницу у Чичериных, а то прямо не знаю, что делать. Писем ни от кого нет. Так скучно сегодня, будто я долгие месяцы никого, никого не видел; неужели это от безденежья? Конечно, это оттого, что я не могу выслеживать моего студента, но и это от недостатка денег же. Пойти бы завтра на «Сп<ящую> красавицу».

5_____

Идет дождь, серо, денег нет. Сижу дома, брал ванну; зять, доставши себе, дал мне денег; после обеда хотел пройти к Ивановым и потом к «современникам», как вдруг письмо от Иванова: «Присылайте немедленно „Евдокию“ для набора»^{686}. Пошли с Сережей; там был Чулков, читали стихи Блока, Сологуба. Георгий Ив<анович> говорит, что Блоку теперь очень нравится «Евдокия»^{687}. Обедали при нас. Лидия Дм<итриевна> была зла по обыкновению. Поехал по дороге с Вяч<еславом> Ив<ановичем>. У «современников» ничего нет, заехал к Нувель, нет дома, обедал у Дягилева. Поплелся домой, увидел Блока выходящим из кинематографа. Скучает второй день, как и я, звал его в «Вену», но он боялся запить, и потом, был в заметно рваных брюках. Довел его до конки, он очень милый. Мне было очень скучно, у меня даже мелькала безумная мысль зайти в манеж и похитить кого-нибудь: Юсина, которого я видел на том пути стоящим у кассы, или кого-нибудь в таком роде. Писем никаких нет. Дома еще пили чай. После отъезда зятя Сережа читал всю «Флейту Вафилла»^{688}. Я ужасно давно никого не видел и не гулял. Что-то будет вообще? Леман и тот не пишет. Иванов написал кучу отличнейших стихотворений.

Завтракал у Чичериных. Письмо от Наумова, предлагает прийти наедине в субботу в 5 или в воскресенье в 2 ч., ответить телефоном. От Чичериных зашел в Пассаж, как условился с Павликом, но его там не было: tant mieux. Вернулся рано, чтобы проводить сестру на вокзал, оттуда зашли к Тамамшевым, где посидели во время обеда. Хотя я думал, что Сомов на «Зигфриде», но заехал к нему оставить «Крылья», видел Анну Андреевну. Каким-то уютом и прелестью повеяло мне от их квартиры, передней, Анны Андреевны, каким-то детством. Погода была отвратительна, и вдруг мне вздумалось проехать aux pays chauds^[242]на 9<-ю> л<инию>, но, доехав до Венгеровых и узнав, что они дома, зашел к ним. У них сидела Поликсена, пили чай, сплетничали. От них тем не менее проехал на 9<-ю> л<инию>, пускал меня Степан, который меня узнал, что я ходил по-русски, что мыл меня Григорий и т. д. Он очень веселый, все поет и скачет, молодой, стройный, хотя и небольшой и на все согласен, на все решительно. Лицо несколько широкое и небольшой шрам на правой щеке. Оказывается, они читали в «Нов<ом> врем<ени>» в буренинской статье отрывки из Розан<ова>, где про бани, и, заинтересовавшись, спрятали даже номер газеты, так что, когда я себя назвал, он стал вспоминать, где же он читал про меня, и вспомнил^{689}. Вот литературная известность в банях, чем не шекспировская сцена. Он очень веселый, ласковый и не попрошайка. Хотя денег у меня почти нет, но я не жалею, т. к. Павлик мне надоел уже до смерти. Приехав, когда Сережа еще не спал, узнал, что у нас был Нувель; как досадно! Я ищу своих друзей, как Изида части Озириса по всему городу, и не знал, когда нужно сидеть дома. Лег спокойный и не скучный, хотя вывихнутая нога все болит ночами. Как давно я не видел того студента! Удастся ли хотя бы познакомиться с ним? написал стихи.

7_____

<ександра> Ал<ександровича>, он очень милый. Пошли с ним к Чулкову, к которому у Сережи было дело, но и его не было дома; пошли к Щеголевым. Сережа поднялся, я же стоял внизу, беседуя со швейцаром, как Над<ежда> Гр<игорьевна> позвала меня сверху; потолковали на лестнице. Было очень мокро; приехали, когда дома уже обедали; сейчас после обеда поехал в парикмахерскую, кондит<ерскую>, <к> Петрову и за хлебом. До 10 час. никого не было, лемановский швейцар все сообщал, что тот не возвращался домой, опять по телефону: «Потемкин просят обождать»; я был очень рад, хотя все-таки скука ползет на меня со всех сторон. Играл «Zauberflöte», когда пришел Петр Петр<ович>, опять после кутежа. Был он на днях у Бакста, который говорил, что нужно опять ко мне собраться подушками кидаться; обложку делать согласился. Часов около 2-х пришел Леман, действительно имеющий нездоровый вид, с больными глазами. Обычно сидели, Потемкин лежал, проговоривши до половины четвертого. Завтра придет Наумов, я почему-то жду его; потом придет Вальтер Федорович, завтра, м<ожет> б<ыть>, будет лучшая погода; денег опять уже нет.

8_____

Ждал Наумова, который пришел в 2 часа. Я сейчас же стал определенно и ясно его допрашивать: оказалось вот что: все, что я говорю в «Крыльях» и т. д., волновало всю жизнь его, Наумова; кажется, в кого-то влюблен, не думал, что я могу быть пристрастен к нему; умеет говорить неправду и скрываться. Очевидно, ищет confidences и советов; меня, признаюсь, несколько укололо, что это не меня он любит. Пришел Нувель, Вик<тор> Андр<еевич> стал сразу весел и обыкновенен. От долгих бесед и мандежа^[243] у меня несколько болела голова. При нем приходил Леман и, узнавши, что у меня в гостях юнкер, оставил принесенные вещи не заходя. Поехали с Нувелем к Ивановым. В «Орах» будет и Брюсов, и Сологуб, и Юраш, и Аннибал (!). Поехали к Дягилеву, которого не было дома, был только Маврин и Юр<ий> Павл<ович> с Луговской. Я, не дождавшись Сергея Пав<ловича>, поехал домой и пообедал, хотя голова и не прошла. Поехал на «Религиозно-фил<ософское> собрание»^{690}. Там была куча знакомых. Все время сидел с Наумовым, и Гофман издали бросал взгляды. Серафима Павл<овна> спрашивала: «Это и есть?..» Я продолжал игру, сознавшись, что я сказал неправду, говоря, что равнодушен к нему. Он сказал, что предполагал это. Когда я сказал: «М<ожет> б<ыть>, я теперь говорю неправду?» — он ответил: «Это была бы игра, которую я не заслужил». Il est des notres^[244]— чего же еще лучшего для Renouveau, который тоже был с нами. Вышли раньше конца с Викт<ором> Андр<еевичем>, которого я проводил до замка^{691}, потом пошел домой. Очень болела голова, и, придя домой, сейчас же лег спать. Но я бы очень не прочь от романа, хотя бы и игрой с этим юношей, если бы он был более благосклонен. Это может прийти.

9_____

Ходили к Блоку, Сомов был очень мил, но я опять ревную его к Нувелю, с которым он видится ежедневно. Положим, они ближе живут друг ко другу. Была теплая, разымчивая погода. Назад несколько проводил Сомова и долго шел пешком по набережной, сочиняя стихи, оказавшиеся очень плохими. Конст<антин> Андр<еевич> думает, что Наумов влюблен не более не менее как в меня, но это, конечно, неверно, он любит, несомненно, сверстника, и на это не принято ревновать. Пришел в 7-м часу. Пообедав, стал писать; была уборка, темно, грязно, Бобка пищал, Сережа хандрил у меня в комнате. В университет не пошел, а играл «Кармен» и «Manon» и болтал с детьми. Скучаю. Как-то буду жить один?

10_____

результате только грязь, будто рота солдат проплевала всю квартиру. Пошел к Чичериным. Софья Вас<ильевна> вернулась сегодня, полная рассказов о графах Чапских и т. д. Поехал к Вальт<еру> Федор<овичу>. Тот в волнении, между страхом и надеждой, даже писал стихи, был очень рад моим, бодр и сентиментален. Он поехал стричься, а я завтракал в «Вене». Потом опять вместе отправились к Баксту^{692}; тот рисовал отличный плакат для папирос «Фру-Фру» фабр<ики> Лаферм. Был мил. Простились с Нувелем. Дома пришел Павлик, пахнущий пивом, возбужденно говорил о гонках, Юсине и т. п., бывший только что у Сомова, у которого болят зубы. Была fatalité. Пошли к Ремизовым, он угощал отличным японским чаем, я редко так наслаждался, и захотелось быть богатым, аккуратным, читающим англичанином со своим очагом. Говорили о «Нов<ом> пути»^{693} и т. п., прошлых временах; даже прошлогодние среды — какое-то минувшее величие. Потом пришла Сераф<има> Павл<овна>, ели яйцы всмятку, было очень уютно, хотя доверять им нельзя.

11_____

Вышел с Сережей на почту, к Поповой и в типографию. На обратном пути заходили к Филиппову пить чай. День летний, то дождь, то солнце, тепло, грезились какие-то поездки за границу, мы разговаривали, будто из «Крыльев», высматривали, где выставлена эта книжка. После обеда опять захотелось на воздух, проехал к Верховским^{694}«Эме Лебефа», потом пришел Юраша. Зовут в пятницу на каких-то приват-доцентов. Вернулся раньше Сережи, который был у Гофманов. Читал начало нового рассказа и продолжение пьесы; по-моему, хорошо. Сомов не пишет; что он делает, спрашивается?

12_____

Редко мне бывало так тоскливо; денег нет, романов тоже, идет дождь, друзья разъезжаются, с типографией возня. Поехали к Блоку, не дождавшись Потемкина, который все-таки потом туда пришел. Сомов был надутый, у него вчера были Бакст и Аргутинский, если приглашенные, то это пря<мое> свинство. Пришел Гофман с корректурами и «Снежной маской»^{695}. Ал<ександр> Ал<ександрович> мне написал: «Пленительному и милому отравителю»^{696}. Ехали назад в конке. После обеда такая обуяла тоска, что пошел к Екат<ерине> Апол<лоновне>, но, не заставши дома, вернулся играть Debussy и Шуберта. Разбирали старые письма, Сенявина, Алеши, Муравьева, Павлика, Судейкина. Письма Наумова я почему-то оставил в столе, не сдавая в архив. Почему?

Продолжаю адски скучать, денег ни гроша, не знаю, как сделаюсь, очень жарко. Ходил в типографию, там был Гофман, Диотима и Чулков. «Евдокия» наполовину уже набрана. Не знаю, как поспеет «Эме», не все ли равно? Написал Наумову. Прошлый год около этого же времени я думал о смерти. Мне хочется скучать, я бы сидел дома, если бы везде были по вечерам лампы и занавески, если бы было уютнее. Ведь я не думаю о Наумове, и тот студент — это очень надуманно. И этот дождь удручает. Был Павлик, говорит, что Юсин очень не прочь познакомиться со мною поближе. Ну, что же. Пошел к Верховским, там были приват-доценты, барышни, Иованович, Каратыгины, Конради. Жеребцова хочет со мной познакомиться, начитавшись «Крыльев». Иованович пел французские старые песеньки, было тепло, лампа горела ярко, вспоминали Щелканово, и что-то тихое, милое, печальное, невозвратное и далеко ушедшее спускалось на меня. Ах, если бы было достаточно денег! Гржебин по телефону говорил, что к Пасхе все будет готово. С Гофманом я долго шел, беседуя; боится ли он меня для Наумова, знает ли он про него, как сам? Но ведь и я о Наумове не думаю. Перед Верховскими заходил к Ивановым, но они спали.

14_____

Шел дождь как из ведра, не помню, что было. Завтракал у Чичериных. Письмо от Ликиардопуло; статья принята, просят «Картонный домик», разные новости. Мне повеселело несколько. Ал<ександр> Городецкий, обещавший ко мне прийти, не пришел. Играл «Пиковую даму», дети были у всенощной. Напившись чаю, поехал к Венгеровым, мы все трое съехались, будто в плохом водевиле. Было не плохо. Сомов пел стариков и из «Meistersinger». Книги у Венгеровой меня как-то пьянят, все новинки и <старинки?>, культура прошлого, разговоры о комфорте, роскоши меня утешают. Просидели до утра. Вчера Сомов видел в опере Наумова издали. Как-то я буду жить один?

15_____

лед сплошной, и шипит льдина о льдину. У Сологуба было скучно. Гнесин читал идиотский реферат о музыке. Вяч<еслав> Ив<анович> придавал торжественность, потом с Блоком и Чулковым уехали^{697}. Чуковский и Дымов хулиганили. Возвращались с Потем<киным>, Чуков<ским> и Корн…^[245] на утре. На Невском всю дорогу нас сопровождал какой-то тип, то обгоняя, то по пятам, очевидно, думая пригодиться, но потом отстал без ничего. Скучно адски. И отчего?

16_____

Заходил в типографию, откуда зашел вдруг к Казакову. Там все по-старому; покуда Футин ездил во Псков, 1½ м<есяца> служил у них Броскин. Казаков мне был очень, по-видимому, рад, мастера, кроме Трунова, все новые. Пил чай, так же водят за нос заказчиков, так же они ругаются, ходят по полугоду за заказами, так же все врут, так же Г<еоргий> М<ихайлович> падает в обморок и оправдывается. Нежных чувств не возбудило во мне все это, но было забавно и не без приятности. После обеда пришел Павлик, в той же мизерии. Адамов выписал мои «Крылья», про которые Юсин, видевший их, говорил Павлик<у> как про интересную книгу. Удивился, что это — я. Приходит ли это третья известность? Я оделся идти к Жеребцовой, как вдруг приехал Мейерхольд от Иванова, только что вернувшийся из Берлина^{698}«Евдокии». Пошел к Ивановым, где и просидел весь вечер, сначала слушая очень хороший реферат Вяч<еслава> Ив<ановича>^{699}, потом правя с ним корректуры «Евдокии». Говорили об Наумове. Слухи, что это я его и соблазнил, теперь вторично уже, и даже везде (!) с ним появляюсь. Кто занимается такими сплетнями? Ремизовы? Allegro, Чулков? Мейерхольд говорит, будто Брюсов приписывает подписку большую на «Весы» в некоторой мере «Крыльям». Tant mieux.

17_____

Утром Каратыгин телефониров<ал> мне, чтобы я пришел к Жеребцовой к 4 ½ Я поехал раньше к Сомову, но его не было дома и была уборка. Погулял по Морской, покуда не настало время идти. Там была Иванова, Каратыгин, сестра Жеребц<овой> и Лютер, я пел «Алекс<андрийские> песни» и т. п. Кажется, понравилось. Оставляли обедать, но я отказался. Очень устал, идя домой. Корректур не прислали, очевидно, к Пасхе не поспевают; перед чаем пошел к Чичериным отнести ноты с Сережей и дома сыграл «Winterreise»^{700}. Мне кажется, я думаю о Наумове. Ничего не пишу и очень скучаю. Хочется писать музыку. «Весов» нет, денег тоже — прискорбно. Где-то буду жить один?

Утром был разбужен 2-мя письмами: от милого Наумова и несчастного Лемана. Первый сообщает, когда придет, второй ликует, получивши мое письмо. Пошли в типографию, там ерунда: бумаги Гржебин не прислал. Видели Чулкова. «Белые ночи» лопнули, как и нужно было предполагать^{701}, теперь Чулков надеется на Гогу Попова, думая соблазнить его моим произведением. Оказывается, Попов желает быть «дерзающим». Дерзание, ou veut-il se nicher, donc?^[246] Зашли к Филиппову, Чулков вдруг говорит: «За Вами стоит тот юнкер, с которым вы были на рел<игиозно>-ф<илософском> собр<ании>». Это был не Наумов, но теперь я знаю, откуда сплетня. Мне было лестно, что Чулков считает меня черносотен<цем> из-за хорошего тона и думает, что я бы сумел взойти на гильотину. Вчера он вдвоем с Диотимой распили бутылку водки, после чего целовали друг друга. Не очень поздравляю Георгия Ивановича. После обеда вышел стричься и к Ивановым, к которым у меня была записка от Чулкова. Встретил Павлика, с которым и пошел к парикмахеру. У Ивановых Маргарита отмывалась после прощальных лобзаний; побыл минут 15. Дома ожидались Эбштейн, пришел Потемкин, завтра уезжающий, с Katzenjamr’oм^[247], сбривший усы под американца. Пришли Эбштейн, Маруся много пела и разбирала «Кармен» с таким усердием, которое позволяло забывать фальшивые ноты.

Письмо от Лемана. Приплелся Павлик, надоел он мне страшно; как я тогда устроился, что он не ходил? Пошли в «Шиповник». Гржебин был мил, но бумаги все-таки нет, во вторник поедем смотреть ее. Дал мне оттиск рисунков. Картолина от Renouveau^{702}. Заехал к Баксту, там был Потемкин; мне нравится обложка к его книге, слегка напоминающая 50-е годы^{703}. Вышли вместе с Бакстом. Скучая, пришел домой. Если бы не деньги, не Павлик, не ругань и не бойкот многих, я был бы счастлив. Все у 12<-ти> св<ятителей>^{704}, светло, ветрено, пустынно. «Весов» нет. Как я устроюсь один? Брал ванну. Сидел дома, сначала беседуя с бонной и Бобкой, потом семейно, вечером.

Был Павлик; дал ему денег и костюм на праздники. Прислали «Весы»; Сереже весь «Перевал». Белый ругает Вагнера, Чуковский разносит Бальмонта, Брюсов — «Руно», Грабарь и Волошин — Нестерова^{705}. «Любовь этого лета» выглядит страшно классически, будто Огарев или Веневитинов. Пильский телефонировал, чтобы пришли в «Родную землю»; взял стихи и Сережины кусочки, записывал «Дневник писателя»^{706}. Вечером отправился к Зинаиде, встретил Бакста на лестнице. Сомов прислал отказ, Изабелла опоздала, пошли пешком к Albert’y^{707}; в кабинете было довольно уютно, ели закуски, ризотто, рокфор, пили отличное Chablis Mouton и Curaçao. Проводя Зинаиду, вернулся домой в духе.

Утром прислали денег, письмо от милого Наумова и несчастного Лемана. Пошли за покупками, я заехал к Сомову, который был у Блока и вчера не был болен. Встречали всё необыкн<овенных> лиц: m-er Parker, <Аркадия?>, Добужинского, старшего Тамамшева; заезжал к Петрову; дома был Инжакович. После обеда поехали за Тамамшевым, внизу был «Перевал», где Белый ругает «Крылья»^{708}. У Тамам<шевых> был Пильский, приглашали нас к себе разговляться в 9 ч. по-армянски. Поехали домой; было очень скучно. Опять к Тамамшевым, там было штук 5 армян, Пильский и Врасский, разговлялись рыбой и яйцами, без кулича и пасхи. В 12<-м> часу пошли втроем к церкви Иоанна Предтечи, постояли в ограде во время крестного хода и несколько дольше, потом пошли домой довольно печально; наши возвращались из церкви, опять разговлялись. Я не знаю, отчего мне так тяжело и грустно. Деньги, хотя и не в избытке, есть, завязываются какие-то 2 романа, а я не пишу, хандрю etc., сам не зная отчего.

22_____

Пасха; пришли еще во время моего сна дети Ивановых звать меня вечером^{709}<атерине> Ап<оллоновне>, у нас тетя, по городу ходят визитеры. Сытно, скучно и тяжело. Завтра увижу Наумова. Писем нет. Решили ехать к Эбштейн. Там были родственники, но мне было не очень несносно, мне нравится Юра Эбштейн. От Ремизовых записка, обиженная, зовущая к ним. От Эбштейн поехал к Ивановым, там была Замятнина, ее сестра с мужем, Сомов. Л<идия> Дм<итриевна> мне сказала, что судьба ее «Осла» в моих руках; я так испугался, что это насчет денег, что, когда узнал, что дело в музыке к ее пьесе, сейчас же согласился^{710}. Сомов был и у Остроумовой, и у Званцевой, и у Аргутинского. Показался несколько надутым, очень моложавым. Разошлись в четвертом часу. Мне очень скучно, и сам не знаю отчего.

23_____

Ждал Наумова, который, пришедши с верховой езды в рейтузах и старом мундире, имея проект к сдаче в среду, даже не хотел раздеваться, но потом просидел часа 2. Был мандеж, кокетство etc. Имел роман он в лагерях, м<ожет> б<ыть>, и теперь любит кого-нибудь из товарищей. Он сидел очень близко и раз положил мне руку на плечо. Говорил: «Можно бы недурно провести время, будучи другом Уайльда». Я провожал его далеко и думаю все о нем, хотя студент мне представляется более желанным. После обеда пошли к Ремизовым, у них вчера был Гофман с визитом, сегодня Тройницкий. Пили чай, ели чудные пасхи. Поехали на «современников», было очень мало народа. Сначала ждали для <нрзб> «Вену». Там были «современники» и Верховские, Гржебин и т. п., приятно пили шабли, банановый ликер, кофей. Чулков признался, что сплетню про Наумова пустил он, и спрашивал: «Что он — прекрасный, этот юнкер?» Гржебин кокетничал с нами с соседнего стола. Вернулись на рассвете.

24_____

С утра, узнав по телефону, что бумага есть, но доставят ее только в четверг, поехал с нашими в Удельную. Там был полный комплект Минайловых, Новицких, Кень и Вань и пр. Было несносно, даже до скурильности^{711}. Пьяная Мина, будто кто ее валял в саже, предварительно облив купоросом, повязав болевшую от водки голову турецкой повязкой, говорила всякой вздор, сюсюкая, девицы визжали, Паля очень заметно опустился после женитьбы, comme les femmes dégradent toujours^[248]. Даже было приятно идти потом по тихому Старопарголовскому к Андриевич. У них был Брандт и еще какой-то толстый господин. Везде чистота и достаток, куры, утки, корова, качели, ром, ликеры, мороженое. Качались на «гигантских шагах», причем я стукнулся об столб, ели, пили, смотрели помещенье, у соседей кричали павлины, напоминая сорт голосов, любимый мною. Холодная, ясная погода. В городе я зашел еще в Тавриду; там Павлик, Юсин, Путц, тетки. Павлик присоединился ко мне и уговорил ехать в «Вену». Там я попал в объятья к Пильскому, сидевшему с Гогой Поповым и с дамой. Он объяснялся мне в любви, просил изобрести человека с 2000 р., взял в долг 5 р. и все или подсаживался к нам, или просил меня к ним. Покуда я у них сидел, Павлик позвал управляющего и подписал счет на мое имя и адрес, говоря прислать в любой день. Зашли еще к Albert’y, пили Montrachet и ели сыр. Я несколько опьянел, что мне всегда мешает в дальнейшем свиданьи. Павлик мне надоел чрезмерно, я постараюсь, чтобы это было его последним посещением. О, милый Наумов. Дома нашел «Песни Билитис»^{712}

25_____

Достали ложу на «Горе от ума»^{713}. Письмо от Мейерхольда и Юши. Пошли к Блоку. Любовь Дмитриевна была очень грустна, чуть не плакала. Блоку нравится «Л<юбовь> эт<ого> лета». Ехали с Сомовым до набережной. Чудный день. Вид гуляющих, катающихся с [видом] приз<наком?> роскоши и беспечальности, меня грустно пьянил; на балконах сидели дамы в шляпах. Вдруг я встретил того студента, но я не пошел за ним; в ясном вечернем солнце он был бледнее и глаза казались светлее, светло-золотые. Я не знаю, отчего я не пошел за ним. Из открытых окон дома Трубникова был виден четко высокий мол<одой> чел<овек>, вроде Врангеля, стройный и красивый, — и мне опять стало грустно. Прислали «Mercure» и «Marzocco». Часов в 9 пошли к Ивановым. Сначала смотрели корректуры, приехал Сомов и Сюннерберг. Диотима читала «Осла» — лучше, чем ее прежние, проще, более по-шекспировски, но страшно длинно, сумбурно и чем-то непристойно^{714}. Потом пели, Сомов пел «Preislied» из «Meistersinger’oв»; я все боюсь, что мне пришлют счет и я не смогу ни отказать, ни уплатить, я скучаю об Наумове и по студенту. Хочу встать рано завтра и больше писать. Обязательно бы начать «Алексея»^{715}.

Встал поздно; когда все ушли, принесли счет из «Вены» — велел прийти на будущей неделе. Прошелся, отнес письмо^{716}. Холодно, серо, ветрено. Приехала Андриевич и проч<ие> гости. Занимал дам у себя в комнате, угощая их померанцевым вареньем, petit beurres^[249] и шоколадом. Сережа ушел к Эбштейн. Юраша говорил по телефону, спрашивал, когда мы условились быть у них. Ничего не начал делать, что же, опять на завтра? Когда гости ушли, я ходил с Варей по зале, то наигрывая под сурдинку «На коляски, на пролетки», и тоска по богатству, по хорошей обстановке, по глупым знакомым, по светскости меня охватила. Какой я неблагодарный идиот.

27_____

толковали о мамашином зонтике, который перекрыли для прогулок Соси, а нянька, отходя, взяла его с собой. Поехал за папиросами, перчатками, шляпой, в парикмахерскую. Хотел сбрить бороду, но хочу раньше поговорить об этом с Наумовым. После обеда писал «Алексея»; пошли к Верховскому. Вскоре приехали Ивановы от Врасских, где познакомились с Книппер, возил их туда Леман, похудевший и расстроенный. Был Гофман у Иванова, у Блока с Наумовым не был. У Верховских был Чулков, Блок, Конради, Иованович; я пел «Куранты», читали стихи, болтали. Жеребцова откладывает вечер до приезда Вяч<еслава> Гавр<иловича>. Блок был очень трогателен. Утро было серо и туманно, печально. Дома без меня Лемана не было, Мейерхольда тоже. Пойду завтра к Блоку в надежде увидеть там маленького Гофмана с Наумовым, с «моим» Наумовым, как говорит Вяч<еслав> Ив<анович>. Ça me tourmente à present^[250].

28_____

Утром ездили к Блоку; был Гофман; Сомов был очень мил, ехали назад вместе до его портного. На Невском встретил Юрочку Михайлова. Дома был уже Леман, письмо от Нувеля и милого Наумова, не ответное, а от него, очень душевное, где говорится, как он ждет от меня большого и многого. Нужно заставить его считать себя моей музой. Леман был скромен, мил. Поехали на «Горе от ума», я был счастлив письмом Наумова. Прелестная постановка, декорации и т. п., но не очень захватывает. Видел Пронина, сестру Гофмана, кузину Лемана, Давыдова. Поехал к Ремизовым, там были Ивановы, Гофман, Сомов, Верховский и Бердяев, пили японский чай, курили, шушукались, «Осла» не читали; остались втроем я, Сомов и Юраша, долго еще мозгологствовали. С<ерафима> П<авловна> едет опять в Париж. Нувель пишет новости о [Париже] Людмиле, что Мережковские ругательски ругают Сологуба, Иванова, Блока, Ремизова, Городецкого, меня, щадя только Сергеева-Ценского^{717}. Все думает об Н<аумове>. Не коварно ли я с ним поступаю? Но я поступаю по вдохновению чувства, которое редко обманывает.

29_____

и мои английские вещи^{718}, дети принесли снизу письмо от Наумова: милый, милый! Пишет: «Дорогой мой поэт, если бы Вы не разрешали мне, то были бы моим» и т. д. После обеда писал немного, надумали пойти к Тамамшевым. Телеграмма от Андреевых, просят в среду, 2-го, обедать. У Тамамшевых был Пильский и Гамборов. Было ничего, довольно уютно.

30_____

Телеграфировал Андреевым и Мейерхольду. В типографии ничего не было. В «Шиповнике» застал и Когана. Дал подписку, что к субботе будут посланы в цензуру обе книжки; был там Пильский, с которым я прошел до угла Бассейной и Знаменской. Заезжал к Ветчинкину. После обеда пошел к Ивановым за «1001 ночью». Они обедали при мне, а я играл «Орфея». Смеялись о девице, приходившей к Вяч<еславу> Ив<ановичу> за зародышем^{719}. Послали Костю со мною, чтобы взять Апулея; он держит к Гуревичу в 5<-й> кл<асс> на буд<ущий> год. Дома пришел Тамамшев, потом Леман, пили чай, приехал Сомов, много пели. Молодые люди ушли, я читал Сомову дневник, болтали до половины четвертого. Звал завтра к Блоку, был мил.

(в квадратных скобках)

242) В теплые края (франц.).

243) Откровенности (от mander — сообщать).

244) Он из наших (франц.).

245) Фамилия не уместилась на листе и не дописана.

(франц.).

247) Похмельем (нем.).

248) Как всегда опускаются женщины

249) Печеньем (франц.).

250) Это меня сейчас волнует (франц.).

(в фигурных скобках)

680) На вечере у Сологуба были также Е. В. Аничков, П. А. Бархан, Л. Е. Габрилович, М. Л. Гофман, А. А. Кондратьев, А. Ф. Мейснер, B. Э. Мейерхольд, Мирэ, П. П. Потемкин, А. С. Серафимович, супруги Сюннерберг, Тэффи, Н. И. Фалеев, В. Ф. Шишмарев. Е. В. Аничков читал свой рассказ, Кондратьев, Мейснер, Потемкин и Тэффи — стихи (см.: ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 6. Ед. хр. 81. Л. 64). 

681) Речь идет об отдельном издании повести «Крылья» (М., 1907).

ЛН. Т. 92. Кн. 1. С. 559. Подробнее о вечере см.: Там же. Кн. 3. C. 277. Ср. также воспоминания С. В. Штейна (Блок в воспоминаниях. –193) и В. А. Зоргенфрея (Там же. Т. 2. С. 19).

683) «Осуждение Фауста» (1846) — драматическая легенда Г. Берлиоза для солистов, хора и оркестра.

684) Отправляя заметку (см. примеч. 18, март 1907 г.), Кузмин писал Брюсову: «Посылаю Вам „о театре Коммиссаржевской", буду очень счастлив, если Вы не найдете эту заметку окончательно плохой и ничтожной: я совсем не умею писать таких вещей, у меня совершенно нет интересности мыслей и способа их излагать, и все мне кажется известным, ненужным, неинтересным. И я был бы рад, если бы заметка оказалась годной только потому, что я хотя таким несовершенным способом исполнил просьбу „Весов"» (РГБ. Ф. 386. Карт. 91. Ед. хр. 12. Л. 5). Отметим, что в заметке, перечисляющей всех художников, работавших в театре, ни разу не упомянуто имя Судейкина, хотя его оформление «Балаганчика» было особо замечено критиками и зрителями.

685) Узнав о визите Кузмина, Леман писал ему 5 апреля 1907 г.: «Вы заходили, я так бесконечно сожалею, что не был дома, я так давно не видал Вас, тогда мне было очень тяжело от других.

Я совсем болен, последнее время расшатались нервы и испортились глаза. Нельзя читать, писать и почти нельзя смотреть. Завтра опять свидание с окулистом. Когда же увижу Вас снова? <…>» Ф. 278. Оп. 1. Ед. хр. 66). Кузмин не отметил в Дневнике получение этого письма, но определенную связь с ним имеет упоминание о болезни Лемана в записи от 7 апреля 1907 г.

686) По оригиналу записка опубликована: Богомолов С. 249 (с неточностью). Автограф — РНБ.

687) См. примеч. 45, март 1907 г.

688) См. примеч. 22, февраль 1907 г.

689) Имеется в виду статья, упомянутая в записи от 23 февраля 1907 (см. примеч. 31, февраль 1907 г.).

690) См. в хронике: «В недалеком будущем в Петербурге предстоит открытие „Религиозно-филосоского общества" <…>. Одно из подготовительных заседаний состоялось 8 апреля. Она происходило под председательством С. Н. Булгакова. Докладчиком выступил известный религиозный мыслитель В. В. Розанов с рефератом на тему: „Отчего падает христианство". В прениях приняли участие Н. А. Бердяев, П. Б. Струве, С. А. Аскольдов, свящ. К. М. Аггеев, свящ. Я. Медведь, А. В. Карташов <так!> и др. <…> Большое количество публики, бывшее на собрании, показывает всю своевременность открытия в Петербурге религиозно-философского общества» (Век. 1907. № 15. 15 апреля. С. 208). Доклад Розанова опубликован в его книге «Когда начальство ушло» под заглавием «Отчего левые побеждают центр и правых». См. о нем в воспоминаниях В. П. Веригиной (Блок в воспоминаниях. Т. 1. С. 421–422).

691) Имеется в виду Инженерный (Михайловский) замок, где помещались Николаевская инженерная академия и Николаевское инженерное училище, юнкером которого был В. А. Наумов.

«Крыльев» с надписью: «Дорогому Льву Самойловичу Баксту дружески и сердечно М. Кузмин. 1907» (Книги и рукописи в собрании М. С. Лесмана: Аннотированный каталог. Публикации. М., 1989. С. 121).

693) «Новый путь» — журнал, издававшийся в 1903–1904 гг., идейными руководителями которого были Д. С. Мережковский и З. Н. Гиппиус. Вероятно, речь идет о его продолжении, журнале «Вопросы жизни», где Ремизов был секретарем.

694) Сохранилась открытка с приглашением от А. П. Верховской, датирующаяся по штемпелю 11 апреля 1907 г.: «Дорогой Михаил Алексеевич! Может быть, соберетесь к нам в эту пятницу. Если Вам можно, то, пожалуйста, захватите и ноты. Хорошо бы — „Города" и милые „Алекс<андрийские> песни". Конечно, и новое, что у Вас есть. Всего хорошего. Ваша А. Верховская». (РГАЛИ.

695) Сборник Блока «Снежная маска» вышел в издательстве «Оры» 8 апреля. М. Л. Гофман выполнял отдельные поручения по работе издательства. См. в его воспоминаниях: «Блок дарил меня своей дружбой и вниманием и, между прочим, дал мне свои университетские книги <…>, а в 1907 г. манускрипт своего сборника стихов „Снежная маска"» (Новый журнал. 1955. № 43. С. 121).

696) Ср. с тем, что писал Блок в статье «О драме» о «Комедии о Евдокии…»: «Это — наиболее совершенное создание в области в России, проникнутое какой-то очаровательной грустью и напитанное тончайшими ядами той иронии, которая так свойственна творчеству Кузмина» (Блок. Т. 5. С. 184). Книга Блока с инскриптом Кузмину — в собрании Р. Герра (Париж).

697) Именно к этому воскресенью относится описание в письме А. А. Кондратьева к Б. В. Беру: «Вечером в тот же день заходил к Сологубу, у которого последний раз в этом сезоне были гости. Встретил там Блока. <…> Последний <Вяч. Иванов> также читал в этот вечер свои сонеты. Их он написал очень много, читал же только 7» (ЛH. Т. 92. Кн. 3. С. 277). Отметим неточность комментария: речь идет не о сонетах из книги «Эрос» (где сонетов нет вообще), а о «Золотых завесах». Помимо названных посетителей этого вечера были Л. И. Андрусон, С. А. Ауслендер, Л. С. Бакст, П. А. Бархан, Н. Н. Вентцель, В. М. Волькенштейн, Ю. Н. Верховский с женой и сестрой, Л. Е. Габрилович, В. И. Корехин (вероятно, именно его фамилия не дописана), Крандиевская (фамилия снабжена знаком вопроса), Мирэ, Сюннерберги, Тэффи, В. И. Уманов-Каплуновский. Стихи читали также Андрусон, Потемкин, Кузмин и сам Сологуб (см.: ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 6. Ед. хр. 81. Л. 64 об.).

698) См. извещение в хронике: «Вс<еволод> Эм<ильевич> Мейерхольд уезжал в конце марта за границу и смотрел в Берлине „условные" постановки в „камерном" театре Рейхарта <так!>. В это время шли пьесы Метерлинка и Ведекинда. В этом театре декораций нет совсем, их заменяют суконные и иные драпировки» (Товарищ. 1907. № 245. 18 апреля (1 мая)).

699) Очевидно, речь идет о реферате, известном из хроники: «В субботу < 14 апреля> состоялся в помещении Высших женских курсов реферат Вяч. Иванова на тему: „Пути и цели современного искусства". В прениях участвовали М. Гофман, Е. В. Аничков, Ал. Ветров и нек. др.» (Товарищ. 1907. № 245. 18 апреля (1 мая)).

«Winterreise» («Зимний путь»,1827) — песенный цикл Ф. Шуберта на стихи В. Мюллера.

701) Эти сведения оказались неверны: альманах «Белые ночи» вышел в свет. Подробнее см. в дальнейших записях дневника.

702) Открытка от 6 (19) апреля из Парижа — Ф. 232. Оп. 1. Ед. хр. 319. Л. 10. В тот же день Кузмин ответил на нее письмом, где сообщал сведения, отчасти дополняющие дневниковые записи: «Сам я очень скучаю, ничего не пишу и чувствую себя не перворазрядно. Павлик все в той же мизерии и изводит меня, продолжая быть в прогаре, невероятно. Он слышал от Юсина об интересной книжке „Крылья". По-моему, ее надо бы продавать в Таврическом саду <…>. „Белые ночи" лопнули, как и нужно было ожидать от этой чулковской затеи. Он теперь рассчитывает увлечь „Картонным домиком" Гогу Попова, чтобы тот дал денег на издание. Оказывается, этот саврас только и мечтает о грамотности и дерзновении. Дерзновении où veut-il donc se nicher? А на вопрос из „Весов", куда я дал повесть и не пришлю ли им, я ответил, что отдал ее Чулкову. Такая досада! „Альманах Ор" выйдет в начале мая. Там теперь и Пяст, и Allegro, и Юраша, и Волошин (Вакс Калошин), и первое действие (!) комедии Аннибал ритмической прозой! Там на башне провожают Сабашникову, у которой такой вид, будто ее кто-нибудь сосал, злы и капризны. Диотима вчера распила с Чулковым бутылку водки вдвоем, после чего могла его целовать, пока Вяч. Ив. спал в сосед<ней> комнате. В субботу были втроем (увы! уже не вчетвером) на Английской до 5-го часа. Завтра хотим в таком же составе ужинать у Albert’a» (Богомолов. С. 246–247).

703) Речь идет об обложке к книге Потемкина «Смешная любовь. Первая книга стихов» (издана в 1908 г. «иждивением книгопродавца Г. М. Попова»). Художник в выходных данных не обозначен.

705) Речь идет о статьях апрельского номера «Весов»: Бугаев Борис. На перевале. VI. Против музыки; Чуковский К. В защиту Шелли; Пентаур. «Золотое руно», 1907, № 1 и 2; Грабарь Игорь. Две выставки; Волошин М. Выставка М. В. Нестерова.

706) «Родная земля: Понедельник» — петербургская еженедельная политическая, общественная и литературная газета. Выходила в 1907 г.; издание было приостановлено на 15-м номере на основании Положения о чрезвычайной охране. Стихи Кузмина и проза Ауслендера в «Родной земле» опубликованы не были. «Календарь «дневник»!) писателя» — раздел литературной хроники газеты, где появлялись сведения о Кузмине.

707) См. примеч. 4, март 1907 г.

708) См. рецензию Андрея Белого на «Крылья» (Перевал. 1907. № 6).

«…мы с Костей под предводительством Маруси поехали поездом в Петербург, куда прибыли в первый день Пасхи. <…> Первое, что мама сделала через час после нашего приезда, это — послала нас с Костей вдвоем к Сомову, Кузмину и (не помню, сразу ли) к Струве, которые жили на Суворовском проспекте. Заблудиться было трудно по прямой линии от Таврической. Мы должны были представиться сами как ее дети и пригласить их зайти вечером в гости. <…> Я помню, как пришли Сомов и Кузмин (кажется, порознь). Сомов мне очень понравился: круглый, мягкий и ласковый, как уютный кот. Кузмин пригвождал внимание своими странными глазами: огромными, темными и спускающимися от переносицы по наклонной линии» (Иванова Л. Воспоминания: Книга об отце. [Paris, 1990]. С. 25–26).

710) Имеется в виду комедия Л. Д. Зиновьевой-Аннибал «Певучий осел» (первое действие опубликовано: Цветник Ор. Кошница первая. СПб., 1907; второе — четвертое сохранились в рукописи: РГБ. Ф. 109. Карт. 41. Ед. хр. 19–23). О том, что Кузмин работает над музыкой к комедии, он записал 31 августа 1907 г., однако дальше набросков дело не пошло. Пьеса не была поставлена. (Полный текст опубл.: Театр. 1993. № 5 / Публ. Н. А. Богомолова; Зиновьева-Аннибал Л. Д. Тридцать три урода. М., 1999).

711) Скурильность — см. примеч. 5, июль 1906 г.

712) Русский перевод «Песен Билитис» П. Луиса, сделанный А. А. Кондратьевым, вышел в свет в 1907 г.

«руководители Московского Художественного театра <…> уходят все дальше и дальше от неподвижных рамок бытового театра» (Товарищ. 1907. № 250. 25 апреля (8 мая)).

714) К этому вечеру относится свидетельство Л. Д. Зиновьевой-Аннибал в письме к М. В. Волошиной от 2 мая 1907 г.: «А ближайшие дела таковы: „Осел" оказался очень ладным. Был вечерок для решения его судьбы: Сомов, Кузьмин <так!>, Сюннерберг, — и все они были премного ублажены. А Вячеслав, правя корректуры, решил, что он „Лучше Евдокии и лучше всего, что я написала"» (ИРЛИ.

715) Речь идет о замысле «Комедии об Алексее Человеке Божьем».

716) 26 апреля Кузмин писал Ремизову: «Хотим к Вам прийти в субботу: Сомов, Вяч. Ив. и я (я после „Горя от ума"). Ауслендер Аничкова не видел» (РНБ. «Мы и К. А. Сомов (и М. А. Кузмин после спектакля) придем к Вам в субботу, если Вы свободны и мы Вам приятны» (Вячеслав Иванов: Материалы и исследования. М., 1995. С. 93).

717) Письмо от Нувеля от 26 апреля (8 мая), где он сообщал: «Видел Людмилу только один раз. Были вместе в bar Maurice <в кафе «Морис» >. Минский, кажется, поражен свободой нашего обращения с нею и начинает побаиваться за целость и сохранность ее demi-virginité <полудевственности — франц.>. <…> Мережковские ругательски ругают всех наших поэтов и писателей — Сологуба, Иванова, Блока, Городецкого, Ремизова, Вас, словом — решительно всех, за исключением одного — как бы Вы думали? — Сергеева-Ценского!» (Богомолов. –251). Подробнее о посещении Нувелем Мережковских см.: Соболев А. Л. Мережковские в Париже: (1906–1908) //Лица: Биографический альманах. М.; СПб., 1992. Вып. 1. С. 358–359.

718) Возможно, имеются в виду положенные Кузминым на музыку в 1903–1904 гг. сонеты Шекспира или его песни на слова Бомонта и Флетчера (1904).

719) Ср. в воспоминаниях Лидии Ивановой: «Кто только ни сиживал у нас за столом! Крупные писатели, поэты, философы, художники, актеры, музыканты, профессора, студенты, начинающие поэты, оккультисты; люди полусумасшедшие на самом деле и другие, выкидывающие что-то для оригинальности; декаденты, экзальтированные дамы. Вспоминаю одну, которая приходила к Вячеславу, упрямо приглашала его к себе на какой-то островок, где у нее был дом. Она хотела, чтобы он помог ей родить сверхчеловека. Говорили, что она обходила многих знаменитых людей с этим предложением» (Иванова Л. Воспоминания: Книга об отце. С. 32). В воспоминаниях В. Беклемишевой «Встречи» рассказывается: «В эти годы в литературных кругах Петербурга можно было встретить молодую писательницу N. Она была замужем фиктивным браком и желала иметь ребенка от кого-нибудь из талантливых людей того времени.

Мысль, что от талантливого человека у нее родится гениальный ребенок, не давала ей покоя. Почти одновременно она написала по этому поводу и Леониду Андрееву, и Вячеславу Иванову, и Александру Блоку.

Разно было отношение всех трех, но особенно поразило меня отношение Александра Александровича.

» (Книги. Архивы. Автографы. М., 1973. С. 53). Речь идет о малоизвестной писательнице Н. Д. Санжарь. Подробнее см.: «Задирать нос выше мозга», или «почему люди такие дряни?»: Письма Н. Д. Санжарь к А. С. Суворину, Вяч. И. Иванову, А. А. Блоку и А. С. Серафимовичу / Публ. А. А. Аксеновой // Philologica. 1996. Т. 3. № 5/7; Письма Н. Д. Санжарь к А. А. Блоку / Публ. А. Е. Заблоцкой // Лица: Биографический альманах. М.; СПб., 1997. Т. 7.; ДК-34. С. 93.