• Приглашаем посетить наш сайт
    Гоголь (gogol-lit.ru)
  • Кузмин. Дневник 1905-1907 гг.
    1907. Февраль

    Февраль

    1_____

    Ездил к Поликсене; опять в Царском, никакого ответа не оставляла. Поплелся в ясный ликующий день к Ник<олаю> Ник<олаевичу>. Он был дома. «Тентажиля» не ставят из-за болезни Мунт. Было очень тепло. М<ожет> б<ыть>, я ошибаюсь, но Сапунов мне делал авансы. Повестка из университета, где пропечатаны «Незнакомка», «Куранты» и стихи Блока, Городецкого, Цензора и мои{587}. Дома никакого ответа от Allegro. Как-то грустно, кладбищенски светло, утраченно-умильно от делающихся длинными сумерек, ясных дней, более греющего солнца. На вечере была куча народа, из председательствующих никого старшего, даже Городецкий куда-то сбегал, сидел только Гофман и еще какой-то студент. Я все время был с Сапуновым, был Добужинский, Кустодиев, Гржебин, <нрзб>{588}, Нувель, Вилькина. Духота невообразимая. Блок читал свою чудную «Незнакомку», публика несколько недоумевала. После перерыва пел я, кажется, было достаточно слышно. У меня очень болела голова. Часть публики была очень предубеждена или не воспринимала и вела себя невозможно: громко смеялась, говорила, шикала, бывали перерывы, но доиграл я до конца. Был ли это успех, не знаю, но демонстрация и утверждение искусства — да, и потом, многим (я сам слышал и видел) очень понравилось, а скандал всегда усиливает известность. Только смешно, что я и мои вещи, менее экстренные, боевые, чем других, — вызывают всегда скандалы. Был любезен с Косоротовым. Добужинский почему-то звал к себе Сапунова. После читали стихи: Блок — революционные (для чего?), Семенов; мы ушли в «Бел<ый> медв<едь>», голова страшно болела, это было будто продолжение «Незнакомки». Ник<олай> Ник<олаевич> говорит, что редко испытывал такое острое и боевое чувство, как этот вечер. Сережа или не спал, или проснулся и тоже говорил о том же.

    2_____

    Был дома; ясный, почти весенний день; неожиданно приехала m-me Андриевич с деньгами; пошел ее проводить до Смольного, куда она заехала к священнику, и дожидался ее, ходя по какой-то, вроде аллеи, дорожке, сочиняя стихи для пасторали{589}. Я был почти рад, что она приехала. После обеда так же неожиданно приехала Варвара Павловна, говорила à tort et à travers[227] о новом искусстве, смотрела «Руно», не понимая Кузнецова; взяла «Сев<ерные> цв<еты>» и «Земн<ую> ось». Вечером долго никто не ехал, наконец пришел Потемкин; были Сапунов, Бецкий, Нувель, Леман и Мосолов, все Эбштейн. Было совсем не плохо, хотя я все это время какой-то пустой.

    3_____

    Утром ездил к Поликсене; она послала деньги по почте. Заезжал к Сомову, которого не было дома. После обеда болела голова, лежал. Ремизов приехал в одиннадцатом часу. Говорил, что только что приехавший из <Парижа> Бердяев рассказывал, что там всего больше заняты им и мною, про меня ходят невозможные сплетни. У Маковского уже все были в сборе, было человек 10, Трубн<иков>, Тройницкий etc. Ремизов читал, я играл «Куранты», но было холодновато и скучновато. Трубников звал к себе, и Тройницкий хотел сам прийти. Но как-то мне скучно, не знаю отчего.

    4_____

    Утром прислали деньги и «Тропинку»; ноты изданы отвратительно, слепо, с ошибками. Ездил за билетами на «Китеж», но не достал, к Сапунову, он не хочет быть ни у Сологуба, ни у Мосолова, хочет работать по вечерам. Я бы был рад, если бы сегодня пришел Павлик. У нас дети в гостях, на Васильевском впечатления детства и кладбища, та же старуха сидит у бань на 8<-й> л<инии>, прося милостыню, шел Красногорский, такой же, как и 20 лет тому назад, ожидая смерти; те же монахи, сторожа; жизнь, как чередование дней, неизменная и мистическая, с известностью завтра и послезавтра — стройные круги, что привлекало меня когда-то так сильно. Говорил по телефону с Людмилой, обещал быть у Сологуба, у нее был С. Маковский, говоривший про меня. Сережа не совсем здоров. Завтра неужели начну работать по-новому? Как тяжело с пустой душой, не занятой влюбленностью, или меня тревожит скандал, которого я так желал? У Сологуба была куча народа{590}. Рассказ Ценского был ужасен; художеств<енная> критика «Весов» поручена С. Маковскому. Брюсов <в> письме к Чуковскому писал: «Когда Кузмин приехал в Москву со своими дивными „Курантами"»{591}. Ругал театр Коммиссаржевской. Возвращ<ался> пешком с Потемкиным и Чуковским по Невскому, они задевали девиц, разговаривали с прохожими, но весело не было. Что-то меня гнетет, какие-то воспоминания, какие-то детские желания, какой-то утраченный свет. Статья Волошина, кажется, пойдет в «Понедельнике»{592}.

    5_____

    Ходил только на почту, брал ванну, сидел дома и писал пастораль; мне было очень жалко идти к Мосоловым без Сапунова; там был Леман, Пяст, Гофман, студенты и гимназисты; атмосфера напоминала Верховских прежних времен: молодой муж, семьи вместе, обилие дам и девиц. Гофман читал стихи Блока, все-таки они мне не нравятся; Леман — свой рассказ, за столом все по очереди читали стихи, потом я играл; были приятны эти совсем молодые люди, напомнило что-то василеостровское. Возвращались с Леманом; тепло, почти тает.

    6_____

    <олай> Ник<олаевич> приехал рано, вместе смотрели «Балаганчик», сидели у Бецкого, актрис не видали, Блок нашел, что некоторые №№ из «Масок» не без небольшого моего влияния{593}<олаем> Ник<олаевичем> пошли к Ивановой; дома и одна. Не зашли; к Веригиной — одна больная Мунт, у Волоховой темные окна. Поехали в «Вену», вдруг приезжает Сомов один, был несколько неприятен опекунски-генеральским тоном. Сапунов потом его очень бранил. Долго бродили, болтая, рассказывая страшные истории. Отчего я, не будучи увлечен Ник<олаем> Ник<олаевичем>, чувствую к нему большую нежность и потребность его видеть?

    7_____

    Зять всю ночь проиграл в карты, сестра очень беспокоилась. Завтракал у Чичериных. С<офьи> В<асильевны> не было, было несколько тягостно. После обеда пошел к Ивановым, за столом было шумно и весело, потом Сабашникова рисовала меня с голой шеей, грецизированного. Кассандриад не было. Без нас за Сережей заезжали Блок с Волоховой, Городецкий. Прислали «Marzocco» и «Mercure de France»{594}. У Лид<ии> Дм<итриевны>, кажется, роман с Маргар<итой> Вас<ильевной>, или, по крайней мере, она хочет, чтобы это думали{595}«Д<он> Жуана» и Шуберта.

    8_____

    Вышли пройтись, но, найдя внизу № «Весов», Сережа не смог ходить более 10 минут, и мы вернулись. У № очень солидный вид, скучноватый. «Флорентийская трагедия», — прекрасный роман Брюсова, смешная и дикая статья Белого, анафематствующего, по-моему, подписчиков «Весов»: «Эстеты, кадеты, растеряхи, межеумки, вампиры, оргиасты, педерасты, вы, свиньи, отрете ли наши ноги своими власами? не вам наша слеза, а детям вашим» (т. е. поросятам?){596}. У нас была тетя, просила денег, которых у меня нет; поехали в теплый, сыровато-темный вечер к Чулковым; они живут у Щеголевых, на набережной у Прачешного моста. Я думаю, никакого маскарада не будет. У Ивановых был Нувель, читали манифест поросятам. Потом я рисовался, выходит хорошо, но, м<ожет> б<ыть>, не слишком. Был Гофман, там что-то кислы. Я не могу так долго никого не видеть! и когда я подумаю, кого это «никого», оказывается, Сапунова. Я бы очень хотел, кроме того, видеть Павлика. Начал продолжать повесть. Дома вечером было почти невыдержно сидеть, какие-то сонные, темно, опять споры о политике, стол в виде развала. Никто не шлет писем, да и от кого бы я хотел?

    9_____

    <олаю> Ник<олаевичу>; нет дома. Такую даль без денег плестись зря не очень-то весело. Зашел к Сомову, долгие разговоры о жилете, вроде Аргутинского: impossible, ridicule etc[228]. Так-то было не очень плохо. Хочет устроить меня с Забелой. После обеда говорил с Людмилой, потом к Ивановым, там был Юраша; Вяч<еслав> Ив<анович> поехал к Блоку; мы рисовались{597}, пришел маленький Гофман; обложка Добуж<инского> к «Зверинцу» очень плоха{598}. Вяч<еслав> Ив<анович>, не застав Ал<ександра> Ал<ександровича>, вернулся не в духе, стал бранить портрет, даже сел к нему спиною. Читал пастораль, Иванов сказал, что это прекрасно и совершенно, как все, что я пишу последнее время, но будто не так свежо; стихи лучше гораздо. Пришел Тернавцев, Волошин читал только что конченный фельетон об «Елеазаре»{599}. При выходе столкнулись со Званцевой. Я как-то совсем их забросил. Сережа был уже дома. Тепло, ясная луна, и никого любимого.

    Письмо от Павлика: я давно его не видел, хотя и не влюблен в него, но скучаю о нем. Еще более я скучаю о Ник<олае> Ни-к<олаевиче>. Ездил стричься и за бумагой. «Голубая роза», кажется, осуществляется. Заходил гимназист из 1-й гимназии, они ставят «Балаганчик», и он приходил за музыкой{600}. Поехали на «Зобеиду». Коридоры были освещены, публики очень много, чувствовалось «начальство». Пьеса несколько скучная, детская, приторная, переведенная тяжелыми стихами. Поставлена очень плохо, грубо, без вкуса. Старичкам очень понравилось. Вообще шумный успех{601}. Было как-то не весело. Около меня стоял Таиров, я вспомнил галлюцинацию Сапунова, действительно, в нем какое-то соединение Феофил<актова> и Судейкина и еще кого-то. Я так долго его рассматривал, даже когда он близко на меня смотрел, что сам этому удивился. Ужинали в «Вене» Сомов, Бакст, Нувель, я и Людмила. Сапунова в театре не было; уехал он, что ли?

    11_____

    Хотели все ехать к Сологубу. Я заехал за Сережей. Там были Бердяевы, Allegro, Бакст, Нувель, студенты, Волохова, Аничков etc. Я читал пастораль, не понравившуюся, кажется. Читал Блок, Верховский, Сологуб, Мейснер. Шли домой с Потемкиным{602}. Какая тоска. Я предчувствую какое-то несчастье. Вздор, конечно. Мы видели освещенные окна залы, где танцовали пары, и мы, стоя на мосту, смотрели. Какие-то волны подымаются во мне.

    Наши были у Палкина, где видели Павлика с какой-то женщиной. Хоть я его и не люблю, но был почему-то шокирован этим; с кем угодно: со стариком, с мальчиком, а то с толстой дамой — фу! Никуда не выходил. Приплелся Гольдебаев, просящийся к Ивановым. У Ивановых был Гофман, что-то болтавший насчет родства Блока с Тургеневым, Достоевским и Соловьевым. Писался; беседовал с Сабашниковой о крюках{603}. Пришли Бердяевы и Евреиновы. Говорил Вяч<еславу> Ив<ановичу> о своей мысли писать мистерии; он очень увлекся и одобряет{604}

    13_____

    Опять целый день дома. Перед Каратыгиными заезжал к Сапунову, не бывшему дома. В «Руси» рисунок: «Кузмин исполняет „Куранты любви“ в кружке молодых»{605}. Ничего похожего, но важен самый факт и подпись. У Каратыгиных была Ал<ександра> Никол<аевна>, все еще энервированная, Лидия Ника<н>д<ров-на>, Вадим и Юр<ий> Никандр<овичи>, Соколова; «современники» выбрали 5 романсов. Каратыгин ожидает скандала, находя, что по отношению ко мне явилась партийность в обе стороны. Возвращался пешком. Возвр<ащаться> издалека пешком поздно имеет в себе что-то влюбленное; к тому же была луна и звезды. Ночью мне показалось, что я умираю, сердце не билось, дышал с трудом, беспокойство было крайне усиленно.

    14_____

    очень дружественно болтали. Пошли к Ивановым, народу была куча, читали о поле Волошин, Бердяев, Иванов; какой-то кадет из Одессы говорил долго и непонятно{606}. Городецкий устраивал в других залах какую-то собачью свадьбу. Потом читали стихи; я, Ремизова, Сапунов, Сабашникова и Иванов, удалясь в комнату Л<идии> Дм<итриевны>, снова устроенную по-гафизски, отдыхали, я играл на флейте, потом пел, а Сабашникова танцевала. Голубоватое небо в окнах на розовой стене, фигура Марг<ариты> Вас<ильевны> в голубом, танцующая, камелия, стоящая посередине, — все было отлично. Я назвал на среду Троцкого, юнкера Наумова, студентов и пр. Говорил с Шапир о романсах. Мейерхольд опять что-то затевает в посту, врет, конечно. Иванова, зовя меня в субботу, хотела поставить пастораль. Мне без себя не хочется. Венгерова на рожденье пригласила. Провожали Серафиму Павловну, т. к. Ремизов ушел еще во время кадета. Было страшно много народа. Я очень был хорошо настроен, хотя и болела голова. В «Биржев<ых ведомостях>» ругают меня, Городецкого и Ремизова{607}.

    15_____

    Опять дома; переписывал; после обеда пошел к Ивановым, у них были Чулков и Гофман, торопящийся на реферат. Портрет писался очень удачно. Потом я пел немного, вспоминая прошлую весну, Лидия Дмитриевна тоже пела, шутили, смеялись, были очень милы. К «современникам» не поехал; дома застал Тамамшева, потом вдруг приехал Павлик. Он опять в стеснении (иначе бы и не приехал), похудел, немного погрубел. С какой-то печальной любовью прижимал я к себе это тонкое, гибкое, горячее тело. Отчего я не люблю никого, хотя бы себе на муку! Письмо от Людмилы, просит принести читать дневник, рассказ etc. Билет на Тарутинский концерт.

    16_____

    {608}. Книжка от Гофмана с трогательною надписью{609}. Дома была тетя; приехала Ек<атерина> Апол<лоновна>, ждали гостей, но я пошел рисоваться; рожденье Вяч<еслава> Ив<ановича>, много цветов, пришел новобрачный Пяст, Вяч<еслав> Ив<анович> говорил, что у меня будут meisterjahre[229], когда центр тяжести перенесется в творчество, или я скоро умру. Сабашникова учила танцы «Курантов». Волошин будет читать в Москве реферат о «путях любви», цитируя меня, и поместит его в «Факелах»{610}. Пошли с ним к Щеголевой, там были Сологуб, Мирэ, Сюннерберг, Гофман и таврические. Было скучно. Сологуб чем-то насмерть обижен, Волошин говорил про астральные тела. Я очень неохотно, нехорошо и скучно пел «Куранты», болтали, рано уехали. У нас были еще гости, так было несносно от болезни шеи, что не стал всего делать, что нужно было бы и что хотел. Завтра настоящее начало. У Павлика не был, а он сегодня имянинник.

    –18_____

    Ходил по делам, на почту, зашел на минутку к Чичериным. Очень болит шея, на которой нарыв, держусь вроде кривошейки.

    18_____

    «Руно», где Розанов безграмотно ругает меня и Брюсова и пасквиль Белого на Иванова{611}. Приехал Павлик. Одевшись, поехали обедать в «Вену», я сидел, как кривошейка. Оттуда проехал к Ивановым. У Л<идии> Дм<итриевны> был Чулков, т<ак> что дневник читали только вчетвером. К Сологубу не поехал, будучи в жару. Спал плохо.

    Был у Ивановых, рисовался, читал дневник. У Венгеровых были Сомов, Нувель, Бакст и Смирнов. Пили, ели, пели, читали, тушили свет, все целовались. Только бедная Зин<аида> Аф<а-насьевна> все оставалась без партнера. Смирнов серьезно целовался, делая langue fourrée[230], даже шепча: «Милый, прекрасный». Меня это очень мало трогало. Разошлись в шестом часу.

    18_____

    Болит шея, не выхожу, не переписываю.

    Целый день сидел с шеей. Приходил Павлик, изводил меня, прося денег; я даже не знаю, что меня больше тяготит, отсутствие ли денег, просьбы ли Маслова, шея ли, ругань ли со всех сторон, невлюбленность, висящая ли над головой переписка нот, т. к. вечером прискакал Каратыгин за нотами для Шапир, т<ак> что переписывать и Эрасту Белингу. От Сомова записка, зовет завтра к Лебедевым. А день был дивный, теплый, солнечный, розовый, хотелось куда-нибудь за город, где ранняя весна делает потоки с холмов. Лег спать рано, спал плохо, видел во сне Сапунова с разбитым носом и Рябушинского, делающего мне визит.

    20_____

    Ясный день, ходил на почту, к тете, к Сапунову, он был дома, писал свою весну уже на полу. Из Москвы Дриттенпрейс пишет о выставке, как ее назвать, предлагает «Апрель» или «Цветные крылья». Устраивать ее будет Рябушинский. Беседовали довольно вяло. Поехал домой; на Таврической кричали «ура»: открыта Дума{612}. Без меня был Павлик. <Белингу?> решил отвезти черновики. Перед Сомовым заехал к нему. Сомов играл «Армиду», когда я пришел; я постоял перед дверью, и все очарованье старого искусства, резной двери, культурности, проглатываемых книг снова на меня повеяло. У Лебедевых была ее сестра, Зенгер и Аргутинский. Я читал, болтали, сплетничали. До дворца шли пешком вместе, луна была странно ущерблена, большая, без блеска, будто знамение гнева. С Аргутинским я дошел до его дома, потом поехал домой. Шея болит, но не так.

    Тает. Приехал Павлик, я при нем писал «Домик», потом он лег, а я, ходя, читал. Перед обедом он ушел. Пошли с Сережей гулять, зашли в кофейню за покупками. Вечер был прелестный, весенний, ясный. Первым<и> пришли Гофман и Наумов, через полчаса ушедший с обещанием прийти в субботу. Был Сапунов, Сомов, Нувель, Волошины, Ремизовы{613}, Мосоловы, Леман, Потемкин, читавший перевод пьесы Ведекинда: «Todtentanz»{614}. Дама, угадывающая по почерку характер, нашла у меня характер женский, очень благожелательный ко всем и глубоко равнодушный, кокетничающий своею откровенностью, но оставляющий что-то в себе, ветреный, неглубокий, очень заботящийся, как к нему относятся. Волошин кончил реферат, кажется, очень блестящий; о «33 уродах» там не упоминается. Ремизов рассказывал, что Брюсов послал Розанову письмо, чтобы он взял статью, тот не ответил, на что Вал<ерий> Як<овлевич> написал ему вторично, что, в таком случае, «маска будет снята»{615}. Дай-то Бог; вообще, вокруг «Крыльев» заварилась какая-то каша. Людмила не приехала, там все больны после субботы, особенно Изабелла; концерт, кажется, откладывается. Потемкин плясал «матчиш» и «кэк уок». Сапунов, кажется, портрета не поспеет, а думает, что ко времени выставки в Петербурге (думает, осенью) выставить ряд портретов с меня, штук 6. Не знаю уж, как это устроится. Не верится что-то{616}

    22_____

    Сидел дома, но не писал. Разбирал сундук, чтобы достать «Четьи-Минеи» для мистерий. Я не знаю, что со мною делается, перед чем это. Были полотеры, певица внизу разучивает «Фауста»; ясно, пустынно, хочется писать, душа как-то вдовеет. Пошел к Ивановым, Марг<арита> Вас<ильевна> кончила мой портрет, был Глотов, Гофман и Орлова. Вяч<еслав> Ив<анович> дал мне свои дивные «Кормчие звезды». Читал дневник. Когда я с пришедшим за мною Сережей выходили, мы встретили приехавшего Нувеля. Я хотел было вернуться, но все-таки поехал к Тамамшевым. Там был Пильский, он говорил, что фельетон Волошина потом не взяли в «Понедельник», что об этом же хочет писать он, Пильский. Наверно, будет ругать. Счел меня за москвича.

    23_____

    «Скорпиона» никакого письма. Приехала тетя; она там что-то сделала сама. Поехали в университет, сначала без рекомендованных билетов не пускали, но потом по совету Сережи стали у входа продавать билеты кому угодно, и за свои 25 к. публика еще более считала вправе себя вести как угодно. Ни фонарь, ни простыни, ничего не было приготовлено Городецким, приехавшим после [меня] Билибина. Лектор заикался, на плохих картинах были церкви, вместо стиля которых объяснялись их биографии. Фразы, вроде: «Та же церковь в том же селе», «Первый оригинал», «Исчезла до неузнаваемости», были достаточно смешны. Билибина было очень жалко. В «Нов<ом> вр<емени>» Буренин ругает 1<-й> № «Руна», Потемкина, меня, Сологуба, Розанова и Иванова{617}<ирской> губ<ернии>. Я давно слышал об этом господине, который, по словам, мог бы быть вульгарным прототипом Штрупа{618}. Чуковский получил письмо от Брюсова, уже выздоровевшего, где он пишет, что не знает, как говорить о Городецком с такими блестящими обещаниями, имеющими быть, по его, Брюсова, глубокому убеждению, никогда не выполненными{619}. Читал Ремизов «Илью», читал Кондратьев, Городецкий; я ушел, Бакст звал меня к Дягилеву, но я не поехал, а пошел домой. Потом узнал, что читал Потемкин, был скандал, совсем хороший. Выскакивал Чуковский на какого-то почтенного дяденьку с восточным изречением: «Если кто глуп, так это надолго!» Трепали и Ремизова. Вилькиной не было; вообще, знакомых было мало. Я очень рад за Потемкина и за вечера молодых, обращающихся в какие-то битвы русских с кабардинцами{620}. Возвращался один, отлично, по пустынной набережной, Сергиевской и т. д. Перед чем-то я нахожусь? Гржебин об издании ничего не знает, вот прохвост!

    24_____

    «Понедельнике» упомянет о «Курантах» в начале и в конце статьи, Чуковского, Гржебина. Действительно, кажется, его самого надувают. Чуковский был очень мил. Было приятно пройтись, хотя бы и без денег. Вдруг после обеда пришел Павлик, потом пришел Городецкий, взял стихи в «Вертоград»{621}, беседов<ал>; пришел Наумов, пили чай, они с Сережей поехали к Ивановым. Я стал Наумова занимать музыкой, как вдруг приехал Renouveau, добродушный, милый. Играли, потом перешли ко мне читать, вдруг является Сомов, читал начало повести. Наумов говорил, что хотел бы прийти так, без народу, что он страшно занят и все-таки приехал, что он только что прочитал «Крылья». Был очень мил, но странен, почти все время сидел отвернувшись. Нувель от него совсем без памяти, Сомов пыжится, уговорились в понедельник ужинать с Единькой вчетвером. Я бы хотел познакомиться с Юсиным, я как-то его встретил очень привлекательным; без фуражки у него несколько глуповатый вид. Друзья сидели еще немного, в четверг хотят устроить audience Боткиным. Находят меня demoscovisé[231].

    25_____

    Днем сидел дома. Тотчас почти после обеда зашел к Иванову. Там была трагедия из-за того, что В<ячеслав> Ив<анович> [вчера] должен был писать и кончать статью в «Факелы». Вчера Волошин читал свой реферат; были Венгерова, Вилькина, Бердяев, Гофман, Пяст, Мосолов, Сюннерберг. Портреты стояли выставленными. Посидев немного, зашел к Званцевой и Ремизовым, не бывшим дома. У Сологуба были художники, Нувель, Людмила, Город<ецкий>, Веригина, Тэффи и раз<ные> др<угие> народы{622}. Потемкина не было, верно, уехал. Старался быть ласковым. Возвращался с Бакстом. Очень томлюсь <от> невлюбленности, хотя волны вновь идущей культурности помогают мне жить в холодной прохладе.

    Написал романс на слова Вилькиной{623}. Писем нет, не знаю, что и думать. Пошел на Английскую{624}; были милы; повесть, кажется, не понравилась; обида на Сережу. Поехали на «современников»{625}; с Эдинькой ничего не устроилось, т. к. он занят в театре. Я назвался к Дягилеву, сидевшему рядом со мной и говорившему, что слышал о моих успехах и моих позорах. Домой возвращался с Бердяевым, Гофманом и Мосоловым. Пелись мои вещи Сандуленкой, конечно, плохо. Гофман рассказывал о Наумове, которому на днях написал стихи. Была куча знакомых. Письмо анонимное Сереже с адресом: «В. А. Мошковой для передачи»; он начал читать при мне: «Простите, что совсем постороннее лицо пишет Вам свои мысли…», дальше читал тихо — длинное. В «Понедельнике» Пильский начинает свой фельетон: «В милом обществе я слушал целый вечер милые „Куранты Любви" Кузмина»{626} хочет читать на «Вечере искусства». Уж это очень крепкая марка. Вот, я думаю, будет скандал-то!{627}

    27_____

    Днем неожиданно явился какой-то тип в берете, зеленой бархатной рубахе под пиджаком без жилета, с ярко-рыжими кудрями, очевидно, крашеный. Оказывается, натурщик Валентин, где-то читавший «Крылья», разузнавший мой адрес и явившийся, неведомо зачем, как к «русскому Уайльду». Большей пошлости и аффектации всего разговора и манер я не видывал. Он предлагал мне свои записки как матерьял. М<ожет> б<ыть>, это и интересно. Но он так сюсюкал, падал в обморок, хвастался минут 40, обещая еще зайти, что привел меня в самый черный ужас. Вот тип. Оказывается, знает и про «Балаганчик», и про Сережу, которого он считал братом, и т. п. Брал ванну; после обеда Павлик, не очень надоедал, бледный, похудевший; все-таки это<т> тип <может?> меня волновать; условились завтра гулять. Письмо от Ликиардопуло; был болен, обложка «Крыльев» готова, только типографии бастуют. Пошли к Ивановым, среды не будет, скучны; зашли к Ремизовым. А<лексей> М<ихайлович> был один, предлагал Сереже писать в киевском журнале, в «Книге»{628} и т. д. Мне же ничего не предлагал, думая, что я не захочу и что мне не идет везде печататься. Отчего бы это? Написал на книге, напирая на мою музыку. Вертит хвостом он что-то, пальца в рот ему не клади. Получил он приглашение на вечер в Москву, на 24<-е>, меня не приглашали что-то, вообще, меня никуда не зовут, уверяя, что мне это не идет. Вот забота о том, что мне идет. Дома писал главу, играл arie antiche[232], будто сижу дома недель шесть, тоска смертная. Даже не о ком мечтать. Вот беда! Повесть делается живее и интереснее, сжатее. Завтра буду бодрее, ожидая денег из «Весов», завтра пройду погулять днем, зайду в типографию, к тете; в четверг у Сомова, но ах, как пусто в сердце без любимых!

    Сегодня день визитов, были люди, которых я, впрочем, не видал: Мейерхольд, Валентин, Сомов, Леман, Тамамшев, у Сережи Лазаревский, тетя. В типографии задержка за бумагой. Был у Нувель, но не застал его дома. Поехал на «Жизнь человека»{629}. Видел, кроме актеров, Гржебина, Косоротова, Милиоти. Некоторые сцены поставлены очень удачно, напр<имер>, бал у человека. Болтал с <Горневой?>. Дневник Валентина — что-то невероятное, манерность, вроде мечты о жизни бульварного романа, слог — все необыкновенно комично, но есть неожиданные разоблачения и сплетни. Вернулся рано и, ничего не делая, лег спать.

    Примечания

    (в квадратных скобках)

    (франц.).

    228) Невозможно, смешно и т. д. (франц.).

    229) Годы зрелости

    230) Всовывая язык (франц.).

    231) «Размосковленным» (франц.).

    232) (итал.).

    Комментарии

    (в фигурных скобках)

    587) 1 февраля 1907 г. в Петербургском университете состоялся «Вечер искусства», организованный «Кружком молодых». См. о нем в воспоминаниях В. А. Зоргенфрея: А. А. Блок: (По памяти за 15 лет, 1906–1921 гг.) //Записки мечтателей. 1922. № 6. С. 134 (перепеч.: «Последний „Вечер искусства" в „Кружке молодых" был посвящен лирической драме А. Блока „Незнакомка" и музыке М. Кузмина „Куранты любви". Дебатов не было и вопроса о дебатах президиум не ставил» (Родная земля: Понедельник. 1907. № 5. 5/18 февраля). 

    588) К. Н. Суворова (Суворова. С. 155) предположила чтение «Жилкин», т. е. публицист Иван Васильевич Жилкин (1874–1958), однако мы не уверены в правильности ее решения.

    «Два пастуха и нимфа в хижине (пастораль для маскарада)». Была напечатана в сборнике Кузмина «Три пьесы» (СПб., 1907).

    590) На вечере у Сологуба были Л. И. Андрусон, И. Я. Билибин, Л. С. Бакст, П. А. Бархан, Н. Н. Вентцель, Л. Н. Вилькина, М. А. Волошин, М. Л. Гофман, З. И. Гржебин, С. М. Городецкий, Б. М. Кустодиев, А. А. Кондратьев, В. И. Корехин, М. Н. Карвовская, супруги Копельман с дочерью, М. К. Куприна-Иорданская, П. П. Потемкин, К. А. Сомов, С. Н. Сергеев-Ценский, супруги Сюннерберг, Тэффи, А. Н. Чеботаревская. К. И. Чуковский читал свои переводы из У. Уитмена, рассказ Сергеева-Ценского «Мертвецкая» и стихи. Кроме того, стихи читали Андрусон, Волошин, Потемкин, Тэффи и Сологуб (см.: ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 6. Ед. хр. 81. Л. 60).

    591) 26 января 1907 г. В. Брюсов писал К. Чуковскому: «В Москве все петербургские гости. Вы начали. Далее были: Аничков, В. Иванов, Блок, Добужинский, Чулков, Городецкий, Верховский, арх<имандрит> Михаил, Кузмин. Сей последний только вчера уехал. Участвовал он в буйном пьянстве „скорпионов", в тупом собрании „Свободной эстетики" и на томительном четверге „Золотого Руна", т. е. видал „всю Москву". „Свободная эстетика", как и подобало учреждению свободному, встретила его за все новаторства насмешками и чуть не свистками (он пел свои „Александрийские песни", „Куранты" и т. п.). Нет, право же, Ваш Петербург куда культурнее нашей Москвы с ее „Провалами"» (Чуковский К. Из воспоминаний. М., 1959. С. 442. «Провал» — язвительное обозначение журнала «Перевал»).

    «Венок из фиговых листьев» (см. примеч. 52, январь 1907 г.).

    593) К. Н. Суворова предположила, комментируя данное место, что речь идет о масках в «Балаганчике» (Суворова. С. 168), однако, по крайней мере, не менее вероятным представляется, что речь идет о цикле «Снежная маска», печатавшемся как раз в эти дни в издательстве «Оры».

    594) «Il » — итальянский еженедельный литературный журнал, издававшийся с 1895 г. во Флоренции (Marzocco — лев в гербе Флоренции). «Mercure de France» — французский литературный журнал, поначалу символистской ориентации (выходил в 1889–1963 гг.). См. в письме Кузмина к Чичерину от 16 августа 1905 г.: «Я думал подписаться на библиографические журналы <…>: „Mercure d<e> Fr<ance>“, „Il Marzocco", „Zentralblatt", „Athenaeum" <…> как я был подписан июль — дек<абрь> 1904 г.» (РЦХИДНИ.

    595) См. в письме Л. Д. Зиновьевой-Аннибал к М. М. Замятниной от 4 февраля 1907 г.: «С Маргаритой Сабашниковой у нас обеих особенно близкие, любовно-влюбленные отношения» (РГБ.

    596) В № 1 журнала «Весы» за 1907 г. были опубликованы начало романа Брюсова «Огненный Ангел», «Флорентийская трагедия» О. Уайльда и статья Андрея Белого «Художник оскорбителям». Кузмин дает искаженную сборную цитату. В оригинале: «На вас, либералы, буржуи, эстеты, кадеты, блудницы и блудники, бездельницы и бездельники многие, на вас, межеумки, растеряхи, невежды, циники и меценаты, на вас, вампиры, себялюбцы и сластолюбцы, оргиасты и педерасты, садисты и прочие — как бы вы себя ни называли, — на вас опрокинули мы слово наше строгое <…> вы, зависящие от нас во всем самом нужном, — сумеете ли вы в решительную минуту обмыть наши усталые от странствий ноги, чтоб утереть их власами вашими? Прочь от нас, блудные вампиры, цепляющиеся за нас и в брани и в похвале своей, — не к вам обращаемся мы со словом жизни, а к детям. Мы завещаем им нашу поруганную честь, наши слезы, наши восторги…» (С. 54, 56). Этот «манифест» Кузмин запомнил надолго. См.: ДК-34.

    597) По заказу «Золотого руна» М. В. Сабашникова писала портреты Кузмина и Ремизова. «Я рисовала углем Ремизова — кутающегося в свой платок, с его висячими чертиками на заднем плане — в манере натуралистического гротеска; Кузмин стилизован под фаюмский портрет. Оба рисунка в натуральную величину удались…» (Волошина М. (Сабашникова М. В.) Зеленая змея: История одной жизни. М., 1993. С. 157). Портрет Кузмина был закончен 22 февраля. О портрете Ремизова, не понравившемся Сомову, см. в записи от 11 февраля; о том, что Н. П. Рябушинский вернул портреты как не подошедшие — в записи от 3 марта 1907 г. Подробнее об этом эпизоде см. также дневниковую запись М. А. Волошина от 1 марта 1907 г. (Волошин М. А. Автобиографическая проза. Дневники. М., 1991. С. 262).

    598) Имеется в виду обложка Добужинского к сборнику рассказов «Трагический зверинец» Л. Д. Зиновьевой-Аннибал.

    599) Имеется в виду статья: «,Елеазар“, рассказ Леонида Андреева» (Русь. 1907. 16 февраля; перепечатано: Волошин М. Лики творчества. Л., 1988. С. 450–456).

    600) Гимназист — «Балаганчика» см.: ЛН. Т. 92. Кн. 3. С. 271–272.

    601) Речь идет о поставленной В. Э. Мейерхольдом пьесе Г. фон Гофмансталя «Свадьба Зобеиды» в переводе О. Н. Чюминой, художник Б. И. Анисфельд. См. примеч. 16, январь 1907 г.

    602) На вечере у Ф. Сологуба были, кроме названных, И. Я. Билибин, П. А. Бархан, Ю. Н. Верховский, Е. П. Иванов, В. И. Корехин, Н. И. Манасеина, П. П. Потемкин, А. С. Серафимович, П. С. Соловьева, Тэффи, супруги Чулковы, В. А. Щеголева. Сологуб читал цикл «Змий» из 18 стихотворений (см.: ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 6. Ед. хр. 81. Л. 60 об.).

    604) Здесь фиксируется первый замысел «Комедий», вскоре реализовавшийся.

    605) Имеется в виду иллюстрированное литературно-художественное приложение к газете «Русь» (1907. № 7. 13 февраля), где на с. 128 был помещен рисунок И. М. Грибовского «На вечере искусства у „молодых" (при СПб университете) М. А. Кузмин исполняет свое произведение „Куранты любви"» (воспроизведен также: Богомолов Н. А., Малмстад Дж. Э. Михаил Кузмин: Искусство, жизнь, эпоха. М., 1996; оригинал рисунка — Музей ИРЛИ).

    606) Подробные воспоминания об этой «среде» и о выступлении думского депутата из Одессы оставила В. П. Веригина (Блок в воспоминаниях. –423). Вероятно, о ней же идет речь в кн.: Волошина М. (Сабашникова М. В.) Зеленая змея… С. 152–153.

    607) Имеется в виду статья А. Измайлова «Литературная ноздревщина» в рубрике «Литературные заметки», где автор писал: «Я брал газеты и там читал <…> „Вечер поэта такого-то посетил г. Кузмин" — без мягкого знака. <…> Мне трижды в неделю напоминают о Зайцевых и Векшиных, Блоках, Айзманах, Чулковых и Сапожковых, Кузминых без мягкого знака и Муйжелях с ударением на ель» (Биржевые ведомости. Утр. вып. 1907. № 9746. 14 февраля). Отметим, что К. Чуковский откликнулся на эту статью репликой «Золотушная любовь»: «…что плохого, по г. Измайлову, в том, что Кузмин, поэт-музыкант, сочинил песни и, обладая голосом, поет их с эстрады?» (Родная земля: Понедельник. 1907. № 7. 19 февраля (4 марта)).

    608) Речь идет о стихотворении для «идиллической повести» С. А. Ауслендера «Флейты Вафила» (Перевал. 1907. № 8–9; перепеч.: Ауслендер С. Золотые яблоки: Рассказы. М., 1908). Впоследствии под заглавием «Флейта Вафилла» стихотворение вошло в книгу Кузмина «Сети» С. 75–76).

    «Соборный индивидуализм».

    610) Описание этого собрания у Ивановых см. в письме Л. Д. Зиновьевой-Аннибал к М. М. Замятниной от 17 февраля 1907 г. (Богомолов. С. 95). Реферат М. А. Волошина «Пути Эроса», прочитанный также 27 февраля в заседании московского Литературно-художественного кружка (подробнее см.: ЛН. Т. 98. Кн. 2. С. 374–375, а также запись от 3 марта и примеч. к ней), при жизни опубликован не был. Посмертная публикация — Неизданные лекции М. Волошина / Предисловие, публ. и примеч. А. В. Лаврова // Максимилиан Волошин. Из литературного наследия. II. СПб., 1999. С. 13–38 (фрагмент о повести Кузмина в окончательный текст не вошел). О браке Пяста см.: Пяст.

    611) См.: Maestro. То же, но другими словами; Белый Андрей. О проповедниках, гастрономах, мистических анархистах и т. д. // Золотое руно. 1907. № 1.

    612) Имеется в виду открытие Второй Государственной Думы.

    613) Ремизовы пришли, несмотря на отказ, присланный Кузмину в этот день (РНБ. Ф. 124. Ед. хр. 3617. Л. 4).

    «Tadtentanz» («Пляска мертвых») (см. примеч. 14, июнь 1907 г.).

    615) Имеются в виду статьи Розанова под псевдонимом «Maestro» (Весы. 1907. № 2; Золотое руно. 1907. № 1 и 2).

    616) Портрет Кузмина Н. Н. Сапунов написал в 1908 г.

    «Моя собственная дума. Заседание второе», подписанная псевдонимом «Граф Алексис Жасминов» (Новое время. 1907. № 11118. 23 февраля (8 марта)) по поводу конкурса «Золотого руна» на тему «Дьявол» (в том числе о рассказе «Из писем девицы Клары Вальмон к Розалии Тютель Мейер» и о статье Maestro о «Крыльях»).

    618) Штруп — персонаж повести Кузмина «Крылья», своего рода идеолог гомосексуализма. О Б. В. Бере см. в «Записках» Б. Садовского: «В крещенье 1893 г. у дяди был костюмированный вечер. Был тут и гимназист Борис Бер, небезызвестный стихотворец. Одетый дамой, он ловко заинтриговал Н. Р. Остафьева, красивого белого старика-помещика. Остафьев нежно целовал ручки мнимой незнакомки и промчался с нею в вальсе» (Российский архив. М., 1991. Т. I. С. 130). Адрес Бера сообщил Кузмину А. А. Кондратьев в письме от 1 мая 1907 г. (РНБ. Ф. 124. Ед. хр. 2113).

    «В № 2 передо мною худшая задача: писать о „Яри". Каково, после похвал Ваших и Макса» (Чуковский К. Из воспоминаний. М., 1959. С. 445). Возможно, что в месте обозначенной в указанной публикации купюры находились слова, точнее соответствующие пересказу Кузмина.

    «Битва русских с кабардинцами, или Прекрасная магометанка, умирающая на гробе своего мужа» (М., 1840; встречались также несколько отличающиеся заглавия), выдержавшей до 1917 г. 40 переизданий, включая переделки.

    621) Имеется в виду неосуществленный замысел журнала «Житейский Вертоград» под редакцией С. М. Городецкого (см.: Перевал. 1907. № 3 [январь]. С. 51). Ср. запись от 13 марта.

    622) На вечере у Сологуба были также: С. А. Ауслендер, И. Я. Билибин, П. А. Бархан, Ю. Н. Верховский, Л. М. Василевский, Л. Е. Габрилович, В. И. Корехин, Б. М. Кустодиев, А. Ф. Мейснер, К. А. Сомов, супруги Сюннерберг. Сологуб прочитал стихи Селиванова (вероятно, знаменитого скопца К. Селиванова), а также свое стихотворение «Нюренбергский палач»; стихи читали также Мейснер, Кузмин, Верховский, Василевский, Тэффи, Городецкий (см.: ИРЛИ.

    623) Подразумевается романс «Влюбленность» (РГАЛИ. Ф. 232. Оп. 1. Ед. хр. 17; здесь же находятся ноты романса на стихи Ф. Сологуба «Я к ней пришел издалека…» и песенки из «Приключений Эме Лебефа» («Прошло твое лето, / Колета, Колета…»)).

    624) На Английской набережной

    625) О подготовке к этому вечеру говорится в недатированном письме В. Г. Каратыгина к Кузмину: «Дорогой Михаил Алексеевич. Приходите к нам непременно во вторник, будут „современники", необходимо решить окончательно вопрос о Ваших вещах, предполагаемых к исполнению 26 февраля. Захватите французские романсы из „Тысячи одной ночи". Если Вы во вторник не можете прийти, то сообщите сегодня же телеграммой, так как мне необходимо немедленно известить остальных современников, собираться ли ко мне во вторник или нет» (РНБ. Ф. 124. Ед. хр. 1938. Л. 7).

    «Импотенты» (Родная земля: Понедельник. 1907. № 8. 26 февраля (11 марта)), где говорилось: «В милом обществе целый вечер я слушал милые „Куранты любви" Кузмина. Он пел их и аккомпанировал себе на рояли. <…> Я сидел, слушал и думал о том, что если б один Кузмин написал слова „Курантов", другой Кузмин написал к ним музыку, а третий Кузмин на другой день поместил о „Курантах" критическую статью, и в ней подробно, логично, серьезно и важно доказал, отчего и почему мне нравятся танцы в „Весне" и песнь прислужницы в „Зиме", я предпочел бы не дочитывать до конца статьи Кузмина III. Про все это мне объяснили раньше Кузмин I, написавший слова, и Кузмин II, написавший к ним музыку».

    627) См. выше, примеч. 24.

    628) «Книга» — еженедельный критико-библиографический журнал. Выходил в Петербурге в 1906–1907 гг.

    629) «Жизнь Человека» — пьеса Л. Н. Андреева. Поставлена в театре В. Ф. Коммиссаржевской В. Э. Мейерхольдом (см.: Рудницкий. С. 95–99).

    Раздел сайта: