Кузмин Михаил: Кузмин. Дневник 1905-1907 гг. 1907. Июль

Жара перед грозой; в самый пёклый час ходили за земляникой, я никогда так не обливался потом. Лидия Степ<ановна> получила головную боль и раскисла, на прогулке ее несколько раз рвало. Потом была гроза и дождь, я смотрел, как лягушки прыгали по огороду, покуда Сережа читал мне Пушкина. Перед ужином играл «Куранты» и Шуберта, после Варя с Сережей пошли гулять, я же остался на балконе курить, слушая, как Катя что-то наигрывала в темноте, потом беседовал с детьми в детской, где горела большая светлая лампа, об операх. Сидели еще в зале. Первый намек на осень, все время молнии. Я не кисну, хотя в вечере было нечто чеховское.

Приехал зять, привез 2 №№ «Сегодня», где и в стихах и в прозе пародируют и издеваются над «Карт<онным> дом<иком>» и «Крыльями»^{^{800}}. Зять хорошо настроен, привез вишень, вина. Отправил бандероли и проч. После обеда ходил на станцию за «Понедельником» и стригся, причем мастер оказался знающим петербургских парикмахеров; пили чай с ромом и ели пирожное. По дороге к нам пристал старик, рассказывал о совершаемых в изобилии окрест убийствах. Дома играл несколько ребятам, ждали наших, ужинали. Огромное белое облако ползло по вечернему серо-голубому небу. Роман<ы> уличных газет меня не волнуют, но осадок оставляют. Впрочем, не хотел ли я этого?^{^{801}}

У сестры кухарочный вопрос опять остреет. В «Руси» опять статья Боцяновского обо мне в ответ на письма, защищающие меня^{^{802}}. Меня радует, что есть какие-то неведомые поклонники. День как вчера, как завтра; писал письма, «Мартиньяна», ходили за земляникой; я рад, что я обстрижен. Купались, играли в крокет, катались на гигантских, ели ягоды, что еще? Думаю об осени. Писем не было, значит, будут завтра. Меняют татар, ссорятся с Верой. Сережа уже лег, бонна, кажется, шьет на машинке, я ни о ком не мечтаю, фабрика шумит через открытое окно. Я не думал, что «Кар-т<онный> домик» вызовет толки.

Письмо от Лемана; вспомнился город; спал плохо; писал; после завтрака ходили за земляникой — я никогда не думал такого изобилия красных ягод; холодно и солнце; первый раз необыкновенная осен<няя> ясность далей. Настроены все хорошо. Еще гуляли в лесу под вечер. Лес был очень немецкий, с озерцами, лесными гиацинтами, лучами солнца на холмах, лужайками сплошь в цветах. Хочется опять читать много на языках. Сережа читал главу из «Луки Бедо»^{^{803}} в комнате, уже со свечой, при затворенной двери. Очень было хорошо. Потом опять играли в карты, смеясь и составляя программу дня имянин Прок<опия> Ст<епановича>.

Сегодня уже не августовский, а прямо сентябрьский день. Т. к. у Солюс Рябушинск<ий> и Карпов, все как-то стеснены, к тому же у Пр<окопия> Ст<епановича> нарыв на руке, он не может писать, ходит к доктору и трусит. Писал за него письма, переписывал какие-то отчеты. Письмо от верного Renouveau; оказывается, Marcel Thellier, вступившийся за меня, — франц<узский> вице-консул в Петербурге^{^{804}}. Наши пошли за ягодами, я же сидел, переписывая «Алексея». Идут приготовления к 8-му, сегодня резали теленка и свежевали, я в первый раз видел, как вытаскивают внутренности и голова с еще не мутными глазами. Собирались ехать с Сережей к Гершановичу, как вдруг известие, что его увольняют, будто бы за пропаганду на фабрике. Поехали его приглашать на завтра Сережа и Лидия Степановна, мне же, узнавшему, зачем и почему его зовут, не захотелось ехать. Пошли к Бене, были все немцы. Играли в колдуны, в карты, в 4 р<уки>. Катерина Ив<ановна> была без голоса, с распухшим носом, но любезна. Дала нам Фета. Возвращались совсем в холоде, дома еще ели, рассуждая о Гершановиче. Днем зять с сестрой ссорились; опять какая-то тревога овладевает мною. Яков весело и жестоко заколол теленка, отрезал почки и потом хотел их пришить, Султан лизал кровь, коровы тыкались на запах, и Бобка в красной рубашке что-то лопотал все время.

Сегодня целый день почти был дома, пиша письма под диктовку зятя, читая с давно не бывшим удовольствием «1001 ночь». Приезжали уволенные таксаторы, объяснялись, что всегда неприятно и тяжело. Кончил «Мартиньяна». После обеда слонялись на плоту, в подвале. Ужинали в комнатах, у Солюс был фейерверк жалкий, но самый факт его меня восторг и поднял необыкновенно. Любовь к радугам и фейерверкам, к мелочам техники милых вещей, причесок, мод, камней, «сомовщина» мною овладела^{^{805}}. Я заиграл «Орла» Grétry и Dalayrac’a, какой ресурс музыка для любви, для дружбы, для всего. Что-то сулит мне осень и зима?

Утром дети играли в 4 руки арии из «Figaro», «Oberon» и «Гугенот<ов>», и милые, с детства знакомые мелодии настроили меня на жизнь в городе, театры, на умирающую культуру^{^{806}}«Перевал». Согласился. К вечеру погода разгулялась. Были в бане, вечером играли в карты. Что еще? Так незаметно, без новостей, но без страданий подходит осень. Буду видаться с друзьями, заниматься, писать, ходить в театр. Завтра м<ожет> б<ыть> несносно, но скоро пройдет и необыкновенно.

День имянин прошел, как эти дни проходят. С утра приехали гости, ели, гуляли, бездействовали дома, опять ели, опять сидели, гости спали, вечером пришли местные обитатели, опять ели, бегали в горелки, дети танцовали, мужчины играли в карты, ужинали, пили, долго ели, опять пили чай. Вилли все ухаживал за Сашей, старый Бене и мне и ему говорил, чтоб он больше не пил. Было лучше, чем предполагалось, но все-таки слава Богу, что день прошел. Мих<аил> Як<овлевич> хотел взять татарина в слуги, староста привел молодого и [очень] красивого, и все мы его осматривали. Смешные вопросы: «Он грамотный?» — «Нет, это долго разве сделать, а теперь он ничего еще не знает».

После имянин все кислы, кто с головой, кто с животом, кто с чем. Писал стихи, писем нет, день серый, то дождь, то бледное солнце, то тучи с просветами. Ходили гулять под вечер, Ваня и Володя Ревицер охотились в мокром лесу, переговариваясь, зовя собаку, стреляя. Я думаю, это <приятно?>, охота: и прогулка, и спорт, и общество, и закуска, и жестокость, и робинзонство. Сережа ходил на станцию, потом ездил верхом и, не сняв больших сапог, бегал на гигантских; как высокая обувь делает стройнее человека. Вечером опять проливной дождь. Не знаю, начинать ли «Красавца Сержа» здесь?

Прислали «Весы»; бранят Чулкова, но и Иванова и Блока, объявляют мои книги^{^{807}}. Антон мои вещи перевез к Званцевой — me voilà rétabli^[267]^{^{808}}. Франке ездят на 5<-ти> экипажах веселыми бандами, много молодых людей, смеющихся в собственной купальне. Под боком м<ожет> б<ыть> привольное, хотя и немецкое житье. Наши ходили на фабрику осматривать, но я не пошел. Вечером гуляли с сестрой и Сережей втроем по деревне; загоняли стадо, у домов мирно беседовали, дети бегали по улицам, из окна звали ужинать, большая, еще прозрачная луна всходила на светлом после туч небе. Писем не было. Вот я утвержден несколько у Званцевой. Письма завтра?

бумагой^{^{809}}, сел за детский стол; играли в крокет, мальчики боролись. Погода разгулялась и была приятна. Обедали очень поздно, ожидая зятя и детей, вечером играли в карты. В «Руси» я помечен в числе предполагаемых участников «Вечера нового искусства» Мейерхольда^{^{810}}. Читал сестре «Мартиньяна» и стихи. Стихи в «Мартиньяне» менее острые, чем в «Алексее», но, м<ожет> б<ыть>, лучше, чем в «Евдокии».

День, как все дни, ничего особенного; письмо только от Лемана; писал какие-то стихи; целый день то дождь, то солнце; гуляли, ели, играли. Скорее бы уже осень, на этой квартире я меньше пишу и значительно меньше читаю. Разучивал романсы Debussy, совершенно очаровываясь ими. Завтра Сережа пойдет встречать Филиппова из «В мире искусства» и, м<ожет> б<ыть>, привезет его домой. Сегодня теплее, кто-то купался. Татары с детьми пускали по реке зажженную солому. Болтались у воды. Теперь лунные ночи, я рад, что приедет Леман. Я потерял крест и сегодня во сне видел, что на сердце у меня мышь, я дышу и она шевелится. Я делаюсь ленивее и беспокойнее; это от спокойной жизни.

Утром приехал Филиппов, 26 лет, помесь Рафаловича, Кены Помадкина, Штейнберга и, увы! Судейкина. Он нам значительно надоел, будучи целый день, говоря о журнале etc. Мы водили его и гулять, под дождем и без дождя, и по лесу, и по деревне, и по фабрике. Сестра с зятем уезжали до позднего вечера. Приехал Гершанович, прибавляя собою еще предмет для занимания. Купили поросенка. Письма от Наумова, не получившего самого главного письма, от Нувеля, Чичерина. Я, кажется, слишком много наобещал Филиппову. Мы вздохнули облегченно, когда господин уехал. Завтра за обычные занятия. Могут быть еще письма. Самое важное было то, что Фил<иппов> вынес впечатление от Брюсова как благоволящего ко мне^{^{811}}.

Отличный день, солнце и не холодно. Отдыхаем от Филиппова. Писал мало. Если бы «Эме» был не моей книгой, он был бы из любимейших. Послал в «Перевал» «На фабрике»^{^{812}}. Ничего особенного, ходили в баню, в бор, играли. Читал сказку об «Ali Nour et Douce Amie»^[268] по журналам, вроде художников, не имеющих почти права участвовать в различных выставках. Письмо Наумова, какое-то странное. К нам может приехать Татьяна Алипьевна, это приятно.

Целый день продолжающаяся головная боль несколько мешала мне воспринимать как следует прогулку на сенокос за 8 в<ерст>, в 3-х бричках, с Яковом, с самоваром, пирогом и пр. Дорога и место около речки были отличны. Мы купались в темном заливчике с широкими листьями цветов, будто «купальня нимф». Пришли косцы, пели, шалили с Яковом, на кустах росла смородина. Было ясно и тепло, жгли костер, лошади бегали на воле. Но у меня болела голова, хотя из мальчиков, убиравших сено, один был очень красивый, трое ничего себе, все приветливы и любопытны. Пришли «Лицейские стихи Пушкина» от Брюсова^{^{813}}; в объявлении «Весов» я помещен в числе ближайших сотрудников.

«Kunst und Bücherfreud» говорит о «Картонном домике», хотя и не весьма одобрительно^{^{814}}. Так как голова была не свежа, оставался дома, бросая «блинчики» на пруду с Сашей и Бобкой. Сережа ходил на станцию за газетой, зять уезжал, был дождь поздним вечером, днем было солнце и на пруду купались. К управляющему приезжал какой-то молодой в синей рубашке, он долго, часа с полтора, ждал, лёжа и ходя, и потом стал вытаскивать пакеты через сад и уехал. У него были белые тонкие руки и приятное лицо. Он мог бы приятнее прождать эти полтора часа. Написал романс на слова Брюсова и кончил цикл стихов XVIII века^{^{815}}. Деньги из «Весов» на станции уже с неделю.

Была приятность излеченной головной боли, которая была очень сильна с утра. Письмо из «Сириуса», так написанное, будто я собираюсь издавать на свой счет. Гуляли по местам, где давно не были, под вечер; я люблю возвращаться вечером с еще более далеких прогулок. К нам пришли Солюс, беседовали, пили чай, музыканили, побранивали «Голубую розу» и статью в «Белых ночах»^{^{816}}^{^{817}}. Даже странно, что голова не болит. Что еще? Этот период дневника будет казаться бледным потом.

Наши уехали; ходили за грибами в какое-то новое место леса, очень темное и глухое, опять плутали; играли в карты, рано ляжем спать. Как очаровательны сказки «1001 ночи». В городе много буду читать, это должно входить в круг ежедневности, как при маме. Написал нужные письма, не получив никаких. Вспоминались лета, в Василе первое, в Черном. В «Руси» опять какая-то пошлость, даже не смешная, о «Карт<онном> домике»^{^{818}}. Пел «Winterreise»; какой-то тягучий, предлинный день. Кончили перечитывать дневник. Нужно приниматься за «Сержа», он пропишется месяца три. Заняться бы музыкой. Зимой почти необходим инструмент. Завтра будут письма.

Целый день дождь и серость, но я получил письмо от Наумова, сделавшее мне ясным этот день. Все было написано, будто я диктовал, безукоризненно. Целый день читал «Элексир Сатаны»^{^{819}}, часто блестяще и увлекательно, хотя грубо, местами пошлый романтизм и потом у каждого персонажа по 2 двойника, так что ничего не поймешь, кто мать, кто бабушка, кто внучка. Очень хочется писать, но, м<ожет> б<ыть>, не «Красавца Сержа». Мне приятно, что Леман может приехать. Вечером приехали наши в дождь. Просидев целый день, даже устал. Да, эта зима во многом обещает быть интересной. Что-то будет.

Очень хочется писать и почти нечего. Хотелось бы быть сознательным и сознательно отказываться от некоторых сторон, хотя бы и доступных мне, творчества. Хотелось и в авторах и в себе иметь только легкое, любовное, блестящее, холодноватое, несколько ироническое, без au delà^[269]^{^{820}}. Были цыганки, табор которых наши встретили вчера. Позднее мы пошли отыскивать их версты за три, дорогу нам указали мальчишки и парень с бабьим голосом, скурильный. Это было в красивом леске; 4 семьи, 4 палатки, красивейшие мужчины, очаровательные мальчики, засморканные ребята, черные женщины, вид отнюдь не нищий, приветливы, первобытно-гостеприимны, лукаво-ласковы. Плясали; я пил чай, ведя разговоры, пока дамы ходили по другим аулам. Гадали. В воскресенье важное в матерьяльном отношении известие, щедрость, ничего про любовь и невест. Мальчик был прямо удивительно красив. Звали вечером <прийти> одному. Решили идти всем в воскресенье. Дома пошли к Венедиктовым, от которой получил просьбу книг. Уютные разговоры о детях, о делах, о фабрике. Большие августовские звезды, фабрика блистает. Писем не было; перечитывал Рое.

Известия из «Весов» и «Руна». «Филлида» принята, из «Весов» более личное и дружеское^{^{821}}. Ликиардопуло осенью едет в Константинополь, и воспоминанье об этом незабвенном, очаровательном городе наполняет меня почти какою-то тоскою^{^{822}} 3, играли в 4 р<уки> квартеты Mozart’a, Haydn’a, танцы Glück’a. Камерная музыка в 4 руки мне была несколько скучна, хотя бы и этих мастеров. Очень хочется писать.

Цыганка сказала неожиданно верно: утром я получил перевод, не невероятный, но странно совпадающий <с> днем, указанным ею. Кислое письмо от одной из Элоиз — от Лемана и от Соколова — взял 3 стихотворения «На фабрике»^{^{823}}. После завтрака большой компанией с гостинцами отправились к цыганам; пошел дождь, мы бежали бегом через болотистый луг, как передовые ребята со смехом нам кричали, что цыгане уже уехали; вот и «балок», на который нас зазывали, было довольно печально быть tellement plaqués^[270]. На обратном пути беседовал с братом Екат<ерины> Ив<ановны>, немного барбосистым, но милым; мне было приятно, как всякое общество молодых людей, я понимаю, что любители женщин оживают и видят сразу повышенный интерес единственно от их присутствия, независимо от возможности флирта. Дома заснул, т. к. болела голова; приятно сознательное ощущение засыпания. Начал «Красавца Сержа», но писать его, вероятно, буду лениво. «Перевал» тоже просит к осени рассказ, а я все концепирую длинные для журналов повести. Молодой человек мне рассказывал про Маньчжурию и Москву, и ожившие воспоминания снова меня наполнили жаждой новых стран, Китая, моря, Леванта. Читаю По; все-таки это — не из любимейших, хотя отлично и остро.

Ходили за грибами, что еще? Пересматривая «Весы» параллельно «Mercure de France», заметил всю значительность и культурное значение для русской литературы этого первого журнала. Ничего не делал. Что еще? Читал По, писал ответ Наумову. Вечером пошли к Венедиктовым, там вышла неудача с винтом. К Бене пришли Алимон, и их всех вытребовали домой. Игроки не пришли. Поиграли é 4 mains, поболтали. Возвращались при звездах в холодный и с туманом над водой вечер. Гости к нам не приехали. Как даже Юша <ожил?> после немцев! Что еще? Завтра будут письма, но от кого?

Целый день дома; у сестры опять расстройство из-за грозящей возможности переселения в дом Ревицера. Приглашение от Чеботаревской на «Вечер Искусства»^{^{824}}«Руно», стихи Городецкого, очень слабые, рассказ Ремизова, статьи Иванова и Блока (очень странная, хвалящая от Горького до Каменского, до Сергеева-Ценского вплоть, кем вдохновленная: Аничков<ым>, Чулковым?)^{^{825}}, снимки с «Голубой розы». Вечером были Бене и Солюс, бегали с мальчиками в горелки, в жмурки, дурачились. Завтра провожаем Лидию Ст<епановну> и Сашу, а сам еду в виде помощника зятя к 3-м старым девицам за 25 в<ерст>. Придумал анекдотический рассказ.

С утра поднялись рано, легши поздно, не выспавшись. Проводили наших на вокзал, отправились дальше; мне было приятно ехать в человеческом виде, а не в рубашке. Местность, считающаяся очень красивой, исключая большого озера, или даже и с ним, была вроде ближайшей Финляндии. Поместья Ле<й>хтенбергских, Ольденбургских и др<угих> имен. Приехали, будто Чичиковы; послали карточки; расспросы: откуда, кто, зачем. Пустили; из-за занавески, где черный массивный силуэт в нижней юбке, густой бас нас пригласил в залу. Чистота, духота, затхлость; фортепьяно, на нем кофейная мельница, подсвечники, бра, люстры — все без свечей, масса стоящих часов, вышитые подушки, старая мебель, премии из «Нивы» по стенам, для наполнения рамок вставлены и повешены рядом совершенно одинаковые фотографии^{^{826}}. После долгого ожидания, хлопанья дверями, скрипа шкапами, тяжких шагов по верхним покоям и лестнице, явилась одна из барышень Мерлин<ых?>, пудов на 8, лет 50<-ти>, в кремовом платье с редкими, по трое, веночками — лиловом, розовом, зеленом, на голове светлый шарф пышным бантом, приседает, резва, говорит басом, делая движения огромной рукой с крошечным кружевным платком. Т. к. дело было об наносимых фабричной плотиной <убытках> их береговым землям и барышня сознательно и настойчиво просила 500 р. или прибавки ежегодной по 50, мягко ударяя кулаком по столу, то разговор принимал еще более гоголевский характер. Называла зятя «господин», говорила: «аграрные беспорядки», громким басом переговаривалась секретно с сестрами, находящимися где-то невидимыми, по-французски. Угостила чаем и вином, с утра-то. Пошла осматривать лес с парнем 19<-ти> л<ет>; идя сзади, я смотрел на его шею, зная, что кожу всего тела, и цвет, и характер можно узнать по шее, где кончается загар, и по щекам или рукам; проходили часа 2. Барышня теперь сидела в затворенных комнатах в шляпе, ничем нас не накормила и не удерживала. Когда запрягали лошадей, раздались бряцания фортепьяно. Они ездят только в церковь, на лодке, подымающей 30 чел<овек>; скопидомно и скучно. В молодости была красива, верно. Мне на прощанье даже присела как-то в два приема. А торгуется как кулак и на фортепьяно играет. Хорошо, что из дому захватили еды. Пошел дождь. Приедет Татьяна Алипьевна. Письмо от Юши. Всё дождь, все киснут дома. Болела голова, потом прошла.

Ездили за малиной за 12 в<ерст>, с утра, всесемейно. Эскортировал нас лесник, а другие с ружьями пошли с зятем проверять лесосеки. Пили чай в избе, где роженица, недавно родившая, сидела бледная и слабая, но хозяйственная, за пологом. Вымыто к празднику Пантелеймона. Болтали с ребятишками, собаку зовут <«блест..»?>, котенка «шкилет»; убили зайчонка, ехали по другой дороге мимо праздн<ующей> деревни. Все ждали Татьяну Ал<ипьевну>, встречать которую поехал Сережа. Зять и сестра засыпали в передней, я же бродил по темному двору с детьми и бонной, болтая о звездах, гренадерских казармах, где фрейлен прежде служила, о забастовках, прислушиваясь к стуку колес. Сережа вернулся один, барышня не приехала. Одни поужинали с засыпающими детьми в первом часу. Написал какие-то глупости для шарад. Письмо Чичерина меня чем-то обеспокоило, напомнив живо его суетливую настойчивость; день опять прошел даром, т. к. утро пропало без занятий. Что-то будет осенью. Звезды падают ночью обильно. Татарин говорил: «Сколько ночью перепадает, а все больше половины остается».

Барышня приехала ночью, нежданно. С половины дня дождь. Написал крошечный и ничтожный рассказец. Очень томились дома, все в комнатах, не зная, что делать, наконец, поиграв в карты и поужинав, рано-рано легли спать. Писем не было. Хочется тряхнуть стариной и пописать как следует музыку, м<ожет> б<ыть>, и сделаю это. Как-то все возлагается на осень; нужно выработать тактику отношений, это и скучно, и трудно, и заманчиво. Я страшно давно не получаю личных дружественных писем; долгие отсутствия приучают обходиться без себя и это грозит действительною опасностью.

«Шиповника» и от Лемана, очень печальное. Составлял планы для музыкальной пьесы к «Plaisirs champêtres»^{^{827}}, довольно пакостно, как почти всегда бывает у меня без слов, какой-то старый, довольно плоский романтизм. А м<ожет> б<ыть>, и ничего. Учил Debussy. Нужно много, много читать. Это меня радует, но как-то все относится на осень. Вечером после бани приехала Лидия Степановна, оживленная, полная рассказов. Кажется, я попал в «Буффское обозрение» — «33 урода»^{^{828}}. Скоро и в город, это меня уже начинает привлекать.

Встал очень рано, задолго до почты. «В мире искусства» не только не поместил меня в числе «обновленных» сотрудников, но даже не напечатал моих стихов. Смешная ли это неприязнь Л. Андреева, собственная ли наглость, не знаю^{^{829}} лягает Блока; когда все выяснится?^{^{830}} Наумов долго и странно не пишет. Леман полон страха, от Юши беспокоящие и беспокойные письма, что мне не очень все приятно. М<ожет> б<ыть>, перед лучшим. У По известная начитанность, которая так пленяет и влечет быть книжником. Жалко, что у меня плохая память, требующая выписок^{^{831}}. Теперь некоторое большее отшельничество имело совсем другой вид, чем при прежней неизвестности, особенно при дружбе, увы, не всегда надежной, не всегда равнодушной. Я жажду заниматься и без конца читать; вспомнить языки, быть книгоглотателем. Меня влекут детали и мелочи. Времени, собственно говоря, строго регламентируя, очень много, особенно при одиночестве. Но чья нежность будет давать мне сил? Интересно было бы всех посмотреть. И потом деньги.

Ходили за грибами, болела голова; думаю об осени, начиная беспокоиться бюджетом. Приняв лекарство, освободился от головной боли, но не пошел к Солюсам на праздник. Сидели втроем дома, мирно и скучно беседуя, ужиная, играя в кабалу. Сережа привез «Понедельник», где уже пропечатан список отчужден<ных> из «Знания»: Арцыбашев, Куприн, Лазаревский, Каменский и я, будто я стремился попасть или был там^{^{832}} мне?

Маленькая записка из «Весов» привела меня в лучшее настроение. Читаю По, убеждаясь в его общности с Уайльдом и с французскими романтиками. Но он предвосхищает и позднейшее. Читал Лукиана, и ясность, бодрость, улыбка снова вливались в меня. Возможны и письма завтра. Целый день был какой-то гость у Прок<опия> Степ<ановича>; пел в сумерках арии Paër и Sacchini, думая без трагедий о нежных дружбах, о возможных бедствиях, о больших городах. Искусство и все прошлое мира всегда со мною и во мне. Какая радость, ясная светлость. Я хотел бы одного идеала: начитанность. С вожделением думаю о своих каютах у Званцевой.

268) «Али Нуре и сладкой подруге» (франц.) — сказка «1001 ночи».

270) Столь «подкованными» (в смысле — обманутыми) (франц.).

800) Имеются в виду: неподписанная заметка «Около искусства»: «Валерий Брюсов в „Ст<оличном> Утре" взялся защищать от нападок критики пресловутого Кузмина, воспевающего „любовь" между мужчинами. <…> Когда сам Кузмин выводит в своих сказаниях „портреты" Вяч. Иванова, Фед. Соллогуба <так!> и др., то гг. Брюсовы безмолвствуют. Конечно, публике нет дела до того, любит ли г. Кузмин мальчиков из бани или нет, но автор так сладострастно смакует содомское действие, что „смеяться, право, не грешно над тем, что кажется смешно"… Все эти „вакханты, пророки грядущего", проще говоря — нуждаются в Крафт-Эбинге и холодных душах, и роль критики сводится к этому: проповедников половых извращений следует вспрыскивать холодной водой сарказма» (Сегодня. 1907. № 259. 28 июня), сатирическое стихотворение Сергея Горного (А. А. Оцупа) «Чемпионат»:

Кузмин всемирный взял рекорд:
Подмял Маркиза он де-Сада
Александрийский банщик горд…

Де-Саду сделав два «parade» ’а,
Кузмин всемирный взял рекорд.

(Сегодня. 1907. № 260. 30 июня)

и фельетон «Шапка», подписанный «Сверчок» (Там же). Ср. также пародию: Карандаш. На крыльях (По сочинению Кузмина «Крылья») //Там же. № 252. 20 июня.

«Свободные мысли» 2 июля 1907 г. была напечатана пародия Авеля (Л. М. Василевского) на стихи Кузмина из «Комедии о Евдокии». 3 июля Кузмин писал Нувелю: «Милый друг, что Вы меня совсем забыли? или Вы думаете, что я уничтожен всеми помоями, что на меня выливают со всех сторон (и «Русь», и «Сегодня», и «Стол<ичное> утро», и «Понедельник»)? Вы ошибаетесь. Приятности я не чувствую, но tu l’as voulu, Georges Dandin <Ты этого хотел, Жорж Данден — франц.>» (Богомолов. С. 267). Ср. в письме от 9 июля: «…теперь почти ежедневно получаю свою порцию помой в газетах» (Переписка с Мейерхольдом. С. 353).

«О греческой любви» (Русь. 1907. № 170. 2 (15) июля). В нем автор писал: «У него <Кузмина> оказывается не мало поклонников. Я получил целый ряд писем, авторы которых меня упрекают за то, что я недостаточно оценил новый chef d’oeuvre <шедевр — франц.>, за то, что я приложил в своей статье старую буржуазную мерку к новым течениям в русской жизни. <…> Приведу одно из наиболее обоснованных писем, автор которого Marcel Thellier (вероятно, псевдоним) обнаруживает весьма серьезную эрудицию в этой области и горячее других ополчается на защиту новой повести Кузмина».

«Некоторые достойные внимания случаи из жизни Луки Бедо» (Факелы. СПб., 1908. Кн. 3.). См. о ней в письме Кузмина к Нувелю от 5 июля 1907 г.: «Теперь он <Ауслендер> пишет своего „Эме Лебефа". Заглавие дано мною, как и имя: „Некоторые замечательные случаи из жизни Луки Бедо"» С. 272). Кузмин написал к повести Ауслендера стихи.

804) Нувель в письме Кузмину от 4 июля 1907 г. комментировал: «Marcel Thellier вовсе не псевдоним, а подлинное имя здешнего французского вице-консула (отчаянной тетки), хорошо владеющего русским языком. Боцяновский оказал ему хорошую услугу, раскрыв его инкогнито!!» (Богомолов. С. 269).

806) Имеются в виду оперы Моцарта «Свадьба Фигаро» (1786), К. М. фон Вебера «Оберон» (1826) и Дж. Мейербера «Гугеноты» (1836). Ср. в письме Кузмина Г. В. Чичерину от 18 июля 1893 г.: «Первая музыка была, конечно, Вебер, Россини и Мейербер, милая музыка 30-ых годов. Особенно я любил „Barbier de Séville", „Huguenots",Frei-Schütz“» (РНБ. Ф. 1030. Ед. хр. 19. Л. 18 об.).

807) В № 6 «Весов» за 1907 г. были напечатаны статья Эллиса «Пантеон современной пошлости» и рецензия А. Белого на «Цветник Ор» (Кошница первая), направленные против петербургских символистов. В этом же номере журнала объявлялись следующие книги Кузмина: «Крылья» (М.: Скорпион, 1907), «Приключения Эме Лебефа» (СПб., 1907), «Три пьесы. „Опасная предосторожность", комедия с пением; „Два пастуха и нимфа в хижине", пастораль для маскарада; „Выбор невесты", мимический балет» (СПб., 1907).

«Многоуважаемый Михаил Алексеевич, квартиру свою и ключи я поручила моей знакомой, живущей по след<ующему> адресу: Эртелев пер., д. 11, Надежда Федотовна Любавина. Вот к ней и пошлите Вашего швейцара, и она все устроит. Мне же это нисколько не трудно и места, должно быть, теперь много. <…> От Вас как от жильца не отказываюсь, только сама приеду в конце августа, но Елена Ив<ановна>, которая будет числа 15 в Питере, заменит меня. Надеюсь, что мы настолько познакомимся зимой, что будущее лето Вы приедете ко мне сюда на новоселье» (РГАЛИ. Ф. 232. Оп. 1. Ед. хр. 201. Л. 1–2). Очевидно, результатом этого письма и был перенос вещей на квартиру Званцевой.

809) Т. е. целлюлозной массой с бумажной фабрики.

810) См. газетную корреспонденцию: «К „Вечеру нового искусства", который состоится в пятницу, 13 июля, под руководством гг. Мейерхольда и Неволина, предполагается участие г-ж Крандиевской, Пашинской, гг. Блока, Городецкого, Кузмина, Чулкова, Чуковского и др.» (Русь. 1907. № 178. 10 (23) июля; см. также: Обозрение театров. № 141. 11 июля). Видимо, Кузмин получил от Мейерхольда приглашение участвовать в этом вечере (15 июня он отвечал на неизвестное письмо: «Не знаю, удастся ли мне выбраться отсюда: я задичал и заработался». 17 июня Мейерхольд писал: «Дорогой Михаил Алексеевич! Неужели не приедете? Если нет, может быть, найдете возможным прислать мне „Куранты Любви" — тексты и ноты? Хорошо бы здесь сделать ряд опытов. А к „Выбору невесты" уже написана музыка? Пришлите. А то приехали бы!?» — на что 1 июля последовал ответ Кузмина: «Я все-таки не теряю надежды попасть летом и к Вам» ( С. 349–350, 352)), однако поехать не смог или не захотел. О вечере см. отчет: А. Легри [А. Л. Дембо]. Териокский театр. «Вечер нового искусства» // Русь. № 183. 15 (28) июля. Ср. также: Пяст. С. 96–97.

811) 16 июля Кузмин сообщал Нувелю: «Был у нас Филиппов из Киева, знакомящийся в Москве и Петербурге с декадентами, говоривший, что Брюсов — один из главных моих защитников. Этому нельзя верить, но верно то, что эту позу он считает теперь наиболее выгодной. Сам Филиппов 26 л<ет>, вид тантический, но неинтересен, помесь Рафаловича, нашего „фанэ“ <Штейнберга — Н. Б., С. Ш.> » (Богомолов. С. 277).

812) Цикл стихотворений «На фабрике» появился в № 10 журнала «Перевал» за 1907 г. (с. 51–54). Получив ответ Кузмина на приглашение участвовать в «Перевале», его редактор С. А. Соколов 12 июля писал Кузмину: «Радуюсь Вашему согласию участвовать в „Перевале". Разумеется, органическое объединение общественного и эстетического элементов в каждой вещи, помещаемой в „Перевале", было бы недостижимым, и часто органическое объединение на страницах „Перевала" замещается механическим, и тогда это покрывается центральной идеей „Перевала" о единстве революционной ломки догм, на каких бы путях она ни протекала. Посылайте несколько стихотворений. Может, к осени соберетесь дать нечто из области изящной прозы? В Вашем письме в словах о „наименьшем эротизме" Вы угадали мои тайные желания. Желать „наименьшего эротизма" заставляет — увы — стратегия и сознание, что круг наших читателей далеко не совпадает с кругом, скажем, „Весов"» (РНБ. Ф. 124. Ед. хр. 2233. Л. 1).

813) Имеется в виду книга: Брюсов Вал. Лицейские стихи Пушкина: По рукописям Московского Румянцевского музея и другим источникам. К критике текста. М.: Скорпион, 1907. См. в письме Кузмина к Брюсову от 15 июля 1907 г.: «…я радуюсь новой причине и поводу в виде присланной Вами книги высказать постоянную мою благодарность и совершенной нежности преданность» (РГБ.

814) См. в хронике «Книги и писатели»: «Оказывается, что о „Картонном домике" М. Кузмина известно кой-кому и за границей. В последней тетради венского „Kunst und Bücherfreund" напечатана без подписи длинная заметка об этой повести: „<…> вина автора не в том, что обнажил углубляющуюся все более и более на теле общества языву, а в том, что он обнажил ее как невежественный санитар, а не как хирург <…>. К таким рискованным вопросам имеет право подходить художник, только художник, г. Кузмин же, очевидно, не имел на то права"» (Русь. 1907. № 183. 15 (28) июля).

815) В 1907 г. Кузмин написал два романса на стихи Брюсова (на какие именно — нам не известно). Под циклом стихов подразумеваются «Ракеты».

816) Статья в «» — вероятно, эссе Е. Иванова «Всадник. Нечто о городе Петербурге».

817) Приводим текст этого письма: «Дорогой и многоуважаемый Валерий Яковлевич, беру смелость написать Вам не только искренне, но и откровенно, не только откровенно, но и дружески. О, дружески, конечно, как Борганьоне к Винчи и даже более снизу вверх, но с нежностью, будто на минуту писанья заполняющею пропасть. Я осенью или зимой хотел бы написать „Путешествие" в стиле рассказов баснословных или adventureux <приключений — франц.>, род, но другой, „Эме Лебефа". Не позволите ли Вы мне думать при писании его, что я могу его Вам посвятить? Это была бы лучшая шпора и лучшая узда мне, и было бы, хотя неполное, бедное и слабое, выражение моей безусловной преданности к Вам. Посылаю Вам „Ракеты", новые 9 стихотворений, Ваше мнение о которых мне бы крайне важно было знать. Если Вы найдете их достаточно удачными и если в „Весах" 1908 г. найдется место для моих стихов, то, м<ожет> б<ыть>, это и могут быть „Ракеты"? С полной преданностью М. Кузмин» (РГБ. «Путешествие сера Джона Фирфакса», написанное значительно позже, в связи с чем Брюсову были посвящены «Подвиги Великого Александра».

818) См.: Д’Ор О. Л. Картонный домик (окончание) // Русь: Иллюстрированное приложение. 1907. № 27. 16 июля. С. 381–382. Ср. в письме М. Ф. Ликиардопуло от 19 июля: «Что за гадости выкидывают Петербургские газеты. Я не знаю, как охарактеризовать выходку г. О. Л. Д’Ора (кто это?) в приложении к „Руси", который сочинил нехватающие главы и подписал их Вашим именем. Это больше наглости, это форменное хулиганство» (Богомолов. С. 196).

820) Ср. в письме к В. В. Руслову от 15 (28) ноября 1907 г.: «…я не люблю „бездн и глубинности"» (Богомолов. С. 203).

«Стихи Ваши В<алерий> Я<ковлевич> получил, но об этом он Вам сам напишет. Рассказ Ваш взял для прочтения С. А. Поляков и когда он его вернет мне, не премину сообщить Вам о результатах. Скоро же окончательно решится вопрос о „Алекс<андрийских> Песнях". Вот, кажется, все дела. <…> Мне очень понравилась „Прерванная повесть". Когда я купил „Белые Ночи", я сейчас же прочитал ее Брюсову, Белому и Эллису, кот<орые> были все в восторге. Отзыв о „Белых Ночах" написан для „Весов" Белым, приблизительно в том же духе, как и о „Орах". С „Руном" мы прекратили всякие отношения, хотя еще не выходили» (Богомолов. С. 196).

822) В этом письме М. Ф. Ликиардопуло, в частности, писал: «Про себя мало что могу написать, — работы, как всегда, по горло. Жду не дождусь сентября, когда уеду на месяц в мой любимый „Город", как мы, греки, называем Константинополь. А пока приходится томиться в Москве, читать корректуры, ругаться с типографией и т. д.» (Богомолов.

823) См. в письме С. А. Соколова от 18 июля: «Большое спасибо за стихи. Беру из них 3 и пущу их в августе, всего вернее. Под общим названием „Фабрика". 2 возвращаю: стихотворный запас „Перевала" настолько велик, что приходится брать не помногу» (РНБ. Ф. 124. Ед. хр. 2233. Л. 2).

824) См. в хронике: «В субботу, 28 июля, в Ермоловском театре (пл<атформа> Ермоловская, около Сестрорецка) повторится “Вечер нового искусства”, с успехом прошедший недавно в Териоках. На этот раз программа будет расширена. В 1-м отделении проф. Е. В. Аничков прочтет лекцию „Русская эстетика". 2-е отделение замечательно авторами своих произведений. Принимают участие: Сергей Городецкий, Вячеслав Иванов, Анатолий Каменский, Н. Крандиевская, Рукавишников, Федор Соллогуб <так!>, <так!> и Ауслендер» (Русь. 1907. № 194. 26 июля (8 августа); сходные объявления — Обозрение театров. № 155. 27 июля; Биржевые ведомости. 1907. Веч. вып. № 10021. 28 июля).

825) См. в коммент. К. Н. Суворовой: «В № 5 журнала „Золотое руно" за 1907 г. были напечатаны: цикл стихотворений С. Городецкого „Стихи о святой любви", рассказ А. Ремизова „Занофа", статьи Вяч. Иванова „О веселом ремесле и умном веселии" и А. Блока „О реалистах", а также репродукции картин, экспонировавшихся на выставке группы художников „Голубая роза" в марте 1907 в Москве. <…> Блок высоко оценил творчество М. Горького и Л. Андреева. О писателях-знаньевцах он писал: „Эта литература нужна массам, но кое-что в ней необходимо и интеллигенции. Полезно, когда ветер событий и мировая музыка заглушают музыку оторванных душ и их сокровенные сквознячки" (V, 114). Статья Блока была враждебно встречена символистами. Она стала поводом к разрыву отношений между Блоком и А. Белым. Против нее выступили Д. Мережковский, Д. Философов» (Суворова. «Какие плохие стихи Городецкого в „Руне", а Блок, попав в „Знание", прямо с ума сошел, и читая его статью в том же „Руне" то слышишь Аничкова, то Чулкова, то, помилуй Бог, Луначарского» (Богомолов. С. 279).

826) Упоминание Кузминым развешанных по стенам премий из «Нивы» подчеркивает невзыскательность художественного вкуса хозяев; сравнение себя и зятя с Чичиковым — реминисценция из «Мертвых душ», где гостиная Собакевича была украшена картинками подобного рода.

827) Музыка Кузмина к «Plaisirs champêtres» («Сельские радости») неизвестна.

828) 17 июля в летнем театре «Буфф» состоялась премьера «злободневного обозрения», в котором были затронуты, как сообщалось в хронике, «политические злобы дня: блоки кадетов, октябристов, декаденты, эспроприации и т. д.» (Биржевые ведомости. 1907. Веч. вып. № 10001. 17 июля). «Кроме того, в этом обозрении затронут гвоздь нынешнего литературного сезона — эротические произведения поэтов новейшей формации» (Там же: Веч. вып. № 10005). Согласно хронике «Обозрения театров», «„Тридцать три урода" Л. Зиновьевой-Аннибал послужили темой для обозрения» (№ 146. 17 июля). В рецензии на спектакль, автором текста которого был «молодой поэт Василий Р…», писалось: «Злобы в этом обозрении было мало. Но автор на это смело может ответить: „Не моя в том вина" <…>. Кадетский блок с октябристами, воспетый им, вызвал аплодисменты публики, хотя гг. Милюков, Милютин и кн. Трубецкой стараниями артистов вышли не очень-то похожими на них. Более всех досталось декадентам. Это — цель, в которую дозволяется бить и где можно попадать метко. Г. Кошевский, загримированный Рукавишниковым, блестяще пародировал чудачества и курьезы новых течений в поэзии. Известное стихотворение Бальмонта: „Хочу быть дерзким. Хочу быть смелым. Хочу упиться роскошным телом!. — нашло, наконец, себе мотив. Это — „матчиш"! Обидно, но верно. Удачны были сценки на атлетическую злобу дня» (А. Легри [А. Л. Дембо]. Буфф — Бенефис Кошевского // Русь. № 189. 21 июля (3 августа)). Пасынок Вяч. Иванова С. К. Шварсалон писал ему и матери: «Когда вы будете в П<етер>б<ур>ге, то узнаете, какой фурор произвели „33 Урода". В Театре „Буфф" каждый день, оказывается, шло „Злободневное Обозрение", в которое включили как подзаголовок „33 Урода": были представлены вы, Бальмонт и Кузмин. Других подробностей я ни от кого не мог узнать» (Отрывок из недатированного письма // РГБ. Ф. 109. Карт. 38. Ед. хр. 55. Л. 53). Появление этого спектакля для современной критики выглядело симптоматичным. Так, А. А. Измайлов писал: «Гении, вроде Кузмина или Зиновьевой-Аннибал, как Байрон, в одно утро просыпаются знаменитыми. До чего грандиозна эта известность, вы можете видеть из того, что именами их повестей называются даже пьесы, идущие в „Буффе"» (Литературные заметки // Биржевые ведомости. Утр. вып. 1907. № 10008. 21 июля).

829) См. в коммент. К. Н. Суворовой: «В упоминаемом июльском номере (№ 11–12) киевского журнала „В мире искусств" за 1907 г. были напечатаны стихотворения В. Брюсова, А. Белого, А. Блока <…> и др. Стихотворение М. Кузмина „Апулей" <…> появилось в следующем номере (№ 13–14) журнала; с этого же номера он объявлялся в числе лиц, принимающих участие в журнале (О неприязненном отношении Л. Андреева к Кузмину см.: ЛН. Т. 72. С. 309, 528)» С. 170).

830) См. в коммент. К. Н. Суворовой: «М. Кузмин имеет в виду напечатанную в журнале «Перевал» <Перевал. 1907. № 8–9. С. 94> рецензию А. Белого на вторую книгу альманаха „Шиповник". Характеризуя участников альманаха, А. Белый писал: „Первенствует А. Блок. Это, быть может, наиболее интересный и законченный поэт после В. Брюсова. Он часто неуклюж, часто дает в звучных строфах скорей материал для построения образа, а не самый образ, который требует такой же отточенности, как и форма стиха, у Блока в отточенной форме часто неотточенные картины. Но у него все — подлинное"» С. 170–171).

831) Ср. признание Кузмина из предисловия к «Чешуе в неводе»: «Обладая слабою памятью, я принужден не только работы, но и простые ежедневные чтения сопровождать выписками» (Литературная учеба. 1990. № 6. С. 115).

832) Имеется в виду заметка в «Календаре писателя»: «Не будут участвовать в „Знании": М. П. Арцыбашев, А. И. Куприн, Б. А. Лазаревский, А. П. Каменский, М. К. Кузьмин <так!>; „Знания" <Л. Андреева>» (Свободные мысли. 1907. № 11. 30 июля (12 августа)).