Май
1_____
Сижу дома, солнце, письмо от Мейерхольда; пришел Гофман звать сегодня в Лесной. Купили седло и экипажи. Не ехать ли с нашими? После обеда пошли к Ремизовым. С<ерафима> П<авловна> не едет в Париж. Говорили дружественно и интимно, пили чай; хотелось куда-нибудь пойти, поехать. Пришли домой, изнывая. Вдруг пришел Потемкин, я был очень рад. Приехали какие-то представители от Лесного института приглашать меня петь на вечере или читать, звали Иванова, Сологуба, Блока, Ремизова, Година, Цензора, Андрусона, Тэффи. Я думаю, их направил ко мне Иванов, а может быть, и сами надумались. Потом пили чай, Сережа читал свой рассказ, долго беседовали. Сережа изнывал, П<етр> П<етрович> раскисал, в «Вену» решили не ехать. Было очень скучно. Переругивался с Сережей, Потемкин засыпал. Я не знаю, отчего мне так грустно: вот выходят книги, Наумов приручается, идет весна, неужели только отсутствие денег так влияет? Отчего я не пишу радостно и бодро? М<ожет> б<ыть>, завтра настоящее начало?
2_____
Утром писал. Открытка от Городецкого. Поехал к Андреевым; обедало у них несколько человек. Потом собрались музыканты, дамы, офицеры, адмирал. Разговоры о свадьбе в Царском Селе, о дворе, об опере, музыка переносилась в какую-то другую, но не неприятную плоскость. Иованович завел какие-то скользкие разговоры, дававшие понять, что обо мне и Владимире Верховском были уже какие-то слухи. Бюцов, так стремившийся меня видеть, похож на Качалова в Чацком лицом
3_____
В типографии страшная ерунда. Гржебин бумаги не прислал. Коган все, говорит, напечатал. М<ожет> б<ыть>, и врет, конечно. Был там молодой армянин от Тамамшевых, изд<ающий> «Молодую Армению»
4_____
и Эрнфельд, очень глупые и пошлые музыкальные супруги, которые, кажется, опутывают Вс<еволода> Эм<ильевича>. Ремизовы рано уехали. Ходили на море, спокойное, серое, читал «Евдокию», болтали. Вернулся в час, я люблю возвращаться в город. Дома записка с листочком в конверте с гербом. От Штейнберг? Голова болела.
5_____
Поехали с сестрой к тете разбирать ноты. Была теплая тихая погода, пришли рано на вокзал. У тети было уютно, она была милая, благосклонная. Был теплый ветерок, думали о лете, тетя предлага<ет> у себя жить, если рано приеду. Когда мы приехали, брат поручика Фрейганга таким же павлиньим голосом говорил: «Антон, друг мой, отдай моему извозчику 60 к.». Антон отказывался. «Ну пожалуйста, а то у меня нет. А мамаша приехала?» — «Нет». Прошел в дом. Мне было очень приятно, будто я видел редкий цветок. Гржебин из типографии телефонировал, что все готово. Поехал к Каратыгину; он презабавно рассказывал о своем tourné. Павлик не пришел, были только Иованович и Юраша. Сплетни об Андреевых, о Бюцове, который был так невозможно накрашен посл<едний> раз. У Андреевых потом на меня нападал Покровский, оказывается, но многим понравилось. Иованович пел «Chansons grises»[253] Hahn’a, романсы Massenet и Chaminad'a, и очароват<ельная>, тонкая и старая в самой новизне культура романск<их> народов меня пленила. Это дурной вкус — не любить их. Возвращался пешком на заре, думая [о Штейнберге] о будущем, о лете. Милые улицы богатых людей, милый город. Есть что-то, что не может погибнуть.
6_____
обращался. Он мне совсем не нравился, мне несколько неловко и смешливо и я не знаю, зачем я с ним связываюсь; пустота ли теперешней жизни? что? не знаю. Хотя я хотел выйти с ним, он со мной простился, целуясь. Я поехал проехаться с ним, продолжался такой же мандеж; он, кажется, недоволен, что я не довел игру до конца. Приехав домой, попил чай с померанцевым вареньем и в ожидании Лемана под сурдинку играл с удовольствием Мендельсона. Леман мне показался очень милым после той тетки. Пошли гулять по набережной. У нас был Чулков; Гога лопнул, издает «Вольная типография», без гонорару, конечно
7_____
Заходил к Чичериным утром. С<офья> В<асильевна> еще не вышла замуж. Звали обедать в среду с Врасским. Они могли бы очень меня лансировать[254] <ожет> б<ыть>, похлопотать об этом? На Невском встретил Чулкова с желтым тюльпаном, зашли в «Café Centrale», он говорил, что я влюблен в самого себя, что еще влюблены Блок и Бальмонт, но иначе, что высокая беспечность, замечаемая в некотор<ых> последних вещах Блока, — от меня. Был мил и задушевен. Встретили Павлика, который и приехал ко мне. Не особенно мил; была fatalité, я был ему даже рад после всех мозгологий и теток. Зашел Ремизов; пошли к Врасским, купили желтых ромашек за неимением нарциссов. Врасские это те же, что были в Саратове, и старик помнит папу. Были Блок, Чулков, Потемкин, Ростовцевы, Книппер и разные гости. Читали, я пел «Куранты», за ужином беседовал с Ростовцевой. Леман был очень мил и трогателен. Гога Попов, оказывается, вовсе не считает себя отказавшимся от издания. Блок списывал «Любовь расставляет сети»
8_____
Открытка от Сомова, Остроумова зовет в среду вечером. Сидел дома, вставши очень поздно. К сестре пришла Верочка Родионова, болтая и смеясь как-то по-институтски. Пошел вскоре после обеда к Ивановым, Диотима была одна дома, у нее сидела Александра Чеботаревская. Я играл, она обедала, потом сидел один с Л<идией> Дм<итриевной>, вспоминалась прошлогодняя весна. И было как-то скучно ехать к Зинаиде, где предполагался этот кошмарный Штейнберг. Было туманно, ждалась гроза. Зин<аида> Аф<анасьевна> была еще одна. Сомова, бывшего у нее сегодня днем, не позвала, была благосклонна. Пришли Корвовская и Штейнберг. Он невозможен, старая тетка с толстым рылом. Зинаида, кажется, обучает Корвовскую. Читал «Эме Лебеф», потом так сидели в темноте, дивагировали. Господин аффектирован, глуп, несносен, ниже меня, при изрядной толщине, на полторы головы, коротконог и считает себя молодым Вакхом. Это был сплошной кошмар: когда же я увижу Сомова! Я очень скучаю по Нувель. Вышли мы при солнце, Венгерова прощалась из окна, как в комедии. Мол<одые> люди, pour être romanesque[255], захотели сидеть на набережной и продолжать тот же мандеж. Было чудное утро после грозы, мальчики шли удить рыбу, возвращались 2 студента в коляске, мне было скучно, и печально, и тошно. Кто может сравниться с старыми друзьями. Я не предполагал, что человеческая глупость, не закрытая чувством, может так удручать. Потом они пошли вдвоем домой, какие-то несчастные, изломанные, глупые, бескрылые. Мне было их очень жалко в это солнечное раннее утро. Не такова эта весна, как прошлогодняя, другая. Но не верю я, чтобы не было по-другому, но не менее хорошо. Думая раньше не ложиться совсем, все-таки лег. Обещал этот франт прийти в четверг, нужно для спасения позвать кого-нибудь. В «Mercure» упоминается о «Крыльях» и передается содержание.
Наши в театре. Сижу дома, пишу дневник, скучно, жарко, ветрено передотъездно. Поехал к Чичериным на обед, был там Врасский. Софья Васильевна, занимая его, была забавна и блестяща, как она умеет быть, резка и метка, вроде тетушки Нарышкиной. Играли, приехали Звонаревы, plus bourgeois que jamais[256], пили чай, читал «Евдокию». Торопился к Остроумовой, думая о Наумове. Если бы он мне очень нравился и любил бы меня — какой это был бы пир. На Прачешном мосту шел какой-то офицер, я, проезжая, стал смотреть на него, и он долго остался стоять, тоже обернувшись. Хотя я торопился, но публика, желающая меня слышать, уже уехала. Был милый Сомов и князь
10_____
полный погром. Заезжал за покупками. Ко мне приходил Андреев, потом Леман, гулять не пошли, явился Потемкин и, наконец, Штейнберг, plus bête que jamais[257]. На вопрос, почему я и Леман садимся на живот Потемкину, а он, Штейнберг, не может, мы сказали, что это тайное общество, и предложили его посвятить. Завязали ему глаза полотенцем, я надел маску, взяли восковые свечи, сняли с него пиджак и, говоря загробными голосами какой-то вздор, повели его по комнатам; потом, повертев у меня, ввели в ванну; он все время кричал, вопил и боялся. Мы хотели воду пролить ему на голову, но он не дался; наконец, выпихнули его полуодетого в столовую, куда вышла на его крики сестра. Но лучше всего, что он поверил и просил сейчас же повторить испытание или, по крайней мере, через три дня. Я бы никогда не подумал, что такие шутки из Шекспира удадутся теперь, — и это еще была импровизация. Леман ушел, пришел Сережа, продолжали издеваться над нашим Штейнбергом. Он не хотел уходить один и хотел идти с Потемкиным, но мы сказали, что П<етр> П<етрович> останется у меня ночевать, и я стал вынимать скатерти под видом простынь для гостя. Птенец ушел. Что он подумает, что расскажет Зинаиде, что она будет болтать — один восторг, только бы он не догадался, что его дурачили. Но я надеюсь на его феноменальную глупость — прямо махровый дурак
11_____
Проснувшись рано, долго не вставал; сидел дома; приказал не принимать Павлика, но, когда перед обедом он пришел, случайно вышедши, должен был его принять. Был сух и неприятен; тот страшно извинялся. Пришел Леман; я решил идти с ним. Купили желтых нарциссов, было приятно идти; Сережа имеет удивительно английский, революционно-романтический вид. Ехали на пароходе, потом по Васильевским тихим линиям шли, стуча палками. У Анненковой вид уже оставляемой на лето квартиры, нет занавесок, чехлы, холодно и пустовато, книги, цветы, свечи. Читали рассказы Сережи, болтали, пили чай. Назад ехать пароходом было восхитительно, и вообще подобие порта, большие суда, бочки на берегу, матросы, фонарики, деловой, морской и торговый вид пленяет — мне очень хочется выпить рому, сидеть с морскими офицерами долго, изредка переговариваясь или слушая хвастливые рассказы. Но мое желание не нашло ответа у моих молодых людей, и так мы дошли просто до дому. Сережа так устал и так хотел спать, что даже жаловался утром Варе, обижался на каждое мое или Лемана слово; иногда не знаешь, как вести себя с ним. Толковали, что он очень может веселиться и быть долго выносливым в другой обстановке и компании etc. Дома письмо; думал, не от Наумова ли, как вдруг вижу ненавистный герб — скачущего козла. Штейнберг очень обижен и спрашивает опять, мистификация это или нет и т. д.
12_____
Был в типографии, у парикмахера. После обеда отправился к Чичериным, они говорят, что Врасскому я очень понравился. Зашел к Ремизовым, на Сергиевской встретил Тройницкого; я к ним ко всем питаю какую-то нежность. У Ремизовых был Ленский, сообщал о «Проталине» и т. д. Ал<ексей> Мих<айлович> правил корректуры и кляузничал. Сер<афимы> Павл<овны> не было. У Ивановых был Чулков с желтым нарциссом. Немного посидев, я с ним поехал, кажется, возбудив ревность Вяч<еслава> Ив<ановича>. Мы хотели так побродить, зашли занести книги домой. Письмо от лесника, что концерта завтра не будет
Все уехали на дачу, дождь; будто предчувствуя приход Наумова, кончил 2-ю картину «Алексея». Он пришел, когда я одевался идти к Иванову. Был очень мил, пили чай, читал ему «Алексея». В сборнике их училища кто-то собирается ругать мои «Крылья»
14_____
Дождь; заходил Павлик, которого не принял. Лемана не дождались, у Гофманов был какой-то офицер и мол<одой> чел<овек>, потом пришел Леман, Пяст, Ремизовы и вдруг Наумов, сказавший мне тихо: «Вот я постарался прийти». Читал я начало «Алексея» и новые стихи. Я был очень рад, что Наумов пришел. Торопился к Зинаиде; там уже были Сомов и дураки с Галерной
15_____
16_____
Дождь и дождь; завтракал у Чичериных, Софья Васильевна сейчас после завтрака уехала к Извольскому с каким-то чувашским попом. Дома письмо от Штейнберга — зовет в четверг к себе на tête-à-tête, благодарю покорно. Пришел Павлик, как-то опять пришлось его принять; в той же мизерии, те же рассказы о тетках; он мне надоел до смерти. Пошел к Ремизовым; они в денежных катастрофах и унынии. Пришли Гиппиус, надменные и надутые, вид полукурсисток, получерничек. Потом играли с Сер<афимой> Пав<ловной> в рамс; она подумала, что Наумов, ушедший после меня через ½ часа от Гофмана, торопился ко мне. Я не разубеждал ее в этом.
Как я ничтожен, пуст и деревянен. Сегодня, проезжая с Сережей по Невскому, увидел моего студента — и не сошел, и не пошел за ним, не стал узнавать, где он живет, а преспокойно проехал, сказав только: «Вон тот студент». А мне хотелось это сделать, и ничья фигура, ничье лицо так меня не волнуют. Ездили к Чулкову, потом по Фонтанке к типографии. «Цветник» очень хорошо выглядит. После обеда зашли к Ивановым, они были милы, дали мне 4 «Цветника». «Предки» очень понравились
Ездил в Гостиный двор. У букиниста видел отличных «Фоблаза» и Casanova, но дорого. Были гости, еще до обеда; играл танцы. Вечером ездил к Сомову, от Ивановых отглашение на субботу, это жалко. У К<онстантина> А<ндреевича> были Званцевы, Семичевы, Аргутинский, Добуж<инский> и Лебедевы. Было уютно. Сомов, провожая, танцовал на улице. Вернулся смутный, но не недовольный; в комнатах какой-то хаос и грязь.
19_____
В типографии еще ничего нет. «Цветник» идет хорошо, «Крылья» тихо, в «Мире Божьем» ругают меня, называя «модным в известных слоях романистом»
Приехал зять; отправились с Сережей к тете; там был Вяча Шакеев, уходящий скоро в плаванье; т. к. он стал красивый, разговорчивый и не все время проводит с девицами, то мне было приятно. Пошли к Андриевич; о, скука и пошлость дач! Там было неплохо, belle soeur Ек<атерины> Эд<уардовны> приняла меня за студента; качался в качелях один, о чем-то думая, и подходила сладкая тошнота. Поговорил о делах с зятем, это облегчило. К Добужинскому решил не ехать. И вдруг у Гофманов, куда пошел Сережа, — Наумов? Но ведь я же не думаю о нем! Возвращались с детьми поздно, вонючие вагоны, набитые полупьяными людьми, дымно, пыльно, на остановках поют «Разлуку» безобразные корявые мальчишки, кто-то валился, ругался, хохотал. Не поехал к Добужинскому. Дома был уже Сережа, не нашедший ни Гофманов, ни Городецкого; письмо от Нувеля, приезжающего в среду
21_____
<ожет> б<ыть>, я буду жить на будущий год у Ел<изаветы> Никол<аевны>
22_____
Зашел к Леману, киснет дома; посидев, пошли вместе в типографию; страшная жара, предчувствуется гроза. На Знаменской встретили Потемкина и Броцкого в сопровождении 3-х татар, которым последний продавал мундир. Зашли к Потемкину; торг происходил не у него в комнате, где сломана печь, а у хозяйки. Татары торговались, уходили, возвращались, Потемкин истерически веселился, Броцкий фатоватил. П<етр> П<етрович> чуть не сел на ребенка 2-х недель под подушками на диване, хозяйка все просила большую цену, т. к. это, мол, «мужские вещи». Пошли в «Café Central», где ели мороженое, оттуда Леман поехал домой, а мы в типографию. Там был Вяч<еслав> Ив<анович>. «Эме Лебеф» вышел очень изысканно. Назад поехал с Ивановым, он просил «Алексея» для след<ующего> «Цветника Ор» и не помещ<ать> раньше мистерий где-нибудь. Спрашивал, с кем я целовался в последний раз. «С Вами, в типографии». Думает, связь между мною и Наумовым. Из «Весов» обиженное письмо: где же «Эме», «Цветник» и т. д., неужели я забываю московских друзей. После обеда пошли к Ремизовым, которых не было дома. Посидели, подождали, но, не дождавшись, отправились к Ивановым. Мило беседовали, я играл серенаду, Сережа читал «Севеража»
Встал не поздно; много нужно сделать сегодня, и столько придут людей, приятных сердцу. Ездил в типографию и к des Gourmet<s>
24—[25]_____
Страшный хаос и грязь, не знаю, куда поставлю вещи. Был Леман, приехал Нувель, зовя меня к Каратыгину, но не поехали, а пошли вчетвером в Тавриду; там мне очень понравился один высокий мореходец, и, будь деньги, я бы пошел с ним. Долго еще укладывался.
25_____
<иным>, в типографию, обедал у Ивановых, у Званцевой, дома был Потемкин. Вечером был у Ремизовых, надававших нам всяких подарков. Я был не скучен. Сережа еще остается; я еду завтра[259].
26_____
Утром отправлял бандероли
Постоянный шум фабрики, напоминая пароход, привел мне на память Волгу: лето проводили у сестры; большой же дом, свои лошади, обилие молока, вид обильной жизни — привели на память семьи вроде Бехли. И весь день я колебался памятью между Щелкановым и Алешею Бехли, несчастные и скудные подробности короткого романа с которым мне казались особенно милыми и свежими. Эти воспоминания преследовали меня и за едой, и за игрой в крокет, и за прогулкой в лесничество; окрестности не очень хороши, кажется все далеко, близко все грязно, рабочие, служащие — все это не из приятного.
28_____
Воспоминания о Бехли продолжают меня преследовать; я очень мирно, несколько кисловато настроен. Идущее лето мне представляется 3-мя веками, несколькими эпохами, разделяющими 2 сезона; как в городе казалось все скорым и быстрым, так здесь наоборот. Сестра с зятем уезжали, я гулял с детьми и бонной, искал выхода в лес, но, перелезши через 3 забора, все равно очутились в загородке, все время жилье и фабричные. После крокета пошли в другую сторону на гористое и лесное место; фабрика гипнотизирует. Но сколько времени, буду читать много. Все думаю о Бехли. Зять нервничает. Держусь, будто мое дело — сторона; заводские интриги, сплетни, тишина.
29_____
«Понедельнике» напечатано: «Кузмин уехал в провинцию»; меня это занимает
30_____
Холодно, временами дождь; была m-me Бене с кучей мальчиков, от Брюсова письмо с похвалой «Эме», оно меня очень ободрило
31_____
С утра толклись Бене, затевая пикник после обеда на озере. Пришел и старший Вилли. Письмо от милого Наумова, просит, если я приеду летом в Петербург, известить его заранее, чтобы он мог эти дни пробыть со мной, не уезжая за город. На пикнике было 23 человека, присутствие 2-х молодых немцев все же делало прогулку приятной; все время почти идти по жилью; под деревьями на берегу пили чай и бегали в горелки; был вид plaisirs champêtres[260]. Напротив на лужайке усадьба Трубниковых, не тех ли? Сережа мучается зубами. Отелилась вторая корова. Солнце и ветер.
(в квадратных скобках)
251) Любовь с первого взгляда (франц.).
252) С угодливостью сводни
253) «Серые песни» (франц.).
254) Ввести (от франц. «lancer»).
255) Чтобы быть романическими (франц.).
256) Более буржуазны, чем когда-либо (франц.).
(франц.).
258) Руку Раппапорта (франц.).
259) Окончание тетради II дневника.
(франц.).
Комментарии
(в фигурных скобках)
720) О желании Бюцева познакомиться с Кузминым свидетельствует письмо В. Г. Каратыгина к последнему от 3 января 1907 г.: «Дорогой Михаил Алексеевич, не придете ли Вы в эту пятницу (5 января) к нам, вечером? Будет Бюцов, принесет свою двухактную оперу, которая, по-видимому, представляет известный интерес» (РНБ. «Горе от ума».
721) Свидетельство об этом находим в воспоминаниях Л. Д. Блок «И были и небылицы о Блоке и о себе»: «Пришедшая зима 1906–1907 года нашла меня совершенно подготовленной к ее очарованиям, ее „маскам", „снежным кострам", легкой любовной игре, опутавшей и закружившей всех нас. Мы не ломались, нет, упаси Господь! Мы просто и искренно все в эту зиму жили, не глубокими, основными жизенными слоями души, а ее каким-то легким хмелем» (Блок в воспоминаниях. Т. 1. С. 178).
722) Об этом замысле говорит следующее объявление: «Товарищество „Вольная типография" выпускает ряд сборников окраинной литературы; первыми выйдут „Молодая Польша" под редакцией Троповского и „Молодая Армения" под редакцией Нимврода Бэла» (Свободные мысли. № 3. 1 (14) июня; аналогичное извещение — Русь. 1907. № 158. 20 июня (3 июля)). Замысел не был осуществлен.
«Суббота.
Морская, 39.
Мне бы хотелось Вас видеть, Михаил Алексеевич — и послушать стихи и пение. Можно? Если да и если Вы свободны в понедельник ½. Мы поболтаем, а потом — если Вы ничего не будете иметь против этого, — я хочу Вас затащить к Марии Ник<олаевне> Корвовской. Она-то без ума от Вашей „Любви этого лета" и страшно просит, чтобы Вы пришли — и я за это, потому что у нее рояль и можно будет Вас послушать… Согласны? Надеюсь, что да и что Вы принесете ноты, и александрийские песни, и русские, и другие.
Если не захотите, не пойдем. Жду ответа, будете ли Вы в понедельник — а если нет, то в четверг. Привет.
Зин. Венгерова» {РНБ. Ф. 124. Ед. хр. 816. Л. 1; 3 мая как раз был четверг). Правильное написание фамилии имеющейся здесь в виду дамы — Карвовская, и Кузмин уже был с нею знаком по вечерам у Ф. Сологуба.
724) Вильгельм Мейстер — «Годы учения Вильгельма Мейстера» (1793–1796) и «Годы странствий Вильгельма Мейстера» (1821–1829). De Grieux — герой романа аббата Прево «История кавалера де Грие и Манон Леско» (1733).
725) Речь идет о судьбе альманаха «Белые ночи».
726) Вероятно, повторяющиеся несколько раз упоминания о «желтых нарциссах» как-то связаны с записью от 3 марта 1907 г. об «оргийном обществе» в Москве.
«Весна» в «Курантах любви».
728) Князь (далее в дневнике именуется также Principino, il principino) — Д. П. Святополк-Мирский.
729) Эта история стала сюжетной основой одного из эпизодов не раз упоминавшегося рассказа С. Ауслендера «Апропо». Ср. также запись от 17 мая 1907 г.
730) См. письмо Г. М. Штейнберга, написанное на бумаге с фамильным гербом: «Вас, наверное, очень удивит мое письмо, т. к. мы условились говорить с Вами по телефону, но, может быть, прочтя это письмо, Вы придете к заключению, что нам говорить вообще больше с Вами не о чем. Я собираюсь поделиться с Вами моими мыслями и впечатлениями о вчерашнем вечере. Мистифицировали ли Вы меня? Если да, то не буду разбирать и оценивать роль и поведение Лемана и Потемкина, может быть, у Вас принято так обращаться с незнакомым, впервые встреченным человеком, это вопрос устава того или другого монастыря, кот<орый> может мне подойти или нет; но с Вами лично вопрос обстоит далеко не так; если это мистификация, то задуманная и подготовленная заранее, и если бы после всех наших разговоров (хотя бы на извозчике) я имел бы право осудить Вас за насмешку надо мной даже экспромтом, то Вы, надеюсь, поймете, что обдуманное издевательство надо мной в присутствии и при помощи совершенно мне незнакомых людей должно было бы вызвать с моей стороны окончательный разрыв каких бы то ни было отношений между нами. Но этому верить я не могу и не хочу. Вы помните, я говорил Вам при нашей первой встрече, что мне приходилось всегда разочаровываться и ошибаться в людях мне симпатичных. Если бы в данном случае это было бы так, то ошибка в Вас была бы слишком груба и слишком жестока расплата за излишнюю экспансивность и доверие. Но даже если это мистификация, то Вы виноваты в том, что не предупредили меня хотя бы в общих, ничего не значащих словах, о том, что может произойти. Вы должны были бы (если я не стул и не стол для Вас) понять, насколько мне вначале у Вас было непонятно и чуждо; ведь, собственно, если во мне и есть задатки, благодаря которым я, может быть, и могу со временем жить в тон с Вами, то пока ведь я еще совершенно de l’outre Rhien <посторонний — франц.>, я ищу объяснений сам; мне было бы очень больно, если бы это оказалось на деле так грубо и недоброжелательно. Если Вы, по Вашему мнению, уже достаточно посмеялись надо мной и больше я Вам уже ни для чего не нужен, то Вы не постараетесь объяснить мне вчерашний вечер; но если Вы можете хоть что-нибудь сказать, чтобы выяснить его, я буду ждать; но, предупреждаю, — долго ждать тяжело, легче сразу решиться и вычеркнуть. Отчего Вы так меняетесь вообще? Вчера Вы были совершенно чужой и далекий; это выводит из равновесия, а попадая в совершенно незнакомую среду равновесие необходимо. Жду ответа. Жорж» (ЦГАЛИ СПб. Ф. 437. Оп. 1. Ед. хр. 163. Л. 42–43).
731) Имеется в виду вечер, упомянутый в записи от 1 мая 1907 г. О его отмене Кузмин узнал из письма Г. Новицкого, полученного в тот день: «Глубокоуважаемый Михаил Александрович <так!>! <ом> Инст<итуте>, вследствие неразрешения его нашим „советом профессоров", откладывается на осень. Очень Вам благодарны за оказанное Вами сочувствие и содействие. Студент Л<есного> Иснститута> Гр. Новицкий» (РГАЛИ. Ф. 232. Оп. 1. Ед. хр. 316).
732) См. в письме Блока к жене от 13 мая: «Приходили сегодня Кузмин, Ауслендер и Чулков, но, к счастью, меня не застали» (ЛН. Т. 89. С. 193).
1. С. 96–97.
734) См. в воспоминаниях Л. В. Ивановой: «…дня через 2 или 3 после нашего приезда мама отправила нас с Костей познакомиться с дядей Сашей, тетей Лизой и их сыновьями — нашими кузенами. Дядя Саша был братом мамы. Александр Дмитриевич Зиновьев был тогда губернатором петербургской губернии. Много позже, когда мы виделись в Риме, он сказал: „Я счастлив, что при мне не было ни одной смертной казни" (Город Петербург имел своего градоначальника и в управление губернии не входил)» (Иванова Л. Воспоминания: Книга об отце. [Paris, 1990]. С. 26–27).
735) «Трагический зверинец» (СПб., 1907) — сборник рассказов Л. Д. Зиновьевой-Аннибал.
737) Видимо, подразумеваются З. А. Венгерова, Карвовская, Штейнберг и пр. (см. запись от 19 мая 1907 г., где они названы «мои идиоты»).
738) См. приложение к «Комедиям» Кузмина (СПб.: Оры, 1908) — «Песня Филострата, музыка автора „Комедий"».
739) Речь идет о статье Д. В. Философова «Разложение материализма», где говорилось: «Успеху „Жизни человека" на театре Комиссаржевской содействовали „неприемлющие мира мистические анархисты". <…> Ведь не будет же отрицать г. Горнфельд сплошное хулиганство всей этой обильной литературы „неприемлющих мира"? Они наводнили книжный рынок всякими „Тридцатью тремя уродами", „Крыльями" и другой половой, социальной и религиозной порнографией. <…> Харатерно именно то, что в лоне мистического анархизма очутилась почти вся современная молодая литература. Здесь в каком-то свальном грехе объединились все до сих пор непримиримые тенденции русской литературы» (Товарищ. 1907. № 266. 15 (28) мая).
«Цветник» — альманах «Цветник Ор»; «Предки» — стихотворение Кузмина «Мои предки», открывающее его книгу «Сети» (М.: Скорпион, 1908).
–1680). Они были подписаны: В. И. Крыжановская (Рочестер). В рассказе С. Ауслендера «Апропо», основанном на реальных событиях, персонаж по фамилии Туман (явным прототипом которого был Б. А. Леман) в качестве руководства к действию обязывает посвящаемого барона изучать сочинения Крыжановской-Рочестер.
742) См. статью В. Кранихфельда, где, в частности, говорится: «Вот, например, отвратительный роман г. М. Кузмина „Крылья", ради которого редакция „Весов" упразднила все отделы журнала, откинула поэзию и прозу, выбросила все статьи, чтобы освободить место этому сокровищу. <…> Но при чем тут Афины, столь излюбленные гг. Сологубами, Кузмиными и прочими <…>. В том-то и заключается проклятие мещанского индивидуализма, что он прикреплен к области половых эксцессов. В этом его начало, на этом он и закончит свой бесславный путь» (Кранихфельд Вл. Литературные отклики // Мир Божий. 1907. № 5. С. 133, 135).
743) Имеется в виду открытка В. Ф. Нувеля от 17 (30) мая 1907 г. из Парижа: «С грустью узнал, что к моему приезду Вас не будет в Петербурге. Неужели нельзя Вас чем-нибудь задержать? Приеду я в среду 23-го утром и очень прошу Вас, если только возможно, не уезжать до этого дня» (Богомолов. С. 253).
«Мелкий бес» — роман Ф. Сологуба, вышедший в издательстве «Шиповник» в 1907 г.
745) Переезд к Е. Н. Званцевой оказался переездом в дом, где жили Ивановы. 14 августа 1906 г. К. А. Сомов сообщал Званцевой о том, что подобрал для ее школы две отдающиеся внаем квартиры в доме на Таврической ул., угол Тверской, № 25, в одной из которых была подходящая круглая зала (Сомов. «башню», находящуюся этажом выше.
746) Имеется в виду рассказ С. Ауслендера «Вечер у господина де Севираж».
747) «» — кондитерская (Невский пр., 76).
748) В тот же день А. А. Блок писал жене: «Кузмин мне прислал свои две книжечки — очень красивые» (ЛН. Т. 89. С. 199). Это были «Приключения Эме Лебефа» (с надписью: «Александру Александровичу Блоку — высокому и милому поэту. М. Кузмин» — см.: Там же. «Три пьесы» (с надписью: «А. А. Блоку М. Кузмин» — см.: Библиотека А. А. Блока: Описание. Л., 1985. Вып. 2. С. 41).
749) В Окуловке находилась бумагоделательная фабрика (основана в 1856 г.); ныне Окуловский целлюлозно-бумажный комбинат. В энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона в статье «Николаевская железная дорога» (т. 41. С. 103) кроме бумажной упомянута фабрика по изготовлению мешков. Владельцем фабрик был купец Рябушинский.
750) Цитируется фраза из хроникального раздела «Календарь писателя» (Свободные мысли. 1907. № 2. 28 мая (10 июня)).
751) Имеется в виду книга: Дикс Б. Ночные песни. СПб., 1907.
752) Письмо от Брюсова неизвестно. См., однако, в недатированном письме к Нувелю: «От Брюсова получил Высочайшее одобрение за „Эме": „Благодарю особенно за самый роман, читаю с истинным наслаждением. Это именно то, что я больше всего люблю в прозе. Не забывайте «Весы»"» С. 254). «Эме Лебефа» Брюсов рецензировал (Весы. 1907. № 7. С. 80–81).
753) Мастридия — жена Алексея в «Комедии о Алексее Человеке Божьем». Ее песенки см.: Кузмин М. Комедии. СПб., 1908 (на обложке — 1909). С. 59, 77–78.