• Приглашаем посетить наш сайт
    Паустовский (paustovskiy-lit.ru)

    • Кузмин. Дневник 1905-1907 гг.
    1907. Март

    Март

    1_____

    Ходили с тетей и Варей в сберегательную кассу. Ждать пришлось целый день, Алексееву часть не выдали. Заходил стричься. Читаю дневник Валентина: это забавно. Мейерхольд приехал с Прониным, вероятно, для большей мне приятности. Пастораль, кажется, не очень понравилась, все хотят устроить «Куранты». У Сомова сначала были родственники, потом Аргутинский и Нувель. Сомов пел, болтали, как прежде. «Figaro» и теперь меня волнует, и не только воспоминанием. Гофман, кажется, влюблен в Наумова, завтра собираемся в манеж, в субботу ужин с Эдинькой.

    2_____

    Утром писал немного. Наши все разъехались, рано пообедал и пошел к Баксту; был дома, ругал Аргутинского, звал завтра на бал, хотел прийти в манеж; вздумал пройти к Ивановым на Шпалерную, там всё по-старому; киснут, стареют, благодарны. В манеже было мало интересного, меня заинтересовал один реалист, Нувеля — гимназист, похожий на Сережу, но лучше; пришел Бакст, потащил вон; прошли по Невскому: в «Café de P<aris>»{630}, в «Qui-sisan’e» — ничего; Бакст ушел, мы все-таки попали в «Вену», где с нами сидели сначала Черепнин, потом Аничков и Цензор. Без меня были Павлик и Троцкий. Зять приехал. Читаю дневник Валентина. Забавно.

    3_____

    Писал. Ходили в Таврический смотреть на катающихся пажей. После обеда зашел к Ивановым. Волошин вернулся еще вчера, портреты Рябушинский вернул, как не понравившиеся. Реферат прошел со скандалом. В Москве есть оргийное общество с желтыми цветами, оргии по пятницам, участвуют Гриф и К°. Я думаю, они просто пьянствуют по трактирам — вот и все{631}. Сабашникова рисует Диотиму почти голой, в ½ раза больше натуры{632}. Был Бердяев и Ремизов. В театре видел всех, кроме Сапунова, говорили о будущем репертуаре, был Сомов и Нувель, уговорили Эдиньку ехать; он говорит, что наш разговор вроде разговора 2-х офицеров: «Помнишь, как мы танцовщиц из-за кулис выманивали?» Но поехал к Альберту{633} в кабинет. Ели ризотто и пили chianti, вели полуприличные разговоры, Эдинька совсем неграмотный и довольно глупый, но мне нравится. Сомов был кислый, absorbé, хотел спать, мы уехали раньше. Я лег спать. Что-то меня гнетет: всё более и более накопляющиеся, которые меня бранят, долгое отсутствие влюбленности, безденежье, — не знаю что. Мои неприятели еще: Аничков, Милиоти Николай, Трояновский — вот. Буду вести счет.

    4_____

    Утром поехал к Вальт<еру> Федоров<ичу>. Вчера Эдинька оказался осведомленным, практическим и особенно согласным. Говорит, что я живу со студентом и что Сомов любит минет. Пошел гулять по Морской, ни Юсина, ни Павлика, ни студента не видели, видели фальшивого Сережу, вот и все. Наши уехали в Удельную. Сережа был один дома, когда я пришел часов в 6. Сапунов, очевидно, спутав, телефонировал мне, что будет в театре; оставив адрес Ремизовых, пошли одни. Там были только Бакст, Сомов, Нувель; болтали, злословили, Ал<ексей> Мих<айлович> читал отрывки из «Часов»{634}. Было не плохо. Измайлов в «Биржевых» меня ругал за «Крылья»{635}.

    5_____

    Утром пришел Павлик, принесший квитанцию; пошли вместе в типографию, бумагу прислали при мне: неважная, но лучше, чем никакой. Прошли до Морской, потом по Невскому, по Пассажу, встретили Блока, Чеснокова, Гольдебаева, но ни Юсина, ни того студента не видели. После обеда, только что я хотел отправиться к тете, как пришел Троцкий, уже в четвертый раз, манеры совершенной тетки. Когда я играл «Куранты», приехала сначала тетя, потом Сапунов. Телефонирую Людмиле, что не могу быть, конечно, страшная обида. Болтали, читал «Картонный домик», отрывки дневника Валентина. Было очень уютно, хотя угрызения совести меня и мучили за Людмилу.

    6_____

    Поехал в банк; тетя ничего не получила и, кажется, все деньги целиком хочет послать Алексею. Опять без денег поплелся домой в яркое солнце; весной наши уедут, придется устраиваться по-другому, лучше ли это будет, хуже ли, не знаю. После обеда вскоре пришел Павлик, он вчера видел и Юсина, и того студента. Всегда, когда не нужно, они есть. У Ивановых был Леман с кузиной, Гофман, потом Сюннерберг, Чулков, Нувель и Сомов. Читал свою повесть, кажется, не очень понравившуюся. Днем у Аннибал были дамы, Средина и Балтрушайтис, страшно меня ругавшая, как и известная часть Москвы. Сидели долго. Я очень угнетен.

    7_____

    Встал поздно. Поехал на выставку{636}; Ник<олай> Ник<олаевич> был уже там; выставка очень плохая; встретил Трубникова. С Сапуновым приехали к нам; обедали постный суп и свиные котлеты вдвоем, сидя рядом. Мне захотелось в церковь. Медленно говорили, стоя у теплой печки, играли. Пришел Сережа, сестра, опять пили чай. Тети дома не было, и Варя ничего не узнала насчет денег. Поехали уже поздно. У Сомова были Боткины, Аргутинский и Нувель. Не знаю, понравился ли я Боткиным. Ал<лександра> Павл<овна> потом сказала: «Он совсем не такой» — про меня. Похвала это или упрек, не знаю. Сидели еще долго вчетвером. Денег ни копейки.

    Утром показалось, что пришла тетя, но ее не было. Пришел Павлик, пошли в типографию, на Фонтанке встретили и того реалиста, что я видел в манеже, и того, что мы видели на Морской, «faux[233] Павлика»; второй живет в № 58, но неинтересен, первый же мне очень нравится. Очень устал, денег ни копейки. Приехала тетя, уверяя, что с меня пошлин вычли только половину; т. к. у меня нет никаких письменных доказательств противного, то, вероятно, так и придется примириться. Играл «Manon», думая почему-то о Маслове и лете. Спорил с Сережей о логике и политике.

    9_____

    Был у Чичериных, утром кончивши повесть; там все по-старому расположены. Поехал к Нувель, игравшему «Ariane» Dukas’a{637}. Кажется скучно, всегда скучно, когда нарочно пишут une oeuvre[234]. Пошли гулять, видели Юсина, Чеснокова, Павлика, знакомых незнакомцев, того студента не было, был другой, довольно мне понравившийся, но он все сбегал. Раньше еще я встретил Тройницкого и Трубникова, сегодня уезжающего в Венецию. Заезжал к Сапунову, но его не было дома; у Каратыгиных были Андреев, певицы, Нурок, Нувель, но было довольно скучно{638}. Вернулся зять.

    10_____

    Утром составлял план для комедии о Евдокии{639}. Пошел за покупками, никого не встретил. Без меня кто-то телефонировал, не говоря адреса. «Не Наумов ли?» — подумал я, помня, что тот в случае неприхода хотел известить. Уезжал зять, я в гостиной читал; как тяжело никого не поджидать, не волноваться, не думать ни о ком вдали! Пришел Наумов, дома его просили остаться, были гости, но он пришел. Читал ему «Карт<онный> д<омик>», болтали; он думает, что Нувель — художник. Начали пить чай, уже когда приехал Вальтер Федор<ович>, был очень мил, будто дядя из итальянс<кой> комедии. Стали играть, болтать. Играли «Д<он> Жуана», «Оп<асную> предост<орожность>», для которой Наумов даже вернулся, снова сняв пальто; он был как дома, пил вино, ел сладости, полулежал на диване, болтал, смеялся и кокетничал. Когда я, провожая его на лестницу, звал его, он сказал: «Да, я буду приходить, мне нужно вас узнать до конца». Нувель был влюблен, как не знаю кто, робок, счастлив, строящий планы, умолял не говорить Дягилеву. Мы уже перешли в мою комнату, что<бы> читать повесть, но вдруг пришел Потемкин, а за ним Леман и Гофман в полуобморочном состоянии. Говорили о «Кружке молодых», Потемкин читал новые стихи, очень хорошие. Леман и Модест ушли. Потемкин с Нувелем сидели долго, дурачась, я сел лежащему Петру Петр<овичу> на живот, вроде Матильды{640}. Бросались апельсинными корками, смеялись, наконец ушли. Наумов очень любит музыку, и в училище ему поручены какие-то музык<альные> вечера. Вчера Нувель видел Птичку, который сообщил ему про пассажного студента, что хотя он женат на богатой, но, как выражается Валентин, «из плеяды», и потом, у него бывают грамотные юнкера, моряки, гимназисты. Фогель может с ним познакомить. Птичку же скоро пригласит Вал<ьтер> Фед<орович> и позовет меня. А кто-то знает того дивного студента, которого теперь я уже не вижу.

    11_____

    Я боюсь больших слов, но если называется любовью искать встреч и бояться при встрече, никого не находить более красивым, более стройным, более желанным, если любовь — все время неотступно думать об одном, быть рассеянным, absorbé, никуда не хотеть и не быть в состоянии сидеть на месте, в книгах, картинках, дверях видеть все одну фигуру — то я люблю. Это нелепо, это смешно, это напоминает Валентина, я сам вижу. Я думаю о том студенте, которого наконец, гуляя часа 2 по Морской, мы видели с Вал<ьтером> Фед<оровичем>; потом он пропал; пошли по Невскому, на Морской опять встретили Юсина, гуляли с ним, он все время болтал мило, весело и просто; вблизи он мне совсем не нравится, и потом, он удобно и не совсем приятно практичен; маленький мандеж не мешал бы. Опять встретили студента; Юсин его не знает и думает, что все бесполезно, но я не верю этому, да если бы было и невозможно, то это ничего не доказывает. Нужно узнать, кто он и где живет, — это первое. Болтали, вспоминали, как Тышкевич на одном извозчике с банщиком гнался за Юсиным. Юсин намекал, что он без денег, перестал нравиться и т. д. Зашли в «Café Central»{641}, где у Юсина было какое-то rendez-vous, он мне все больше нравился, и будь у меня деньги и Юсин потапетистее — я бы не удержался. Я ушел в 6 ½, Юсин спрашивал, кто я, и узнав, что писатель и музыкант, сказал, что так и думал, что из ученых. Взял у Нувеля рубль; просил познакомить с кем-нибудь и, пожаловавшись опять, что перестает нравиться, ушел. Его постоянные компании с девками и бабами несносны; видели Шурочку, Лазарева и др. Народу масса, день чудный. Сережа лежал на диване в полутемноте, когда я пришел; закусив и одевшись, пошел к Иванову. Гржебин телефонировал, что «Эме» напечатан удачно, набирается дальше, Сомову нравится. У Ивановых была тоска и запустение, все расстраивается, все будто эмигранты во времена революции. Пели я и Диотима, было очень скучно, даже Сабашникова не утешала. Поехали к Сологубу; я все думал о студенте, сочиняя какие-то стихи. Там народу было очень мало, но читали много, все прозу: Кондрат<ьев>, Ф<едор> Кузьмич, Сережа, Чапыгин и Потемкин последние стихи{642}. Шли пешком, сначала проводив Нувеля втроем, потом вдвоем добрели до дому. Ах, пускаться ли мне без руля и без ветрил в столь дальнее неверное плаванье? Не новелла ли это будет канительная и ни к чему не приводящая? Скучная предстоит неделя.

    12_____

    Поехал к Сомову; он выбирал рисунки Гойи для изданий «Шиповника»; хвалил, как выходит «Эме»; планы и надежды издать «Предосторожность» одновременно. Делал ему доклады о наших деяниях, планах, эскападах; он принимал довольно кисло, недоверчиво, как-то осуждающе. Был мил и разочарован. Званцева хочет опять меня рисовать. Возвращался пешком по Морской, Невскому, Пассажу; было или поздно, или неудачно, но того студента не было. Был чудный день. М<ожет> б<ыть>, с деньгами все было бы иначе. Дома была тетя, потом пришел Павлик, подурнев<ший>, постаревший, бледный. Я переписывал, пока он сидел. Вышел с ним пройтись, но торопился домой к чаю, раннему из-за тети. Играл «Ariane», переписыв<ал>; пришел Сережа от Лемана и от Гофманов. «Кружок молодых», кажется, кончит свое существование, т. к. профессора не утвердили устав. Кто он может быть? Я должен с ним познакомиться, хотя бы без всякой надежды. Это я верно знаю. М<ожет> б<ыть>, мне может помочь в этом Юсин, Павлик, кто знает? М<ожет> б<ыть>, это начало чего-нибудь важного? Укрепляюсь в мнении сделать из Евдокии une fadeur[235] XVIII века. Сегодня все на «Д<он> Жуане» Рафаловича, мне жалко, что я не там{643}

    13_____

    Когда я вышел на Морскую, он был уже там, шел с желтым портфелем. Я прошел за ним до Пассажа и назад, до Конюшенной, в которую он свернул. Там стоял старый военный и девушка, с которыми он раскланялся, и остановился около Марсеру{644}, ожидая конца их разговора, я же прошел до «Медведя»; я вернулся, видя, что он пошел с барышней к Невскому, что издали заметить дозволял мне его высокий рост и белый воротничок. У его спутницы была хромающая походка и тик головой в правую сторону. Она одета по прошлогодней моде, в очень короткой юбке и скромно. У него две родинки на правой щеке и за левым ухом, у него отличная походка. Так они дошли до Бормана{645}, где купили шоколаду, я стоял на мосту, ожидая; когда же они зашли к Нечаеву, я ждал у Вотье{646}. Они повернули по Екатерининск<ому> каналу, я же пошел по другой стороне. Так они прошли опять на Конюшенную, где и вошли в дом. Кто там живет, он ли, она ли, — я не знаю. Я написал 4 стихотворения. Он видел, что я слежу за ним, м<ожет> б<ыть>, недоволен, но заметил мое лицо и то, что хожу за ним. Но может быть, нет никакой надежды. День был теплый и темный. После обеда оделся, чтобы идти или к Нувелю и Людмиле, или к Ивановым и Званцевой. Людмила сказала, что она едет в театр, а зовет завтра, будут гости, т. к. она скоро уезжает. У Ивановых все разлетается. Сабашникова в санаторию, Волошины в Крым, Диотима в Юрьев, кухарку увозят Волошины, а в квартиру напустят жильцов с одной Катей. Были милы, я читал, болтал о романе, Иванов думал, что я влюблен в Потемкина — вот идея! Пришел Городецкий с Евг<ением> Тарасовым, звал всех сейчас же на вечер для безработных, «Вертоград», кажется, расстраивается. Чулков устраивает какой-то альманах «Нева»{647}. Не верится в его начинание. Званцевой не было дома. Пошел к Ремизовым, мирно беседовали, читал свои вещи; Ал<ексей> Мих<айлович> потом «Страсти Христовы»{648}. «Домик» понравился. Сер<афима> Павл<овна> собирается в Париж, спрашивала, что привезти, я сказал галстух. Рассказывала, как она с Лидией Юдифовной интриговали Розанова фиктивн<ым> эротическим обществом, а он за них хватался, говорил на «ты», требовал, чтобы его сейчас же везли в женское отделение, доказывал, что он может быть активным членом, и, провожая их, опять хватался, покуда они не сказали, что идет его жена{649}. Дома Сережа еще не спал, побеседовав с ним, лег рано, думая о своих всяческих делах невесело.

    14_____

    Ходил в типографию под ярким весенним солнцем, обещали корректуры к субботе. Заехал к Нувель, не бывшему дома, он завтракал где-то в городе. На Морской встретил Юсина, прошелся с ним немного. Потом по Невскому; опять на Морской встретил студента с той же барышней. Я проводил их до Вознесенского и поехал к Баксту. У него были Черепнин и Фокин, толковавшие о балете, о театральных интригах. Было почему-то очень хорошо, я светился новой любовью и весной. Пили чай. У Чичериных были милы, обедали, читал «Домик», играли «Сервилию». Поздно приехал к Минской, там были уже Сомов, Бакст, Смирнов и Нувель. Сомов и Нувель были какие-то ошпаренные, сердитые, секретничали; Людмила и Изабелла были печальны, грустны. «Домик» не понравился, особенно Сомову, стихи больше. Я защищался, был enjoué[236], Бакст говорил, что я у него был очень молодым. Нувель озабочен историей с Эдинькой, который растратил 100 р. из кассы Гайдебурова и теперь трепещет; к Наумову, кажется, охладевает. Была чудная луна. От «Пеллеаса» Бакст отказался. Гржебин рад издать «Предосторожность». Чем-то я удручен. Из Москвы ничего нет.

    15_____

    Утром пришел Павлик. Брал ванну. Телефонировала Ел<ена> Ник<олаевна>, что Блех хочет попасть в «Круж<ок> мол<одых>», чтобы меня слышать. Предложил прийти к ней — вот неожиданное возобновление знакомства. Чудный день. Сижу дома. Писем нет. Денег тоже. В сумерках пошли к Тамамшевым, была дома одна мамаша, потом приехали из бани барышни и Евг<ения> Егор<овна>. Болтали, обедали. У «современников» было скучно, хотя Медем и отлично играл «Ариану». Нувель из «Café Centr<al>» видел моего студента, проходившего уже с господином. На Невском встретили Година с Андрусоном и Билибина. Вернулся рано и рано же лег спать, ни о чем особенно не думая. Удастся мне, выйдет ли?

    16_____

    Сидел целый день дома. Вечером зашли к Ремизовым, т. к. Бердяевы перенесли обед с воскресенья на субботу, сказать, что я не свободен{650}. Из «Руно» «2<-х> пастухов» мне вернули. У Ремизовых рассказывали, как вчера Пти <Балков?> чествовали ужином и были Ивановы, Бердяев, Венгеровы, разумеется, и т. п. Было уютно, но Ремизов все-таки страшный интриган. Зашел к Ивановым, он собир<ался> уходить, но звал меня раздеться. У Званцевой беседовал с 2-мя девами, скучновато, но мило; будет меня писать. Поднявшись наверх, нашел уже 2<-х> Герцык и Троцкого. Читали стихи, Л<идия> Дм<итриевна> «Красного паучка»{651}, Троцкий свой рассказ, стихи Бальмонта; меня одели в дурацкий восточный костюм, и было пренеудобно валяться на тюфяках. Диотима на прощанье при всех меня поцеловала. Был почти рассвет, когда мы возвращались, я проводил Троцкого; все более убеждаюсь, que c’est une tante crachée[237]. Он на днях уезжает в Париж. Был чудный вид у тихих спящих домов, уже при гасящихся фонарях, освещенных вместе и полной луной, и уже начинающейся зарей. Теплый ветер, пустота, вдали силуэт Смольного; манило долго ходить, мечтать, строить планы с кем-нибудь под руку, но я только дошел до дому, будучи один и довольно безнадежен.

    17_____

    Пошел к Чичериным. Завтракали, болтали по-старому; читал дневник, будто не шокировались. Заехал купить вина и закусок. У дома меня ждал уже Павлик. Поднявшись, нашел корректуры из «Весов»: «Любовь этого лета» с Сереж<иным> рассказ<ом> и рисунками Судейкина будет в 3<-м> №. Брюсов просит написать о театре Коммиссарж<евской>, и скоро{652}«Вену» и в парикмахерскую, где Павлик так приставал к мальчику, что тот спрятался за занавеску. Там видел друга Трубникова, сказавшего мне, что «Голубая роза» будто уже открылась и С. Маковский поехал даже туда{653}. Дома были Леман, Тамамшев, Сиверс, потом пришли Ступинский и Нувель, Наумов еще вчера написал, что не будет, Бакст нездоров, остальных не звал. Хотевший приехать Дягилев был занят. Было довольно скучно, хотя Нувель, несмотря на свою разочарованность, очень смешил. Я пошел проводить гостей и провел В<альтера> Ф<едоровича> до Казанского моста. Что-то будет вообще? Я бы хотел быть известным, чтоб это помогало мне в любви.

    18_____

    Тепло и свет пьянят меня несказанно. Блестящее небо, стекла больших домов, народ, езда, теплый ветер приводят мне на память Вену, Италию, Рим, незнакомый большой и привольный город туристов. Пришел Павлик, одевшись, пошли гулять по Невскому, Морской, набережной, но ни того студента, ни Юсина, ни Шурочки не было; видел Бецкого, Пяста и т. п. Обедали в 7 ч. в «Вене», где был Нурок и Коль. Заехал за Нувелем, и вместе отправились к Дягилеву; от воздуха и езды я чуть не засыпал. У Дягилева сидели вчетвером и пили чай, болтая. Когда мы уходили, туда пришел закутанный Бакст, но мы не вернулись, поехав к Сологубу. Там было довольно много народу, читали стихи Сологуб, Блок, Потемкин, я{654}. Сомов был очень мил, хочет хлопотать об «Евдокии» в «Шиповнике». Тогда нельзя уже будет давать ее в «Оры». Блок вдруг объявил, что со мной трудно говорить; были там 2 студента, Ге и Моисеев. Гофман поссорился с Вяч<еславом> Ив<ановичем> из-за ремизовских «Страстей»{655}. Наумов был сегодня у них, собираясь вместе ехать на религиозно-философ<ское> собрание{656}. Нувель выпросил у Сомова на пятницу билет. Что-то выйдет? А что же я, мой студент сделается опять надолго невидимым. Возвращались с Потемкиным и Гофманом.

    19_____

    Ездил на почту, в типографию, к Блех. Она была одна, хотя и ждала Ел<ену> Ник<олаевну>, от которой пришло только письмо. Меня трогали ее восторги, ее скрытое служение пропаганде новой поэзии. Тенденцию «Крыльев» все-таки еще не переварила. На Морской, на Невском никого не было. После вечер был у Званцевой, она рисовала меня; торопился, ожидая Потемкина, который не пришел; вероятно, вечер состоялся{657}. Прислали корректуры, правил их, мирно беседуя с сестрой, луна была огромна. Быть одному! От Лемана странное и нежное письмо, будто давнишнее что-то{658}. Денег не прислали.

    20_____

    Я редко бываю так уныло и грустно настроен, как сегодня: денег нет, любви тоже, мои писанья все меньше нравятся даже друзьям, хотя я вижу, что они лучше написаны, тоньше, радикальнее, классичнее; какая-то усталость к концу сезона. Был в типографии, у Нувель, гулял, ничего не выгулял. Ничего не писал, пришел Павлик в той же мизерии. А еще когда все разъедутся, что будет! У Ивановых были Сомов, Бердяев, Троцкий и Блок. Сидел англичанин, очень достойный и пасторский. Играли, болтали, читали послание Юраши; стихи очень хорошие Блока. Мне было скучно, но потом, когда мы уже вышли на улицу и я провожал Сомова и Тр<оцкого>, я развеселился, мы напевали Massenet и «Fille de M-me Angot», и я вспоминал прошлую весну, Коровиных, нашу компанию. Дома письмо от Людмилы, зовет в четверг. Когда же, где же я его увижу, узнаю, буду известен и интересен так, чтобы хотя этим влиять на отношения? Отчего сегодня свет померк, я усталый и обиженный, угнетенный? Я читаю новеллы Giovanni Fiorentino, и жизнь любви и трепет меня увлекает, но какая-то тяжесть меня давит, и неделя представляется какой-то скучной. Где же, когда же я его увижу?

    21_____

    Сижу дома, дождь, грязь, серо. Денег не шлют. Играл Rameau; когда же я его увижу? «Nous nous reverrons nous dans cette vie? folie»[238], как поется в «Гибели Фауста»{659}. Как-то вся жизнь померкла, и теперь еще все будут разъезжаться. Вечером пришли Леман и Эбштейн. Борис Ал<ексеевич>, кроме того, прислал мне письмо самого восторженного и нежного свойства{660}. Повезло мне, нечего сказать: то Троцкий, то Леман. Смотрели книги, играли, читали. Когда же я его увижу? Боже, Боже, когда опять будет солнце, пришлют деньги, выйдут книги, опять выступлю на свет божий?!

    22_____

    Пошел к Блоку, где был сеанс Сомова{661}. Пришли при мне «Весы», я читал рецензии Брюсова на Городецкого, Блока, Иванова{662} брат от Ландовской. Денег у меня опять все еще нет. Никуда идти нельзя. Вечерами будто возвращаешься обедать за границей в отель. Ах, я так расстроен! Роман Брюсова отличен{663}.

    23_____

    посидел, покуда я не пошел к Званцевой. Там была Семичева девица; довольно вяло беседовал со старыми девами, дома писал «Евдокию», денег не шлют — прямо не знаю, что и делать. Давно я не был в такой disette[239], но я не особенно унываю.

    24_____

    Встал рано, писал «Евдокию». Завтракал у Чичериных{664}; дивный день, представляется лето, Финляндия, веселая банда молодых людей. На Литейном встретил Чулкова с Ге, Чулков просил у меня «Домик» в альманах{665}{666}. «Оры» затевают альманах очень скоро и тащат туда «Евдокию», но хотят с участника по 25 р. Дома письмо из «Весов», что деньги получу на этой неделе, и потом там опять история. Рябушинский поссорился с Курсинским, вышедшим из «Руна» и т. п.{667} Людмила зовет завтра. Пошли к Ек<атерине> Ап<оллоновне>, она, кажется, только что получила деньги, но была не очень любезна. У Ветчинкина все смотрел на нравящегося мне приказчика, он погрубел за этот год. Дома застали Юрашу Верховского; кажется, его стихи не будут в «Кораблях»{668}. Только что я стал одеваться, пришел Павлик. Пошли вместе до Вознесенского. У Сомова была Анна Андр<еевна>, его брат с женой и племянница; играли, читали, «Евдокия», кажется, понравилась. Смотрели японцев и Гаварни. У Вальтера Ф<едоровича> вчера ничего, кажется, не вышло. Шел и домой пешком. Дома нашел присланными «Факелы» «для ознакомления»{669}.

    25_____

    «Mercure» и «Руно»; Андреев, Бунин и Зайцев уже вышли из него. Когда же я увижу моего студента? а когда-то я узнаю его адрес, напишу ему и т. д.? Собирались гости, Акуловы, Варв<ара> Павл<овна>, гимназисты. Часов в 9 мы пошли — я к Людмиле, Сережа к Сологубу: там был уже Сомов, потом прие<ха>л Нувель и Бакст, было обычно, Нувель прелестно рассказывал о своих погонях за гимназистом и потом о Вячеславе, который, оказывается, был 6 мес<яцев> в тюрьме по политическим делам. Возвращались на рассвете.

    26_____

    Денег опять нет. У Сологуба, говорят, было много народу. Пошел к Блоку, там была мать Блока, Сережа и Веригина. Было не очень весело. У Верховских было и совсем скучновато; после обеда приехала Каратыгина; читал «Домик». В «Понед<ельнике>» напечатано, что я участвую в какой-то «Проталинке»{670}. Сологуб и мне прислал книжку «Змей»{671}. Ни денег, ни объяснительных бы писем нет. Вечером были у Тамамшевых. Там меня показывали куче каких-то дам и дев, был Пильский, Рукавишников. Было так себе, не плохо, но, ах, отчего не присылают денег, не могу понять?

    Сижу дома, денег все нет; писал «Евдокию». Дал в «Проталинку» 3 стихотворения. После обеда пошли к Ремизовым, которых не застали дома, очень не хотелось к Званцевой; прошлись по Кироч<ной>, зашли за Леманом и привели его домой; без меня был Павлик, письмо от Гриши Муравьева, очень нежное, нужно бы его позвать к<ак>-нибудь. Пришел Тамамшев, читали «Евдокию» и «Алекс<андрийские> песни». Сережа дурачился, валялся по сундуку, потом я пел итальянцев. Леман мне послал письмо сердитое. Неужели завтра не будет денег, и неужели они будут завтра? Написал стишки. Завтра столько дела!

    28_____

    Денег опять нет. Пошли к Гржебину; от Лемана письмо с неприлично страстными стихами. Если б это было не от него! Гржебин согласен на комедии, был очень мил; встретил Потемкина, прошелся с ним, позвав его в пятницу. Нувель уже волновался; проехали на извозчике, как раз у ворот они стоят оба без пальто, один даже без фуражки. Конечно, они тотчас узнали Нувеля, что было видно по их улыбкам. Первый, с лицом совы, типа Философова и Добужинского, non m’a piaciuto[240], второй некрасив, но мил и очень похабен. Завернув за угол, мы сошли и маршировали по другой стороне раза три, они показывали нас товарищам, наконец оделись, но не уходили, очевидно, пережидая нас. Мы ушли. Зашли в кофейню против Филиппов<а>, где лакеи очень тапетического вида, но ужасны. Заходили к Hivier, где В<альтер> Ф<едорович> брился; в Пассаже встретили Павлика, с которым и пошли гулять, студента не было, был Пуц. Поехали к Баксту, пили чай, болтали. Сомов сегодня их звал к себе, а меня не позвал, вот противный, впрочем, там были бы чужие, Набоков, еще кто-то. После обеда пошел к Гофману, его не было дома, а сидел только лопоухий Мосолов, Вера Людвиговна, пили чай с родителями. Домой вернулся рано, играл Рамо и Шуберта; вернувшийся Сережа принес мне от Лемана форменное объяснение в любви. Несчастный! что я буду с ним делать! моя доступность оказалась не такой широкой. Вот повезло: то Троцкий, то Леман, то Валентин. «Факелы», кажется, конфискованы{672}<м>, но я думаю, что с Диотимой никакой терцет немыслим.

    29_____

    Пишу через день, плохо помня, что было. Ходил к Гржебину отдавать рукописи, в типографию, где ничего не делают; на Фонтанке встретил одного из гимназистов, поехал к Нувелю, но не застал его дома. Написал Леману, заходил к Потемкину. Дома нашел письмо из «Весов»: «Крылья» не конфисковали, прислали деньги. После обеда пошел в парикмахерскую и за папиросами, встретил Павлика, пили кофей, болела голова. Придя домой, хотел одеваться, чтобы ехать к «современникам», но пришел Потемкин, просидевший до 3-го часа, Павлик оставался и еще. Если бы не так болела голова, было бы неплохо. Видел кучу людей: Рябушинского, Милиоти, Пильского, Городецкого, Сенилова.

    30_____

    Говорил по телефону с типографией, обещали в понедельник. Пошли с Сережей к Чулкову, не застали{673} Пуца, Юсина etc. Студента не было. Так болела голова, что зашел завтракать в «Вену» один. После обеда приехал Павлик. Одевшись, пошли с Сережей к Ремизовым; была одна Сераф<има> Павл<овна>, очень благосклонная. Пошли к Ивановым; хотя сказали, что никого нет, мы застали там Ремизова, Блока и Гофмана, потом вышел до того спавший Иванов, все были как-то не в духе, Блок и Ремизов с перепоя, Диотима зла, Гофман противен. Читал «Евдокию», Л<идии> Дм<итриевне> и Блоку, кажется, не понравилось{674}, Иванову — очень. Какая-то сплетня о середах, о Наумове, будто бы временно совращенном, но принесшем всенародное покаяние. C’est du nouveau[241]. Говорят, будто в Сережином рассказе о давно исчезнувшем как существующем повторяются автоматические жесты, уже не оживляемые ничем. Диотима особенно злилась. Было жалко, что так близко идти домой, хотелось в тихой звездной ночи отдохнуть от трагедий и озлобления. Студента не видел, а Павлик видел его с гр. Коновницыным.

    31_____

    Кончил «Евдокию». Заезжал к Сомову, оставил пригласительную записку. Зашел к Нувель; он в страшном волнении. Вчера он видел, как в канцелярии писали повестку какому-то ученику 1-й гимн<азии> 7-го класса, вызывая его, а начальник с утра хотел видеть Вальт<ера> Фед<оровича>. Он, оказывается, просто дал ему просимый отпуск, но Нувель думает Бог знает что и трепещет. Я его разубеждал, что это простое совпадение, что вызывают для пособия, мало ли для чего, и что не могли узнать, кто он, и что даже в худшем случае ничего опасного выйти не может. Поехали в «Лионс<кий> кредит»{675}«Café Central», видели там Шурочку с 2-мя гимназистами. В «Комиссионере»{676} сказали, что «Крылья» получатся только в понедельник. Студента не видели; приехал Кузнецов, он продолжает быть верным и восторженным поклонником. Заезжал за покупками. Дома письмо из «Шиповника» с приглашением на сегодня. От Наумова нет, значит, будет. Вздумали позвать Тамамшева, поехали втроем с только что пришедшим Павликом. Тамамшев охотно отправился с нами же, я торопился, думая, что придет Наумов. Он и пришел очень скоро. Первое его слово было: «Как Вам не стыдно писать такие письма?» Был молчалив и странен; я прочитал «Евдокию», упомянув, что помещу ее и в альманахе «Ор», он стал вдруг говорить: «Пожалуйста, не помещайте ее в „Оры“, она не должна там быть». Когда он уходил, я упомянул про сплетню у Иван<овых>, он, не отрицая ее, сказал, что ко мне это не имеет никакого отношения, обещался приходить, что он все свои слова помнит, долго стоял, не уходя, и потом вдруг побежал вниз, не оборачиваясь. Ему что-то жжет губы, нужно его позвать одного. Леман пришел, когда мы были втроем в темной комнате. Пришел Бакст, Нувель, Потемкин, опять читали «Евдокию», Нувель просил посвятить ее ему{677}; потом возились, бросались апельсинами, пели, галдели; с Леманом я говорил мало, будто стесняясь, но ласково{678}; от Ремизовых извинительная записка{679}. Нувель говорит, что нужно послать стихи Потемкина в «Весы» с рекомендательным письмом, но не действуют ли на Брюсова рекомендации обратно? Сережа был не в духе. Это смешно, денег у меня уже ни копейки. Сомова не было, это мило: к себе не зовет, сам нейдет. А тот студент! где-то его увижу я? «Евдокия» нравится больше «Домика», м<ожет> б<ыть>, она удачней и в самом деле. Но что за тайна у Наумова, неужели и у него та же, что у Лемана, не думаю, не хочу думать этого, но чего же он тогда хочет?

    (в квадратных скобках)

    233) Ложного (франц.).

    234) Произведение

    (франц.).

    236) Игрив (франц.).

    (франц.).

    238) «Увидимся ли мы в этой жизни? безумство» (франц.).

    239) Нужде

    240) Мне не понравился (итал.).

    241) Это новость (франц.).

    (в фигурных скобках)

    630)  «Café de Paris» — ресторан на Б. Морской ул., 16. Владелец — Альмир Жуэн.

    631) Ср. в воспоминаниях В. Ф. Ходасевича «Московский Литературно-художественный кружок»: «Дело было в 1907 году. Одна приятельница моя где-то купила колоссальнейшую охапку желтых нарциссов, которых хватило на все ее вазы и вазочки, после чего остался еще целый букет. Вечером она взяла его с собою, идя на очередную беседу. Не успела она войти — кто-то у нее попросил цветок, потом другой, и еще до начала лекции человек пятнадцать наших друзей оказались украшены желтыми нарциссами. <…> На ту беду докладчиком был Максимилиан Волошин. <…> В тот вечер вздумалось ему читать на какую-то сугубо эротическую тему — о 666 объятиях или в этом роде. О докладе его мы заранее не имели ни малейшего представления. Каково же было наше удивление, когда из среды эпатированной публики восстал милейший, почтеннейший С. В. Яблоновский и объявил напрямик, что речь докладчика отвратительна всем, кроме лиц, имеющих дерзость открыто украшать себя знаками своего гнусного эротического сообщества. При этом оратор широким жестом указал на нас. Зал взревел от официального негодования. Неофициально потом почтеннейшие матроны и общественные деятели осаждали нас просьбами принять их в нашу „ложу". Что было делать? Мы не отрицали ее существования, но говорили, что доступ в нее очень затруднен, требуется чудовищная развратность натуры. Аспиранты клялись, что они как раз этому требованию отвечают. Чтобы не разочаровывать человечества, пришлось еще два раза покупать желтые нарциссы» (Ходасевич В. Колеблемый треножник. М., 1991. С. 376). Схожие мотивы есть в рассказе С. Ауслендера «Апропо» (Весна. 1908. № 4). О докладе Волошина см. отчет: Яблоновский С. В кружке // Русское слово. 1907. 1 марта. Ср. также: «О лекции Макса Вы, вероятно, слышали. Мое впечатление, „глупо". Со стороны Макса глупо, что он это читал этим. Со стороны же публики было глупо все, что они говорили. Судите сами, если умнее всех прочих был Потресов-Яблоновский» (Письмо В. Я. Брюсова к К. И. Чуковскому от 8 марта 1907 г. // Чуковский К. Из воспоминаний. М., 1959. С. 447).

    — РГБ. Ф. 109. Карт. 23. Ед. хр. 19. Л. 39 об.). Сама Сабашникова вспоминала: «В то время я начала писать портрет Лидии — в своей оранжевой комнате она лежит против меня, в позе сфинкса, опираясь на локти. Я писала ее en face» (Волошина М. (Сабашникова М. В.). Зеленая змея. М., 1993. С. 155). Однако работа над портретом была окончена уже после смерти писательницы. Ныне он находится у Д. В. Иванова (Рим).

    633) Речь идет о ресторане «Французский» (Невский пр., 18), владельцем которого в те годы был выходец из Италии Альбер (в России — Альберт Альбертович) Бетан (позже ресторан унаследовал Джузеппе Бетан). «Альбер» занимает одно из центральных мест в петербургском локусе Кузмина, упомянут в нескольких стихотворениях.

    «Часы» (1907) — роман Ремизова.

    635) Речь идет о фельетоне «Торжествующий Приап и соревнователи де Сада в русской литературе», где А. А. Измайлов, в частности, писал: «…в современной литературе замечается сейчас определенная болезненная струя, которую пускает явно нездоровый мозг и ведение которой наши критики, строго говоря, должны были бы передать психиатрам. <…> В „Весах" недавно напечатана повесть г. Кузмина „Крылья", рассказывающая — как бы деликатнее выразиться? — ну, о том, как мужчины любят мужчин. Как известно, есть такая аномалия <…>.

    — Это показано там со всей откровенностью?

    — Видите ли, сюжетец этот для русской литературы довольно необычен и потому автор, естественно, иногда предпочитает прибегать в читательской догадливости. Но, конечно, невозможно ошибиться в его понимании. <…>

    Такие политически бурные времена, как наши, как нельзя более способствуют расцвету этой, с позволения сказать, литературы, и я не удивлюсь, если оно создаст у нас форменного маркиза Сада. И самое жалкое здесь то, что это приапическое пакостничество присасывается, как грибок, к молодому в литературе и хочет действовать под его фирмой, а люди мало осведомленные могут подлинно обобщить его с новым течением и с молодежью. Надо в самом начале сорвать с этого словоблудия его маску и сказать, что оно ничего общего не имеет и не должно иметь с настоящей литературой наших „молодых", среди которых есть несомненные дарования, есть даже и настоящие таланты…» (Биржевые ведомости. Утр. вып. 1907. № 9776. 3 марта).

    «Нового общества художников», где участвовал К. А. Сомов.

    637) «Ariane» — опера П. Дюка «Ариадна и Синяя борода» (1907).

    638) Сохранилось приглашение В. Г. Каратыгина на этот день, датированное 3 марта (РНБ. Ф. 124. Ед. хр. 1938. Л. 3).

    639) Имеется в виду пьеса «». Напечатана в сборнике «Цветник Ор. Кошница первая» (СПб., 1907).

    640) Матильда Петровна — персонаж «Картонного домика», прототипом которой была Л. Н. Вилькина. Ср. в повести: «Если это забавно, когда Матильда вам садится на живот и говорит, что сон химера, <…> то мы очень забавлялись».

    641) Кафе помещалось на Невском пр., 44.

    (ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 6. Ед. хр. 81. Л. 62 об.).

    «Передвижного театра» П. П. Гайдебурова в помещении «Нового театра» в оформлении Л. Бакста. Отзыв о пьесе см: Блок. Т. 6. С. 180–181. Ср. примеч. 10, январь 1907 г.

    — Павел Петрович Марсеру).

    645) Кондитерский магазин фирмы «Жорж Борман» (Невский пр., 30).

    646) «Нечаев» — магазин колониальных товаров и фруктов Г. Р. Нечаева (Невский пр., 44); «Вотье» — шляпный магазин Г. Ю. Вотье (Невский пр., 46).

    «Белые ночи» (СПб., 1907).

    648) Имеется в виду произведение Ремизова «О страстях Господнех. Тридневен во гробе» (Лимонарь, сиречь: Луг духовный. СПб., 1907. С. 91—106), другой вариант — «отреченная повесть» «Страсти Господни» (Ремизов А. М. Собр. соч. Т. 7. С. 129–135).

    649) Ср. описание этого эпизода в главе «Эротическое общество» в книге Ремизова «Кукха. Розановы письма» (Берлин, 1923. Репринт: Нью-Йорк, 1978. С. 99—102), а также в рассказе С. Ауслендера «Апропо» (Весна. 1908. № 4).

    650) 15 марта Ремизов писал Кузмину: «Заходите к нам в субботу 17 марта часов в 5 дня. Вместе пойдем к Бердяевым обедать. В воскресенье, как предполагалось, невозможно, потому что в воскресенье первое собрание религиозного общества и начало собрания в 8 часов вечера» (РНБ. Ф. 124. Ед. хр. 3617. Л. 5).

    651) «Красный паучок» — рассказ Л. Д. Зиновьевой-Анибал, вошедший в сборник «Трагический зверинец».

    652) См. в письме Брюсова от 14 марта: «,Весы“ обращаются к Вам с просьбой — написать для них очерк о театре В. Ф. Комиссаржевской <так!> за минувший сезон. Сколько мы знаем, Вы следили с вниманием за этим интересным предприятием и, конечно, у Вас есть что сказать об нем нашим читателям. Вы нас очень обязали бы, согласившись на нашу просьбу, так как „Весам" стыдно своего молчания об этом театре. (Обещал было нам статью Е. Аничков, но не прислал.) Очерк желательно поместить не позже майской книжки, и рукопись Вашу нам хотелось бы поэтому получить в самом начале апреля» (WSA Bd. 7. S. 72). Кузмин отвечал на это 19 марта: «…я охотно исполню просьбу „Весов" относительно заметки о театре Коммиссаржевской. Вероятно, на будущей неделе я смогу ее доставить. Я заранее прошу ее сокращать, исправлять, отвергать, в чем она будет несоответствующей» (РГБ.  5.

    653) В том же письме Кузмина к Брюсову говорилось: «Нельзя ли попросить Вас приветствовать от меня „Голубую Розу", о vernissage которой, не без некоторой занозы, я узнал вчера от многих (С. П. Дягилева, Блока, Сюннерберга), получивших приглашение?».

    654) На вечере были также: П. А. Бархан, Л. Н. Вилькина, Л. Е. Габрилович, А. А. Кондратьев, В. И. Корехин, А. Ф. Мейснер, К. А. Сюннерберг, Тэффи и супруги Чулковы. Кроме названных Кузминым, стихи читали Гофман, Кондратьев и Мейснер (см.: ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 6. Ед. хр. 81. Л. 63).

    «…по поводу одного рассказа „Лимонаря" произошел скандал, чуть было не перешедший в настоящую ссору. <…> Я как-то пришел к Алексею Михайловичу, и он прочел мне новый рассказ — „О страстях Господних", который произвел на меня громадное впечатление. Я сейчас же побежал на башню и хотел прочесть эту вещь Вячеславу Иванову.

    — А она действительно хороша? <…> Ну, так сдайте ее в набор, — сказал Вячеслав Иванов, очень бегло просмотрев рукопись. Я сдал ее в набор и вскоре принес корректуру. Вячеслав взял ее, пошел в свою комнату — и через четверть часа влетел в столовую, где сидел я, со страшным криком <…>

    — Как вы смели без моего ведома сдать в набор такую гадость! Неужели эта ходячая истерика в синей рубашке (я всегда носил русские рубашки) не понимает, что этот рассказ богохульство, гадость и никак не может быть напечатан в моем издательстве! <…> Вячеслав Иванов покричал-покричал, потом успокоился, но остался при своем мнении. Я заказал отпечатать рассказ в нескольких экземплярах, кажется в 25-ти, заплатил за это и принес их А. М. Ремизову» (Новый журнал. 1955. Кн. 43. С. 130–131).

    656) Религиозно-философские собрания в Петербурге существовали с осени 1901 г. до 5 апреля 1903 г. Здесь имеются в виду заседания «Санкт-Петербургского религозно-философского общества», официально открывшегося 3 октября 1907 г. См.: Мейер А. А. Петербургское Религиозно-философское Общество / Публ. Е. С. Полищука // Вопросы философии. 1992. № 7. С. 107–115. Однако занятия общества начались уже с весны 1907 г. (см. примеч. 11, апрель 1907 г.). См. сведения в хронике: «По инициативе Бердяева, Булгакова и Розанова возрождается в Петербурге религиозно-философское общество» (Родная земля: Понедельник. № 6. 13 (25) февраля). О сложностях при организации: Там же. № 12. 26 марта (8 апреля).

    657) Газета «Родная земля» извещала в хронике 17 марта: «В „Кружке молодых" состоится в среду обычный „Вечер Искусства", — посвященный немецкому поэту Франку Ведекинду». Очевидно, переводивший Ведекинда Потемкин должен был присутствовать на этом вечере.

    «Дорогой Михаил Алексеевич, простите, что мне хочется писать Вам и что, уступая желанию, я отнимаю у Вас время, заставляя читать эти, быть может, скучные для Вас строки. Вы сердились на меня за мое отношение к Вашей повести, но разве мог я отнестись иначе, видя, что Вы читаете ее другим, для которых то, что сквозило за каждым словом, было лишь „любопытно", лишь „забавно". А ведь это было глубоко Ваше.

    Может быть, я неправ, не знаю, мне трудно относиться объективно. Я вообще плохо переношу людей, каждый человек так или иначе трогает меня психически, а я лишь немногим могу позволить это, вот почему, быть может, эти другие так часто мешают мне просто смотреть, как Вы говорите, читаете, думаете.

    Мне так редко удается видеть Вас таким, как я хочу, таким, как на „портрете". Как часто мне больно от той маски, за которой скрывается Ваше другое настоящее лицо. Вот на миг видно оно, но нет, опять скрылось. Надолго ли? О, как часто слишком надолго.

    Вот почему мне было тяжело сегодня от этого ожидания, от этих других, для которых была надета маска, или, быть может, она была для меня?..

    Нет, скажите, что нет, мне было бы слишком тяжело это.

    Ведь правда, Вы не сердитесь? Ваш Борис Леман.

    Может быть, ответите.

    S. P. B.

    17. III.

    » (РГАЛИ. Ф. 232. Оп. 1. Ед. хр. 266).

    Судя по всему, между Леманом и Кузминым в эти месяцы разыгрался настоящий почтовый роман. В РГАЛИ сохранились три письма Лемана Кузмину этого времени (см. примеч. 6, апрель 1908 г.).

    659) Имеется в виду «Осуждение Фауста» Г. Берлиоза (см. примеч. 4, апрель). Приводимые Кузминым с неточностью слова (в оригинале: «Nous verrons nous jamais dans cette vie… Foliel») поет Маргарита.

    661) По заказу «Золотого руна» Сомов писал портреты Блока, Белого и Вяч. Иванова.

    662) В обзоре Брюсова «Новые сборники стихов» в «Весах» (1907. № 2) рецензировались сборники А. Блока «Нечаянная радость», С. Городецкого «Ярь», Вяч. Иванова «Эрос».

    663) Имеется в виду роман Брюсова «Огненный Ангел», печатавшийся в «Весах» (1907. № 1–3, 5—12; 1908. № 2–8).

    664) См. письмо Н. В. Чичерина от 23 марта 1907: «У нас гостит родственник Н<атальи> Д<митриевны>, а потому мы Вас просим принести с собой вместо дневника вещи из русского периода: „Времена года" и „Духовные стихи"» Ф. 437. Оп. 1. Ед. хр. 147. Л. 9).

    665) В альманах «Белые ночи».

    666) 24 марта 1907 г. М. А. Волошин приехал в Коктебель; М. В. Сабашникова присоединилась к нему только в августе.

    667) В середине марта 1907 г. разгорелся конфликт между издателем «Золотого руна» Н. П. Рябушинским и секретарем редакции А. А. Курсинским, в результате которого Курсинский покинул редакцию. Подробнее см.: Лавров А. В. «Золотое руно» // Русская литература и журналистика XX века. 1905–1917. Буржуазно-либеральные и модернистские издания. М., 1984. С. 153–155.

    «Корабли» (М., 1907). В нем были опубликованы два стихотворения Ю. Н. Верховского.

    669) Речь идет о 2-м выпуске альманаха (СПб., 1907).

    670) Имеется в виду альманах «» (СПб., 1907). Там были опубликованы стихи Кузмина (см. запись в дневнике, сделанную на следующий день).

    671) Имеется в виду книга: Сологуб Ф. Змий. СПб., 1907.

    672) Слухи о конфискации «Факелов» не подтвердились.

    673) Свидетельством этого визита осталось письмо Чулкова от 31 марта (получение которого не отмечено в дневнике, видимо, потому, что 1 апреля Кузмин с Чулковым увидались): «Многоуважаемый Михаил Алексеевич! Издательница „Белых Ночей" обязуется выплатить сумму денег, необходимую для издания и для уплаты гонорара, в несколько сроков. Таким образом, каждый из нас может получить половину своего гонорара вскоре по выходе книги, а другую половину через месяц. <…> Очень жалею, дорогой Михаил Алексеевич, что Вы не застали меня дома. Постараюсь на днях зайти к Вам. С Вами был и Ауслендер? Передайте, пожалуйста, привет ему и спасибо за рассказ» (РНБ.

    «Комедии о Евдокии» в статье «Письма о драме» (Золотое руно. 1907. № 7–9; Блок. Т. 5. С. 82—176). Ср. запись от 5 апреля.

    675) «Лионский кредит» — санкт-петербургское агентство французского акционерного банковского общества. Помещался по адресу: Невский пр., 48.

    676) Имеется в виду книжный склад «Комиссионер» (Садовая ул., 18).

    677) См. в письме к Нувелю от 15 июня 1907 г.: «Если выйдут „Комедии" отдельно, „Евдокия" посв<ящена> Вам, „Алексей" — Потемкину и „Мартиньян", думаю, — Ремизову» ( С. 261). Однако в отдельном издании посвящений не было.

    678) За день до того, 30 марта, Б. А. Леман написал Кузмину очередное послание:

    «Смотри, смотри: идет весна.

    К. Бальмонт

    …

    Впервые душа заглянула в эти бездны, до сих пор скрытые для нее, и страшен цветок, раскрывший свои лепестки желанием Рока. И я не знаю, что делать, и страшно мне, как одинокому путнику, застигнутому грозой среди поля, пугают далекие, все приближающиеся удары грома, и принесут ли они счастье, новое и неведомое, или б<ыть> м<ожет>, лучше было жить как раньше… но нет, уже диссонансом звучит это „раньше" с тем, что узнал сегодня.

    Вот почему страшно, вот почему не верится тому, что близко…

    Холодно было в душе, словно вековой, сверкающий ледник залег там: думалось, что так и будет всегда, что никогда не придет для нее то, что так обычно для других. Но ошибался печальный рассудок, пришло и для нее…

    Необычайно и непривычно кажется все вокруг, и рвется душа к неведомому, и боится привыкнуть к молчанию…

    И нет сил удержать того, что так было привычно, перестало уже оно быть желанным. Новые звезды восходят на темном небе, новые тени ложатся вокруг лучей неизбежным…

    Ваш

    Борис» (РГАЛИ.

    Два письма Лемана (от 30 марта и 5 апреля 1907 г.) находятся в фонде писателя Б. А. Лазаревского. Они атрибутированы самим Лазаревским (карандашом на первом письме написано: «Леман (Б. Дикс)»). Адресат не указан, и до подготовки настоящего комментария они числились в РГАЛИ как письма Лемана «неустановленному лицу». По нашему предположению, Кузмин просто-напросто продал эти два письма Лазаревскому (поскольку они не содержали обращения к адресату по имени, что в какой-то степени страховало его от чужого любопытства). Известно, что Лазаревский коллекционировал автографы писателей-современников.

    679) Извинительная записка от Ремизова (нам неизвестная) была, видимо, связана с тем, что 26 марта Кузмин писал ему: «Хотим к Вам прийти в субботу: Сомов, Вяч<еслав> Ив<анович> и я (я после „Горя от ума")» (РНБ.

    Раздел сайта: