Кузмин. Дневник 1905-1907 гг.
1907. Ноябрь

Ноябрь

1_____

Письмо от Руслова — вот судьба!^{913} Ходил к Сомову — нет дома; зашел к Сереже: Гофман выходит, это надо принять к сведению. После обеда зашел к Чичериным — нет дома. Зашел к Гофману, бывшему у меня и оставившему книгу. Пополнел, спотыкающаяся походка, вид идиотический, ненужные лжи о свадьбе^{914} и т. д., все очень подозрительно: что может советовать этот будущий паралитик юноше sans equilibre^[303]? Зашел к Вяч<еславу> Ив<ановичу>, там эта баба Минцлова водворилась^{915}. Вяч<еслав> томен, грустен, но не убит, по-моему. Беседовали. Мои мысли к будущему. Валечка прислал трогательное серьезное письмо, чтобы я не играл Наумовым.

2_____

Завтракал у Чичериных, уговорился обедать у них в свои имянины. Заезжал к парикмахеру, за папиросами, конфетами etc. От Сомова и Ремизова письмо^{916} — не придут, от Валечки и Наумова — благодарит за то, что написано во втором письме. Не зная еще, что в тот же час он назначил Нувелю свидание на понедельник, я был очень обрадован. Приплелся Тамамшев, приехал Сережа, пришли гимназисты. Они все хотят ко мне приводить разных юношей; что же, в час добрый; описывали мне кандидатов: красивый, из хорошей семьи и т. д. Сидели долго. Нужно бы их звать поодиночке. Покровский, несмотря на мордальонность, очень мне нравится.

3_____

Приглашение от Зинаиды^{917} письмо от злосчастного Павлика^{918}. Заезжал к Renouveau, счастливому будущим свиданьем, ревную несколько, хотя и легок. У Сомова посидел, пил чай, играл Adam. Приехала сестра, просила к 11-ти в лечебницу. Поднялся к Иванову, где была Чеботаревская, читал стихи, понравившиеся ему sub specie mortis^[304]. Спустился, затопил печку; писать ли? Да, да, конечно. Долго ждали Мих<аила> Як<овлевича>, поехали к Палкину, тотчас встретив там Белого. Пили, ели, было не плохо, был приятный один из румын. Очевидно, В<иктор> А<ндреевич> решил делать очередь, или он хочет решительно объясниться с Валечкой? Посмотрим.

4_____

Ясный, ликующий день. Зимнее солнце так хорошо бы дробилось на окладах темной часовни. На минуту заехала Варя с девочками и мужем. Поехал к Валечке, оказывается, еще раньше В<иктор> А<ндреевич> звал его в училище, чтобы выслушивать важное, но тот не приехал. Ретроспективной ревности я не питаю, тем дальше от меня этот юноша, желающий всех осчастливить. У Изабеллы была Зинаида, какая-то жидовинка и господин. Оттуда поехали к Дягилеву, где были его отец, брат с женой и Маврин. С<ергея> П<авловича> я не дождался. Письмо от Лемана, больше ничего; поехал к Каратыгиным разбирать новые сборники фр<анцузских> песень. Великолепная луна, звезды, я свободен, весел, хотя и без денег, все более и более мне нужных.

5_____

Такое же солнце, сижу дома. Обедала глухая Маклецова. Перед грациями заехал к Renouveau выслушать отчет, оказавшийся довольно плачевным: незначительность разговора, холод, кокетство, внешняя любезность, стена. В<альтер> Ф<едорович> был в мрачной меланхолии. Я утешал его, чувствуя себя почти исцеленным. Свидание у них на субботу. Que le bon Dieu les bénisse!^[305] Болтали, играли Cimarosa. У Венгеровых была зеленая скука. Сомов пел, Изабелла играла, Зинаида говорила глупость за глупостью, я читал, Валечка хандрил. Чудные ночи, гулять бы, кататься, пить вино с тем, кого любишь на время. Дягилев говорит, что Руслов — некрасив, но мне часто нравятся рожи больше красавцев^{919}.

То же солнце, те же дома; заходил Добужинский, писем нет. По телефону звала Чеботаревская, чего этой суке от меня надо — не понимаю. Письмо от Руслова, длинное и милое, резвое^{920}. В театре, конечно, куча людей, дела и пр. Все тащили в «Вену», но я, Сомов, Нувель и гимназисты поехали к Палкину. Было премило, и Св<ятополк->Мирский очень понравился моим друзьям. Был там Рачалев, которого Нувель макротировал для Сомова. Да, на днях Валечка слышит диалог у чайной: «Ну, Ванька, пойдем, полно педерастничать». — «А вот и черный барин». — «А спина-то у него какая крепкая». — «Барин, а барин, выеби его, право». Нувель поспешно ретировался.

7_____

С утра были сложности: пришли клопоморы, звонкопроводчики, приплелся невпущенный Павлик, приехал Воротников из Москвы. Толстый, une tante crachée^[306], знает и Руслова и его товарищей (Колю Фирсова, Лари), Судейкина etc.; был, конечно, очень любезен, просил зайти часов в 5, чтобы выслушать какую-то вещь. Телефон из театра: зовут в 7 ч. к Добужинскому^{921}. Зашел отгласить Лемана, к Тамамшевым, где видел его товарища и его двоюродн<ого> брата (вроде Ликиардопуло), и к Воротникову, куда пришел томный студент Пикар. Спешил обедать и к Добужинскому; везли под мостами по Обв<одному> каналу, где чернь и ломовые; повеяло Александрией, au delà^[307], восторгом: ночь, вид торговой части, подонков столицы. Я очень попался, ругая Будкевич при ее муже. У Валечки посидели, он в восторге от вчерашнего вечера, от Мирского, от молодежи — не я ли это все делаю друзьям, а разве В<иктора> А<ндреевича> не я изобрел? У Сомова были Бенуа, Аргутинский, Яремич, Нурок и Добужинский — было скучно, во всяком случае, скучнее, чем с гимназистами, которые милы даже молча, будучи молодыми. Нашел письмо от Костриц и от Наумова, зовущего завтра в 3 ч.^{922}

8_____

Поздравительная телеграмма от Воротникова. В серый день шел к В<иктору> А<ндреевичу>; так как в приемной была дама, принимал меня в палате, болтая о всякой всячине пусто и внешне; звал навещать, когда угодно; о Нувеле ни слова. Расстались вежливо и далеко. Пришел Тамамшев, принес цветы; обедал у Чичериных; хотят меня показывать почтенным людям. Pierre Мейендорф, которому меня указали, сказал: «Il a l’air très intéressant»^[308]. У «современников» был Гнесин со своими романсами. В<альтер> Ф<едорович> предложил мне приехать к Маврину, ждавшему Дягилева из Народного Дома. Тот был в очень короткой студенч<еской> куртке, assez excitant^[309]. Приехал С<ергей> П<авлович>, оживленный, как всегда, полный рассказов; иронически, по-моему, хвалил мои бандо и жилет. Меня возбуждало видеть людей, которые, вероятно, по нашем уходе лягут вместе. Без меня был Верховский. Да, получил письмо от Мирского, очень милое, просит их позвать скорее, что они уже соскучились etc. Это лестно, что молодые не скучают с нами, ищут, и приходят, и хотят приходить. С<ергей> П<авлович> читал какое-то анонимное письмо, по-нашему, от Юрочки. Скоро ли будут деньги: я что-то очень много проживаю.

9_____

Сидел дома, писал, играл; пришел Леман, очень скучный, просидел до того, что я опоздал к Кондратьеву, куда был зван, и поехал просто к Нувелю. Он спал на диване, был будто недоволен спросонья. Явился Сомов, и, посидев, потащились в «Вену», где никого не было. Друзья вспоминали молодость, первые влюбленности, признания etc, было что-то вроде «Serapionsbrüders»^{923}. Неплохо. Дягилев остается еще до середы. Ночью накануне у меня все были кошмары, огромная лошадь вскакивала в окно и ложилась на меня, бушевала вода вокруг утлой лодки, кто-то умирал. Но я совершенно здоров и настроен.

10_____

Заезжал Валечка из замка, полный надежд и упований. Завидую ли я ему? Свидание у них на среду. Вечером был у Верховских, где были Каратыгина, Черикова, Репины и офицер Швецов. К Ремизовым не попал. Завтра нужно ехать к Фокину. Какая тоска. Каждый день Чеботаревская дважды звонит меня по телефону.

11_____

К Фокину не поехал, а прямо к Нувелю и Сомову, где и просидели. Наверно, Бенуа будет злиться, оказавшись у Фокина вдвоем с Каратыгиным. Сидела Анна Андреевна оживленная и en train^[310]. Прислали «Весы». Вечером был у Тамамшевых, играл Debussy; был Сережа и их кузен, очень приятный и не без кокетства.

12_____

^{924}. Писал письма. Пошел к Нувелю; было тепло и скользко; вчера у него был Дягилев, сегодня он у него и т. д. Нашел у меня таинственный вид и вымотал-таки, что я сознался в посещении Покровского. Я ничего рассказать не мог, т. к. разговор с этим милым юношей, хотя и сердечный, был самый обыкновенный. Пришел Сомов, пели «Figaro», болтали; совсем тепло. Придумал стихи.

13_____

Встал очень поздно, денег опять не прислали; письмо от Чеботаревской, потом она и сама явилась en personne. Письмо от милого Руслова, длинное и сердечное. После обеда зашел к Чичериным и за кое-какими покупками. Был вечер, руки были заняты, насилу влез на извозчика. Вечером были Сережа и Нувель. Письмо от Бенуа, этот инцидент с балетом как-то приблизил ко мне его. Читал новеллы, стихи, начал «Мейер»^{925}. Спал очень плохо.

14_____

Пришел политехник приглашать меня завтра в концерт, на афише которого я уже пропечатан. Уверен, что многие студенты брали билеты исключительно на меня. Переписываю для этой суки «Куранты». Идет снег, слегка болит голова, денег не шлют. Пришел Валечка, объяснившийся с В<иктором> А<ндреевичем> и принесший приглашение на завтра. Говорит, что мои шансы очень велики, но это меня как-то не радует и не верится этому. Поехали с ним к Чеботаревской и к парикмахеру. У Блоков была куча народа, скучнейшие актрисы, 3-ое Городецких^{926}, Сологуб, Ремизов etc. Ремизов выражал свои восторги по поводу «Кушетки», и Городецкий тоже, но было скучно. Положительно, мне в тягость обилие женщин. Мейерхольд говорил мне комплименты, что я похож на гимназиста: «Молодой и прекрасный Мих<аил> Ал<ексеевич>» и т. п. Хотелось бы съездить в Москву в половине декабря и, заехав в Окуловку на обратном пути, пробыть там праздники. В<иктор> А<ндреевич> тоже уедет. Шел снег, и было тепло; долго дожидаясь на крыльце, я чертил по свежему снегу машинально палкою «В. Н.», хотя не думаю о нем нисколько.

15_____

Сегодня узнал я, что выбран В<иктором> А<ндреевичем> я, и был им поцелован печально и серьезно; звал меня непременно в субботу с Вальтером Федоров<ичем>. Не наполнило меня все это ни радостью, ни гордостью. После обеда поехал к Валечке с докладом, потом к Костриц, приехавшим через ½ года из Парижа. Вспоминали старину, нашли, что я очень похудел и помолодел. У Бенуа был соверш<енно> расстроенный Аргутинский, Сомов, Нувель, Нурок и Яремич. Завтра попадем на репетицию «Павильона»^{927}. Возвращался почти всю дорогу пешком, страшная грязь.

16_____

Чудный день. На репетиции было отлично, актеры уже в костюмах, между публикой громкие переговоры, остановки. Раньше шла репетиция глазуновских «Времен года», причем кавалеры танцевали в городских платьях — забавно. Вечером пошел к Ремизовым, там были Перемиловский и Нувель. Сер<афима> Павл<овна> пришла поздно. Ал<ексей> Мих<айлович> говорил, что многие меня ненавидят до того, что готовы бы были убить меня, и что их всё будет увеличиваться, а друзей уменьшаться. Ненавидят люди политики. Потом с Нувелем и С<ерафимой> П<авловной> говорили о моем эгоизме, легкости, готовности все перенести и т. д. Что-то будет завтра, свидание dei due illustri rivali^[311].

17_____

Поехал за папиросами, бумагой и т. п., пил кофей в Café, говорил оттуда по телефону, вспоминая рекомендации Маврина, купил билет на Баха. Наши просят приехать после концерта в «Вену». У В<иктора> А<ндреевича> был уже Нувель, потом пришла подруга сестры с мальчиком. В<иктор> А<ндреевич> был весел и тёпел, будто все в порядке вещей. Вскоре приехал ко мне Валечка, довольно бодрый. Концерт был скучен, но множество знакомых занимало. В «Вене» было сумбурно, жарко и так себе. Сестра, кажется, была рада видеть моих друзей. Нувель меня провожал, потом я его, вспоминая, болтая, строя планы.

18_____

Утром проник Павлик. По письму Веры Федоровны поехал в театр; беседовали, торопят с музыкой^{928}. Видел Бецкого и др. Сережа с похмелья лежал у себя; прочитал его рассказ для «Весов»^{929}. Мальчик делает карьеру. Вместе вышли к В<альтеру> Ф<едоровичу>, пишущему стихи. Посидели. Пошли в Café выпить чаю. После обеда зашел к Чичериным; тихо, мирно, поиграли Баха. У Эбштейн застал полусонных наших, кислую Анну Ник<олаевну> и кислых Марусю и Юру; у него был товарищ; после отъезда наших пили кофе и ликеры. Было уютнее, чем всегда. Прислали «Перевал», где Нина посвящает Сереже очень компрометантную вещь^{930}. Сережа как-то очень отдален от меня.

19_____

é; долго не куря, выпив черного кофе, видя одного из мордальонов, сделавшего мне глазки, надевая пальто, вдруг почувствовал, что колени у меня подгибаются. В типографии Чулкова не было, деньги обещают во вторник; видел там Ремизова. Закупил провизии. Ремизов пришел рано, усталый и обиженный. Были гимназисты, Дмитриев, Сережа, Сомов, Нувель и неожиданно только что приехавший Бакст. Сомов страшный рохля, двух слов не сказал с Мирским. «Куранты» ставит Дмитриев, что сразу повысило мой интерес к ним^{931}. Сережа меня сердил фырканьем в присутствии молодежи, развязностью и, м<ожет> б<ыть>, тем, что он нравится Мирскому. Но как все фантастично: молодежь, письма, любви, ненависть. Мне кажется, что что-то из-под меня уходит, не знаю отчего. Долго убирал после гостей. В<альтер> Ф<едорович> рассказывал про посещение какой-то трущобы с фотографиями и т. п. Спал тяжело, проспав почти до 2-х часов, болела голова.

20_____

С утра явился ко мне Бер, une tante crachée, потом Юраша, так до обеда. Потом Дмитриев толковал о «Курантах», он милый и нежный, но несколько моллюск. Заехав за Валечкой, отправились к Сомову. Говорили с Андр<еем> Ив<ановичем> о старости, о предполагаемой поездке в Москву и т. п. Бакст и Сережа не пришли, но приехали Бенуа, Аргутинский и Фокин со своим билетом. Мейерхольд приглашен в императорские, думает, в доме Эль-стон устраивать cabaret etc.^{932} Что-то меня гложет: безденежье? Тепло. Письмо из Москвы от Руслова и еще 3-х господ из ресторана, написанное на прейскуранте^{933}.

21_____

Что было, не помню. С утра явился еще не уехавший Воротников. Длиннейшее письмо от Руслова. Писал музыку. Пришел il principino, посидевший с час мило. Заехав за Сережей, отправились к скучным Костриц. Потом домой; у Вольф<а> в окне второе издание «Крыльев»: что же денег-то мне не шлют?

22_____

Вышел к Воротникову, болтавшему всякий вздор, поехали вместе; он обещал сделать в Москве мне встречу^{934}. В<иктор> А<ндреевич> был сама прелесть: ласков, доверчив, нежен, будто что-то условленное между нами. Он сидел у окна и видел, как я приехал: уж не ждал ли? Будто fiancés^[312]. Оттуда к Чулкову, обедать в «Вену» и, гонимый каким-то злым роком, в pays chauds на 4 л<инию>. Это — форменная обираловка. Клянусь, что это — последний раз. Валечка показывал мне фотографии очень миленького Леонида, с которым он сегодня был, играл романс, посвященный В<иктору> А<ндреевичу>, и писал ему письмо при мне. У «современников» была какая-то певица и певец. Поехали к Бенуа, где были Фокин, Сомов и Лансере, всё о балете; Валечке хотелось есть, и мы поехали в «Вену», где я оставил последние рубли. Был Пильский, Чеботаревская и разная шушера. Чеботаревская развесила афишу, где «Куранты» напечатаны шрифтом с ее лицо, — прямо неловко^{935}. Слезкин, сбривший усы, вертелся very tapeticamente^[313]

23_____

Опять пустили Павлика. Сидел безвыходно дома; видел Бакста; был очень весел, и все хотелось танцевать. Приплелся Тамамшев. Сережа, телефонировавший, что придет, надул; приехал один Нувель, получивший уже сегодня быстрый и ласковый ответ от В<иктора> А<ндреевича>. Я был несколько шокирован и быстротой ответа, и приглашением на понедельник со мною вместе. Давно я писал ему и не получал от него ответов. Читали Пушкина отрывки, прямо упиваясь современностью его прозы. Денег ни гроша. Писал «Анну Мейер» усердно. Что-то будет завтра, в понедельник, в Москве?

24_____

Конечно, денег не прислали. Утром гулял; вечером зашел к Гофману, только что вернувшемуся из Москвы; он получил от В<иктора> А<ндреевича> письмо; вдруг он тоже вздумает припятить в понедельник! От него направился к Ремизову, где должен был быть Дмитриев. Ал<ексей> Мих<айлович> куда<-то> ушел, оставив меня караулить Дмитриева и ждать Серафиму Павловну. Видел иллюстрации к «Пруду», не без Клингера, но приятные^{936}<орения>.

25_____

Денег все нет; прямо ни копейки — буквально. Зашел к Вяч<еславу> Ив<ановичу>, который спал с дороги, охраняемый Марьей Мих<айловной>, кумой и Гофманом. Пришел Сережа; с ним вместе пошли к Тамамшевым, где и провели вечер. Я, кажется, простужен. Завтра увижу В<иктора> А<ндреевича>, что еще? Ремизов просил Дмитриева привести Покровского и principino, отбивая от меня клиентов. Но это ничего — пусть вращается молодежь между нами.

26_____

<иктора> А<ндреевича> был товарищ; был нежен, но и с Нувелем очень любезен. На вопрос о нарциссе, условленном, отвечал, что любит тот цветок, который у него в руках. Был у меня Чулков, пошли к Ивановым, где я и остался. На квартет опоздал; была куча народа. Il principino ехать отказался, и мы направились к Лебедевым. Бенуа сказал, что эскизы Дмитриева ему не понравились, но что Локкенберг их поправит. Это еще что за контроль? Принять к сведению и поговорить завтра за репетициею.

Был на репетиции, видел и Дмитриева, и Локкенберга, последний просил, будто ничего не зная, ничего не менять в эскизах. Обстановка даже любительской репетиции меня волнует. В типографии ничего не дали, конечно, обещали в три дня. С Чулковым поехали в Café de France. Заехал к Баксту, у которого были Сенилов и Коровин. После обеда зашел к Чичериным попросить денег и поехал к Нувелю, куда пришел и Сомов, но не Маврин. Страшно болела голова. Утром было важное, но неопределенное письмо из замка, чем-то расстроившее меня. Читали «Satyricon»^{937}.

28_____

Был Бер, Тамамшев, Сережа, Глеб Верховский, Ремизов, Иванов — прямо Содом и Гоморра. Глеб хочет ко мне привести Зарецкого; узнав, что ему 32 года, я значительно охладел к этому предприятию. Поднялись к Вяч<еславу> Ив<ановичу>; Костя очень вырос и скоро станет милым. Вместо Анны Петровны поехали к Ремизовым; я — с Сераф<имой> Павл<овной>, Сережа с Алекс<еем> Мих<айловичем>. Заезжали за сыром и т. п., дома вдруг нашли Юрашу. Болтали, смеялись. На извозчике я проболтался, кажется, Серафиме Павловне. Столько дела!

29_____

<ильевском> Острове, сидел с Кармин. Поднялся наверх, отнести ноты Вяч<еславу> Ив<ановичу>, у которого был Верховский, обедали при мне, Костя очень вырос и скоро станет мил. Юраша зашел ко мне, очень холодно; от «современников» потащил хоть Сенилова в «Вену», куда попал и Нувель, решивший не ехать к Боткину. К нам засели Куприн, Маныч, Потемкин, было забавно; рядом сидел студент очень подозрительного вида. Вчера, как я ехал домой и ветер холодил лица, мне представилось, как сладко умирать на снегу застреленным; именно на снегу; мне ничего не было бы жалко^{938}. Эдинька у Нувеля ругал меня на чем свет стоит, и отчего?

30_____

Ездил в театр: даже без костюмов «Действо» жутко. Накупил билетов на Dunkan и старинный театр^{939}. Встретил Сережу, с которым и зашел пить чай в de France. В типографии никого не было. Поехал в замок, но В<иктор> А<ндреевич> уже вышел из лазарета. Думая, что будет еще репетиция, пошел на Моховую к 6-ти часам, там были только Локкенберг и Сенилов, репетиции не было; ходили, шутили, будто прошлый год у Коммиссаржевской; одевались и т. д. Начали очень поздно, публика волновалась, знакомых была куча. «Куранты» провалились под смех и шиканье^{940}<одые> люди положительно приручаются. Позвал их в понедельник. Они очень милы, шутили, пили, болтали свободно; они бы были даже прелестными друзьями, помимо всего прочего. Назад шел я с Корнилием даже под ручку. Ремизов попросил меня познакомить Сер<афиму> Павл<овну> с гимназистами, а она их позвала к себе. Очень хорошо проведенный вечер.

Примечания

(в квадратных скобках)

303) Неуравновешенному (франц.).

(лат.).

305) Да благословит их Господь! (франц.).

306) Вылитая тетка

307) Дальше — больше (франц.).

308) «У него очень интересный вид» (франц.).

(франц.).

310 ) В духе (франц.).

311) Двух блистательных соперников

312) Помолвленные (франц.).

313) Очень тапетисто (англ. и франц.).

(в фигурных скобках)

913) Письмо В. В. Руслова не сохранилось. Ответ Кузмина см.: Богомолов. С. 200–201.

— Belyj — Minclova: the Mystical Triangle // Cultura e Memoria. Vol. I. [Firenze, 1988]. P. 63–79; Богомолов H. А. Русская литература начала XX века и оккультизм.

916) Письмо от Ремизова см.: РНБ. Ф. 124. Ед. хр. 3617. Л. 9 (по указателю).

917) Возможно, именно к этому визиту относится недатированное письмо З. А. Венгеровой к Кузмину, помеченное «пятница»: «Как видите, Михаил Алексеевич, у меня есть пристанище — небольшое, но в котором можно и думать, и писать, и беседовать <адрес обозначен: Прачешный, 12, кв. 7>. Приходите. Я дома всегда от 4–6. Затем, просим я и моя сестра Вас быть у нее (М. Подьяческая, 14, первый подъезд под воротами) в понедельник в 10 часов вечера. Можно? Непременно приносите стихи и прозу. Будем Вас ждать. Пока привет» (РНБ. Ф. 124. № 816).

918) Некоторое представление о письмах Маслова этого времени дает сохранившаяся недатированная записка карандашом, переданная через домового швейцара (сохраняем орфографию):

«Дорогой Миша!

Будь такой доброй, выручи сколько хоть можешь ради Бога, послать нужно паспорт и денег ни копейки, а срок уже прошел. Дорогой Миша, не откажи, был я у тебя сегодня утром, но не застал. Надеюсь, что если у тебя есть, то не откажешь. За ответом я зайду завтра, т. е. в субботу. Нахожусь, Миша, в ужасном положении.

Целую тебя. Павлик.

Оставь ответ у швейцара, пожалуйста» (РГАЛИ.

919) См. в письме к Руслову от 8 (21) ноября: «Дягилев меня заинтересовал главным образом общими сведениями о Вас и о молве, Вас окружающей <…> личные же впечатления другого человека, хотя бы и друга, хотя бы и нежно ценимого мною С<ергея> П<авловича>, для меня не так важны» (Богомолов. С. 201).

920) Письмо не сохранилось. Ответ см.: С. 201–202.

«Бесовского действа» Ремизова, которую оформлял М. В. Добужинский.

922) В. А. Наумов, в частности, писал: «Ваше письмо от 1-го ноября где-то странствовало и получено мною позавчера — благодарю за него. Простите беспокойство. Зайдите завтра, если можете, <в> четверг. Часы — 3–4, 4½, 7 вечера. Ваш В. Наумов. 7. XI. 07. Замок» (РГАЛИ.

923) «Serapionsbrüders» («Серапионовы братья», 1820–1821) — сборник повестей Э. Т. А. Гофмана.

924) О каком именно плане постановки идет речь, установить не удалось. Судя по всему, к этому замыслу относится недатированное письмо Е. В. Аничкова к Кузмину: «Дорогой Михаил Алексеевич.

Очень прошу Вас пожаловать. Мы согласились с Каратыгиным, что он будет и мы совместно поговорим, как приступить к постановке Вашего балета, о чем я Вас предупреждал.

Зачем Вы рассказали о нашем с вами разговоре Вашим друзьям?» (РНБ. Ф. 124. Ед. хр. 158. Л. 2). Сохранилась также переписка Кузмина и Бенуа по этому поводу. 12 ноября 1907 г. Кузмин писал: «…сейчас Каратыгин мне сообщил, что Вы отказались участвовать в вечере Аничкова и что будто бы мое крайне невежливое отсутствие вчера у Фокина было одной из причин этого.

Как бы мало мне ни было дела до вечера Аничкова, как бы мало ни верил я в осуществление данного предприятия, мне очень прискорбно, если Вы имеете против меня совершенно заслуженное неудовольствие. И я очень извиняюсь.

1) я вовремя совершенно не знал, что будете Вы и музыка;

2) знал, что будет только Каратыгин и я, что без нот, без Вас, без либретто делало бы совершенно бесплодным наш визит;

3) либретто отлично мог бы захватить Каратыгин и от Верховских, у которых он был накануне, и от Сомова, где он, оказывается, получил ноты;

4) моя роль либреттиста настолько незначительна, что мое присутствие на совещании мне совсем не представлялось такой важности;

Теперь я вижу невежливость моего поступка и прошу у Вас извинения, но если возможно, чтобы вина Вашего отказа не падала всецело на меня, то я очень прошу Вас об этом» (ГРМ. Ф. 137. Ед. хр. 1108). Бенуа отвечал на это письмо 14 ноября 1907 г.: «Дорогой и милый Михаил Алексеевич Мне, действительно, хочется отказаться от постановки Вашего балета и Ваша воскресная измена в этом „не только" предлог. Когда я брался за это дело, то меня соблазняла лишь мысль быть Вашим сотрудником. Вас же это, очевидно, не интересует, а такое Ваше отношение расхолодило и меня. Вы поймете, что самая затея была скорее безумной, а перспектива работать для голодных депутатов — скорее скучной. Теперь я очень рад, что все могу свалить на Вас <…>, нашу же затею исполню в другой раз при более подходящем настроении…» (РНБ.

925) Имеется в виду рассказ Кузмина «» (опубл.: Весы. 1908. № 1).

926) С. М. Городецкий и его братья: Александр Митрофанович — художник и поэт и Борис Митрофанович — библиограф, редактор журналов «На Кавказе», «Кубанская школа». На этот вечер Блок приглашал Е. П. Иванова письмом от 12 ноября 1907 (см.: Письма Александра Блока к Е. П. Иванову. М.; Л., 1936. С. 62).

927) Премьера одноактного балета-пантомимы «Павильон Армиды» в 3-х картинах (по новелле Т. Готье «Омфала» на музыку Н. Н. Черепнина), оформленного А. Н. Бенуа, прошла в Мариинском театре 25 ноября 1907 г.

928) Речь идет о музыке к «Бесовскому действу» по пьесе А. М. Ремизова.

929) О каком рассказе Ауслендера идет речь, неясно, т. к. после рассказа «Корабельщики» (Весы. 1907. № 11) в конце 1907 г. и в 1908 г. его произведения в «Весах» не появлялись.

930) Рассказ Н. И. Петровской «Осень» с посвящением Сергею Ауслендеру (Перевал. 1907. № 12. С. 51–53).

931) См. в письме Кузмина Руслову от 1 (14) декабря 1907 г.: «…ставил „Куранты" очень милый новоявленный художник Дмитриев (еще гимназист), картины которого нравятся даже ворчливым генералам А. Бенуа и Сомову, моим приятелям» С. 206). В. А. Дмитриев участвовал в «Осенних выставках» 1906–1908 гг. См. в заметке А. А. Кондратьева, писавшего об общему невысоком уровне живописи: «Исключением является комната символистов, где выделяются Балльер, Дмитриев и Калмаков. <…> Дмитриев (по всей вероятности, самый молодой из художников этой выставки) дал целый ряд рисунков с эпиграфами из Вячеслава Иванова, Александра Блока и Андрея Белого. В умышленно-уродливых лицах его фигур с идиотски-блаженными улыбками есть что-то больное, детское и страшное. И невольно приходится признать, что, несмотря на всю неряшливость работы, манерные рисунки его с изломанными фигурами носят на себе печать оригинального и многообещающего в будущем дарования» (Перевал. 1907. № 12. С. 61).

932) Идея была реализована значительно позже, в 1912 г., в артистическом кабаре «Бродячая собака».

933) Об этом письме см. в том же письме Кузмина к Руслову от 1 (14) декабря 1907 г. (Богомолов. С.

934) О беседах Кузмина и А. П. Воротникова можно составить представление на основании письма последнего от 27 ноября из Москвы: «Вчера я приехал в Москву, а сегодня уже принимаюсь за письмо к Вам, Михаил Алексеевич. Прежде всего просьба, снова, от Генриха Эдмундовича <Тастевена> о присылке Вашего рассказа <…> Я принимаюсь за разработку постановки „Комедии о Мартиниане“, придумал новые детали. Хорошо бы поставить в январе. Займусь со всем усердием» (РНБ.

«Завтра четверт 6½ ч. соберемся на часок для обсуждения костюмов, а то боюсь, что не возьмутся их приготовить к 30-му. Очень желательно, чтобы Вы оказались в расположении завтра прийти туда (Бассейная, д. 35, кв. 8). А. Чеботаревская. Афиши готовы, билет тоже. (РНБ. Ф. 124. Ед. хр. 4675. Л. 1).

936) См. в очерке А. М. Ремизова «Моя литературная карьера»: «Художник Димитриев показывал свои иллюстрации к „Пруду" — у него был целый альбом, штук двести. (Куда все это девалось и какая судьба Димитриева, не знаю)» (Ремизов А. М. Встречи. Петербургский буерак. Paris, [1981]. С. 74–76).

937) «Satyricon» («Сатирикон») — роман Гая Петрония (ум. в 66 г. н. э.).

938) Вероятно, эти переживания связаны с памятью о последней дуэли Пушкина. Ср. также в стихах Кузмина: «Я знаю, я буду убит / Весною, на талом снеге» (конец 1911 или начало 1912). Сходные размышления Кузмин впоследствии вложил в уста героя романа «Тихий страж» Родиона Павловича Митусова (см.: Кузмин М. Подземные ручьи: Избранная проза. СПб., 1994. С. 310).

939) См. в письме к В. Руслову от 2 декабря 1907 г.: «Эта неделя очень тяжка по театрам: старинный театр, пьеса Ремизова, Айседора Дёнкан, балет — каждый день» (Богомолов. С. 207).

–9 декабря: «„Куранты" не имели успеха отчасти (и очень отчасти) от исполнителей очень „сознательных", старавшихся осмыслить все мои бессмыслицы и певших чрез меру серьезно. Притом дамы были толсты, а кавалеры безобразны. Декорация была очаровательна. <…> Матерьяльный же успех был блестящ: ¾ желающих без билетов, высокие чрезмерно цены, барышники, блестящая публика…» (Богомолов. С. 209). Приводим также газетный отчет о вечере: «Стильный вечер нового искусства состоялся 30 ноября в театре „Комедия", собрал совершенно полный зал публики и, конечно, не обошелся без курьезов. Первый выразился в том, что администрация заподозрила г. г. декадентов в неблагонадежности и попадать в зал приходилось через наряд полиции и длинный строй всевозможных контролеров, остальные курьезные сюрпризы преподносились исполнителями и авторами.

Представление началось вместо восьми час. в начале десятого, и все первое отделение, которое должно было состоять из лекции г. Андрея Белого о символизме, было отменено, и приступили к исполнению пасторали г. Кузьмина <так!> „Куранты любви". Тайна заглавия, почему произведение названо курантами, а не прейскурантами или транспарантами — оказалась неразгаданной: Куранты написаны очень плохими, подчас против желания автора вызывающими дружный смех стихами с скучной музыкой самого г. Кузьмина. Идея пьесы, по-видимому, выражена в заключительных стихах, которые звучат приблизительно так:

Пьеса шла при плохих декорациях и костюмах и в очень неудачном исполнении.

В дивертиссменте были показаны авторы, читавшие собственные труды: г. г. Ремизов, Алекс. Блок и Сергей Городецкий. Романсы на стихотворение <так!> г. Бальмонта под музыку г. Сенилова пел Барышев, справедливо ошиканный, и тщетно пытались вызвать символические отголоски г-жи Ацкери и Волохов<а> и Щеголева пением и чтением.

Из объявленных программой, не объяснив причин неявки, уклонились от суда публичного г. г. Я. Соллогуб <так!>, Мейерхольд и И. Рукавишников, вызвав громкий, но заслуженный упрек в неделикатности.

что среди петербуржцев есть беспечальный кружок лиц, цель и забота жизни которых сводится к жонглированию рифмами, идеями и смыслом». (Русь. 1907. № 323. 2 (15) декабря.).