Кузмин. Дневник 1905-1907 гг.
1907. Октябрь

Октябрь

1_____

Встал не поздно, ездил за покупками. Телеграмма от 4<-х> гимназистов, благодарящих «милого автора „Ал<ександрийских> пес<ен>“ и пьес»^{886}. Волнуюсь ужасно. Отмены нет покуда. Встретил Нувеля. Прибежал В<иктор> А<ндреевич>, очень взволнованный, будто прошлый год. Болтали втроем, говорили вдвоем, позволил вызывать его телефоном когда угодно; на этой неделе, во всяком случае, придет. Жалел, волновался, старался быть последовательным. Сейчас после обеда пришли Сережа, сестра и девочки. Пили чай. Пришел Блок, я одевался при нем; он ожидал более грандиозного: «А то Вы даже жилетки не снимали». Болела голова, поехал в Café de France, куда вскоре явился и Нувель. У Маврина очень мило, уютно, он сам тоже очень милый. Болтали. В<альтер> Ф<едорович> был влюблен, писал письмо, все рассказал. Голова болела. Немного прошлись, спал хорошо. Денег нет.

2_____

Голова почти прошла. Слышал, как утром принесли письмо: встал, думая, что от В<иктора> А<ндреевича>, оказывается, от Каратыгина. Жеребцов хочет спасать мою репутацию, исполняя что-нибудь самое невинное из меня. Студент с Гороховой телефонировал, что придет завтра <между> 5–7<-ю>. На почте сказали, что узнавать нужно в главн<ом> почт<амте>. Святополк-Мир<ские> живут там же. Тамамшев слышал только фамил<ию> Покровского^{887}. Что-то будет? Смогу ли я стать некоторым центром? Но кроме меня кто же таким именно? У Каратыгиных была скука; денег нет ни гроша; все пел из «Fille de m-me Angot», спал хорошо.

3_____

Был гороховый эротоман; конечно, чучела; говорил, что на <Анненск.> вечере в Кисловодске у Яворской одна дама ему сказала про петерб<ургские > собрания у баронессы до 150 чел<овек>, где я — главный, но она меня не видала, т. к. я всегда был занят; хотел присылать^{888}. Послал книг гимназистам, назад не вернули, вероятно, угадал^{889}. Был Сомов у дев; поплелся к Нувелю, Маврин был уже там, интересного на Невском ничего не было, кроме Валентина и Пуца, которых мы еще имели удовольствие видеть в аллее около цирка.

4_____

Приплевшись от Сережи в дивный день, был голоден; пил чай с ситником. Остался дома. Что делать? К чему все это? Где уют семейных, с молодежью, домов? Затопили печку, были звезды и, вероятно, луна. Пил чай один, Сережа не пришел. Разбирал письма до поздней ночи, часов до 2-х; вот молодость, как глупы юноши без руководителей, не ценящие того, что улетает. Вот письма Юши Чичерина, идеологическая дружба, музыка, неизвестность, скорлупа; бедные письма мамы, потом сестры, письма любовные, деловые и другие. Целая жизнь, целая жизнь. Я будто умираю, но это пройдет, конечно.

5_____

Сидел дома; приплелся Павлик. Сережи не было. Ушел; я лежа читал Goldoni. Добужинский поднял меня и повел к девам, где была жена его. Пришел Наумов, поразивший меня будто бы плохим видом, едущий к Гофманам. Проводил его; он предложил идти в балет, был мил и ласков. Пришел Нувель; я был очень ему рад; поехали, я к Чичериным; обедал; С<офья> В<асильевна> вышла замуж, Юша от Караула отказался^{890}, скучновато, но не плохо. Играл «Coppeli’ю» и «Werther»^{891}. От Брюсова письмо: «Кушетка» будет напечатана, «Крылья» просто перепечатаются, о стихах напишут^{892}. Крандиевская в школе говорила про меня, что я три года жил в пещере в скиту и писал поднош<ение> Богородице, потом — обратно, кокетничаю с мужчинами, ломаюсь, пудрюсь, подвожу глаза, на женщин не обращаю внимания. Вернулся рано, девы еще не спали. Ел<ена> Ив<ановна> обомлела от красоты Наумова. Что они думают? В среду Сережа опять притащит какую-то даму с концертом и «Курантами любви». Телефон от милых гимназистов: завтра придут. Мне все это веселее окрашивает будущее.

6_____

Сегодня день не только рожденья, но и крещенья, но и обрученья. Я со слезами благодарю Небо, пославшее мне такое счастье. В<иктор> А<ндреевич> благословил меня на любовь к нему, чистую и уничтожающую другие амуретки. Он был ласков, нежен, трогателен до крайности. Принес вино и насилу решился сказать об этом, сказал потом; мы в темноте бегали за ним вниз, отыскали штопор, пили, смеясь, плача, целуясь, с открытым окном. Будто Италия, Musset. Стук далеких извозчиков, тепло в окошко, вино, разговоры, поцелуи и слезы — незабвенно. Такой ange gardien^[294] é, candeur^[295] и какая-то борьба. Перед ним было 6 гимназистов, беседовали, курили, ели конфеты. Один другого уродливей, только Покровский еще ничего, немного мордальон, но приятный и резвый. Что еще? Играл «Пеллеаса» и, взволновавшись, лежал на диване, ожидая Наумова. Утром ездил за покупками. Забегал к Марье Михайловне, где узнал, что сегодня — день рожденья и Лидии Дмитриевны: [какой ужас,] в один день!

7_____

Был у Renouveau, растрогал его рассказом. Вчера они были у Сомова. Заехали к Сомову, пели, пили чай; купил билет на «Мелизанду»^{893}. У нас был Шервашидзе. Заезжал зять. Вечером пошел к Эбштейн, где были Сережа и Прок<опий> Ст<епанович>. Анна Ник<олаевна> кислая и нервная, Сережа, по-моему, дуется на меня, еле говорит, Юра очень мил, играл «La petite tonquinoise»^{894} и матчиши. Вернулся рано. «Перевал» с «Алексеем»^{895}. У Куропаткиных гости: всё фуражки, фуражки…

8_____

Что было? Сидел дома: писал стихи, думал о Викторе Андреевиче. Пришел Городецкий, оживленный, несуразный и будто стесняющийся. Опять будут карикатуры. Зашел в «Луч», согласился на статью, дополучил деньги. Renouveau был меланхоличен; мирно беседовали, мечтали, строили планы. Вернулся не поздно, спал хорошо. Не написать ли повесть «Опасные конфиденции», «Влюбленный наперсник»^{896}?

9_____

Пришел Сережа; он все хороводится с Зайцевыми, Чулковыми, Андреевым и «Супанником»; делает карьеру. Вышли вместе: сухой, серый день, писем нет. Добужинский звал к себе, где будут Званцевы, Сомов и Нувель, которого я ждал к себе; болела голова; поднялся наверх, Ивановы будут около 18-го. Письма от В<иктора> А<ндреевича> нет, придет в четверг, вероятно. Я очень скучаю о нем. Голова болела. Помчался к Нувелю, узнавать, как решили с Добужинским. Дождались Сомова и поехали втроем ко мне. М<арья> П<етровна> была дома. Играли Россини, пили чай, беседовали, бранили меня, строили планы. Кажется, было скучно. Тотчас после их ухода лег спать и долго крепко спал.

10_____

Сидел дома; играл «Пеллеаса»; собирался в театр с девами; деловые письма; от него нет: верно, придет. Аничков телефонировал, что встретил на улице Брюсова. И действительно, в театре я видел его и Белого. Из «Пеллеаса», интимного, трогательного и нежного, сделали лубочную феерию — прямо ничего не осталось, не было живого места. У Закушняка красивый рот. Видел моих гимназистов, собирающихся очень скоро ко мне. Поехали с Сомовым и Renouveau в «Вену», опять все полно. Даме, сидевшей рядом за столом, кто-то бросил письмо, которое слуга отдал нам. Дома письмо от Виктора, «до субботы». Как долго, Боже, как долго. Денег не прислали.

11_____

Совсем не спал; сидел дома; денег не прислали; заходил Чулков; прислали пьесу переводить, очень приятная работа^{897}. Все думаю о Викторе Андреевиче: скорей бы! Пошел к Бенуа, там была куча народа: я не люблю теперь Сюннерберга; был б<а>р<он> Врангель и Бурнашев; было не весело, и я с Сомовым ушли раньше, не прощаясь. Луна и звезды через облака. Если бы В<иктор> А<ндреевич> был со мною. И все-таки я знаю его поцелуи, объятия, я гладил его руку — разве я не счастливый человек? Пришлют ли завтра деньги наконец? Сегодня сам себе дал обещанье чистоты.

12_____

Не помню, что было. Шлепал к Нувелю, где был Белый; дома узнал, что был перевод, принесут завтра утром. Приехали Сережа с Тамамшевым, пошли в Café de France, никого не было. Вернулся рано, посидел с девами и лег рано спать. Но сон не шел. Павлик выдумал новый truc, чтобы проникнуть ко мне: написал письмо, что хочет со мной через него познакомиться какой-то [человек] студент и т. д. Но я не такой идиот, чтобы поддаться на эту удочку. Что-то во мне умирает; вероятно, скоро не буду никуда ходить etc.

13_____

«Луч»; выйдет через неделю; деньги во вторник. В<альтер> Ф<едорович> сообщил кучу новостей: познакомился с вен<ским> студентом^{898}, хлопочет о нем, уже написал письмо. При этом рассказе пришел В<иктор> А<ндреевич>; имея его в виду, В<альтер> Ф<едорович> заводит шашни направо и налево, меня это почти оскорбляет. Пришел и Сомов; играли «Figaro»: В<иктор> А<ндреевич> со мной почти ни слова, глядит только через зеркало. Вообще он был молчалив, особенно с приходом Маврина. Возвращались вместе, я проводил его, потом поехал один. Просил последние стихи переписать ему, был странен и суховат, говорил, что очень занят, что долго не придет, что это очень важно, чтобы не попасть в Сибирь или на запад. Что-то мне сулит все это? Я, кажется, становлюсь неприятен à mes amis^[296]

14_____

Сидел дома, переводя, переписывая для милого Наумова «Обманщика»^{899}<филактова> и Вари. «Крылья» возможны в ноябре, сейчас заплатят 100 р. Согласился, конечно. Поехал к Наумовым, уютно, мило, несколько буржуазно; он был в кителе, сам возился с самоваром, подавал его. Пошли в балет. Куча знакомых. Очаровательная «Жизель», рядом Наумов и грустный Нувель, который чуть не плакал. Проводил В<иктора> А<ндреевича> до угла Вознес<енского проспекта> и Екатер<ининского канала> и поскакал к Бенуа, куда собрались наши. Назад ехал с Боткиным, очень холодно. В<иктор> А<ндреевич> мало говорит со мною, будто стесняется, а разве хотел бы я, чтобы он болтал со мною? Может быть.

15_____

Что было? Скучаю; ездил за провизией, были гимназисты, Сомов, Нувель; Белый надул. Пили чай, болтали, я читал; молодые люди еще оставались. Какой-то осадок есть во мне. Спал очень плохо.

16_____

Переводил, писал в несчастный «Луч», там всё неустройства, денег не дали. Предлагали месячные 100 рубл. Меня бы это стесняло: какой я газетчик? У Нувеля был Нурок; поплелись в Café de France, пришел Сомов, я был очень скучен. Друзья пошли aux pays chauds. Сегодня Наумов у сестер: с другом? Мне не телефонировал. Я будто умираю, и почему? Я толстею, кажется. Я не знаю, чего бы я хотел.

Я вижу ясно, что я болен и что люблю, томлюсь, скучаю. Фима пропустила Павлика; ушел в типографию, куда Чулков не приехал. Обещают не раньше месяца. Корректуры «Кушетки», ругательное письмо из Киева. У Сомова были Добуж<инский> и Лансере, скоро ушедшие, Нурок, Нувель, Бенуа и Ремизов, читавший свою новую вещь, пьесу^{900}. Было сильное сердцебиение, и я лег с компрессом на сердце; я ни минуты, ни секунды не перестаю думать о Наумове. Вернулся поздно, правил корректуры, что еще?

18_____

Умерла Диотима: трудно привыкать к мысли, что нет человека, живого еще недавно^{901}<еслав> Ив<анович> скоро приедет. Хандрил, лениво переводил, написал письмо Наумову. Получил от Сергея Павловича письмо. Поехали к Коровину; со вкусом отделанная квартира: позавидуешь жить в ней. Коровин был рад нам, но звал, по-моему, одного Сомова. Чувствовал себя плохо и к «современ<никам>» не поехал, отправившись в pays chauds на 9<-ю> л<инию>. Вместо Степана дали Матвея, большого сквернословца, но веселого и неплохого телом. Теплота, доступность, род бардака — приятны. Какой-то цинизм Шекспира, особенно при любви к В<иктору> А<ндреевичу>. Проехал в «Вену», где со мной болтал Аничков. Оказывается, «реалисты» мне объявили бойкот и не пожелали мои вещи в концерте 23-го у Коммиссаржевской. Ну, что же? à la guerre comme à la guerre. Написал письмо Блоку, прося его отказаться^{902}. Писал письмо, дневник, не ложась и зная, что не засну.

19_____

Ездил к парикмахеру, к Нувелю, к Сомову. Агитировал против Аничкова и Андреева, не знаю, что выйдет из этого. Письма нет, что это значит? «Кушетка» друзьям очень понравилась. Вечером отправлял телеграмму. Поехал к Ан<не> Петр<овне>. У них отлично устроено, я очень чувствителен к этому. Пели, читали, пили чай, болтали. Домой до Адмиралтейства шли вместе пешком. Я не могу равнодушно видеть, когда едут учащиеся с кем-нибудь вдвоем. Письма нет.

20_____

— сейчас стараешься играть лучше, чем при девах. Нет, не приходит; самовар кипит, пишу письмо, жду; телеграмма: простите, не мог быть. Еду к Нувелю, слегка болит голова, но весел, даже наждавшись. Заехали к Маврину, не бывшему дома, и поехали в цирк. Опоздали, конечно. Атлетки bonnes pour la haine des femmes^[297], акробат. В<альтер> Ф<едорович> говорит: «Вон В<иктор> А<ндреевич>»; смотрю, откуда; говорю: «Нет, гораздо хуже». Оказывается, действительно он, в антракте: вот судьба! Приехал его beau-frère на несколько часов, оттого всех надул и попал в цирк. Сговорились встретиться на вокзале. Поехали за вином: все заперто. У Романова ни за что не хотели давать, но буфетчик узнал В<альтера> Ф<едоровича>; спросили 2 б<утылки> в кабинет, отпили и запихали в пальто. Летим на вокзал; поезд только в 12 ч. 5 м. Видим В<иктора> А<ндреевича>, он уже искал нас: милый, высокий и тонкий. Я поехал с ним вперегонку с В<альтером> Ф<едоровичем>. Было очаровательно весело. Т. к. он пил еще с beau-frèr’ом, то был очень возбужден и болтлив. Я иногда уходил в ту комнату и, м<ожет> б<ыть>, несколько ревновал. Со мной — очень мало говорил и пил. Наконец В<альтер> Ф<едорович> ушел лежать; я встал и поцеловал В<иктора> А<ндреевича> в затылок, он сказал: «Дайте, я Вас поцелую» и поцеловал в губы; простился тоже целуясь; был очень любезен и, кажется, доволен, премилый! Вот вечер, очаровательный своею импровизованностью. Бедный Сомов, что не был с нами. Что подумали девы, не знаю. От Дризена чек^{903}. Вопрос с Аничковым усложняется. В<иктор> А<ндреевич> говорил, что ему как-то особенно нравятся последний цикл моих стихов <так!>^{904}, но с Нувелем был прямо сиреной, хотя и пикировались. Я очень рад вечеру, и за милого Renouveau, и вообще за существование и у нас одного хотя <из> молодежи, и какого!

Валечка на извозчике признался В<иктору> А<ндреевичу>; тот был очень мил, жал ему руки и поцеловал на прощанье. Что ж это, одно и то же procédé со всеми Puttana!^[298] Смерть мне в сердце. Он меня ненавидит или слишком любит, результаты одни и те же. Все померкло мне. И потом, я не могу жить, не видя его: теперь я это сознал. Сомов ему сочувствует, остались одни, чтобы сплетничать обо мне или сообщить о Наумове, что мне не надо знать. Смерть в сердце: любовь, прощай! друзья, прощайте! Вечером будут у Бенуа, а я куда пойду? Поплелся домой. Обедал Шервашидзе, предлагал мне билеты на «Горбунка»^{905}, но я отказался. Поехал к Верховским, там были дамы, старик с серебрян<ым> горлом и Конради. Проезжая Выборг<скую>, увидел бегущим, по-моему, В<иктора> А<ндреевича>; я так смотрел, что тот оглянулся, даже приостановился, но, вероятно, не узнал в темноте: м<ожет> б<ыть>, и не он был. Смерть в сердце! ревность и отчаянье. Поехал к Тамамшевым в томленьи; одни дамы; я будто умирал. Приехал студент с барыш<ней> на «Пеллеаса»; поплелся домой. Никого, ничего. Барышня вернулась из балета, ее кажется, растирали. Написал письмо Наумову, глупое, грубое и сумасбродное. Что мне до того, что дело идет более чем о жизни. Теперь я это вижу ясно.

22_____

<иктору> А<ндреевичу>. Лежал на диване в унылости; вставляли окна; тепло прошло; день рожденья, вид Италии Мюссе, с юношей, плачущим на окне, прощай! У Чичериных играли Моцарта, обедали, беседовали, у Ремизовых было скучно, бойкот мне не состоялся, ставят «Выбор невесты» А. Н. Бенуа. «Три пьесы» конфисковали. У маленькой Вари припадок. В<альтер> Ф<едорович> уж накатал два письма. Придумал преподлые стишонки. О, Наумов, что-то он таит в себе?

23_____

Проспал часов до двух, девы боялись, не умер ли я, Добужинский стучался. Прошелся до Aux Gourmets, поручив посыльному банк завтра. Играл «Elisire»^{906}, пришел Сомов; болтали у дев, болтали у меня с пришедшим Нувелем, выясняя отношения к Наумову. Было очень дружески и мило, хотя я и ревную, м<ожет> б<ыть>. Спустился вниз, ища письма: неужели Павлик не опустил? Мне бы не хотелось быть на похоронах Диотимы. Что еще? Чувствую себя менее плохо. Восторги Валечки мне неприятны. Вот оригинальнейшая comedie de moeurs^[299].

24_____

é, в «Луч», к Валечке и к Маврину. Дягилев приезжает в пятницу; понятно, все время разговор был о Наумове.

25_____

Утром письмо: ответит в пятницу, письма получил, выйдет не раньше той недели. Похороны бедной Диотимы; только близкие и родные, отличный стрелок, племянник. Городецкий горько плакал, закрывшись рукою. Часть публики нарочно опоздала, часть дезинфицировалась^{907}. Сережа и Тамамшев заехали ко мне, второго сплавили раньше. Сережу я подвез по дороге к Аничкову, там обедал еще Каратыгин. Говорили о делах, потом толковали с Аничковым. Поехал к «современникам», играли сонату Акименки, неплохую. У Бенуа была куча народа, «Сириус», «Старые годы», «Стар<инный> театр», художники etc. Беседовал с Тройницким, играли Auber’a и детские франц<узские> песенки. Было скорее хорошо. Теток было явных штук 6 и скрытых шт<уки> 4. Завтра у нас Забела. Скоро письмо: какое-то?

26_____

и слег в лазарет дней на 5. Прислали перевод из «Руна». Была Забела, манерная и не очень приятная; читал, играл, кажется, не очень понравилось. Поехал aux p<ays> ch<auds>, это в последний раз, хотя Петр на 5-й и очень мил, весел и предприимчив. Долго сидел, пили листовку^{908}, закусывая яблоком, он рассказывал похабные сказки, возбужд<енно?>. Конечно, взяли втридорога. Вернулся рано и сидел с девами, легши тоже рано.

28_____

Сегодня получил письмо от В<иктора> А<ндреевича> с печальным известием. Читаю Oberman^{909}<иктор> А<ндреевич> болен, это тело, эти ноги — страдают, — возможно ли. В<альтер> Ф<едорович> получил письмо вчера — раньше меня, — что будет извещен о выходах, кто же будет надут: он или я, или оба будем приглашены? Андрей Иванович бодры<й>, самодовольный, рассказывает громким старческим голосом о путешествиях. Сегодня друзья у Бенуа, ну и пусть. Покупал обувь. Поднимался к Иванову. М<арья> М<ихайловна> сказала, что лучше его не видать. На «Балаганчике» Сережа не был, был лишь Блок, отказавший «Супаннику» в пьесах^{910}«Вену», битком набитую, пил с каким-то жестоким наслаждением кофей один, подходил Каменский, звал меня в среду. Дягилева я не видел, к друзьям холоден, о В<икторе> А<ндреевиче> вспомнить не могу — смерть в сердце, пусть его друг, пусть Дягилев, пусть Гофман, наконец, но Нувель, Нувель — непереносно. Давно я не чувствовал себя так покинутым: «пришло время умирать тебе, бедный Алексей»^{911}.

28_____

Опять почти без денег. На «совр<еменной> музыке» была куча знакомых. Насилу вспоминаю, кого когда звал, куда обещал. Был Св<ятополк->Мирский, Трубников. Нурок сказал, что В<аль-тер> Ф<едорович> болен, значит, не проник в замок, как я того боялся. Но на концерт он пришел. Пошли с ним и 2-мя грациями в «Вену», куда пришел Сомов и вдруг откуда-то Сережа, было не плохо. Сережа получил уже «Руно». Т. к. кроме кофею я пил еще вино, то заснул хорошо. Ах, умереть бы; перебираю, чего мне жаль: ничего, ничего, раз Наумов отходит.

29_____

Утром не выходил и не писал, так болтался; пришел Сережа, вышли вместе, заехав к нему посмотреть «Руно»; Блок пишет о мне очень трогательно^{912}<ей> Павлович. Нувель болен. Забежали с Нуроком к нему и поехали к Бенуа, где знали быть и Дягилева. С ним я возвращался, разболтав, конечно, все: он, кажется, ревнует меня к Маврину. Ах, Наумов, Наумов, что-то выйдет из всей этой каши, не мной ли заваренной?

30_____

Письмо, крайне расстроенное, от Наумова: бедный мальчик! Что с его бедным умом без equilibre^[300]. Был у больного Валечки, беседовали о В<икторе> А<ндреевиче>; у Жеребцовой был Иованович, ноты оставил, «Луч» прекратился. Камень с плеч, но денег не доплатили. По-моему, Гарт живет со своим мальчиком; они пили чай вместе и сунули один стакан поспешно на окно. Ремизовых не застал; купил пастилы, пахнущей одеколоном, и поехал домой пить чай. Читал Пушкина, ходил, мечтал; так стало тяжело; пошел к М<арье> П<етровне>, которая одна была дома: просто хотелось уйти от слез к кому-нибудь. Попросила поиграть «Куранты». Приехали девы; М<арья> П<етровна> проворчала: «Черт принес», я удалился. Но так скорбно и страшно было одному, что я, слыша голоса, опять к ним попросился. Сидели, рассказывали о прошлом, о пожарах, о родных, о Нижнем, о гадалках: я успокоился. Я не могу быть один иногда. Выдержать бы карантин.

31_____

«просят быть в лазарете Инж<енерного> училища» в 4½ ч. Хотел заехать к Мясковскому, вдруг приходит какой-то военный; думал, не начальство ли В<иктора> А<ндреевича>, оказывается, пристав, по поводу «3-х пьес». Пошел пешком, зайдя к Шалье заказать цветок Ел<изавете> Ник<олаевне>. В лазарете был его брат, очень мне понравившийся; В<иктор> А<ндреевич>, не хотевший говорить при больных, поехал в приемную, но, услышав там посетителя, поехал обратно. В белье, халате он мне казался дальше и почти не желанен, но и не трогателен, как простые больные. Опять выехали, говорили часа 1½ о необходимости выбора, рассудительно и сухо, он был неприятен; последние его слова были: «Все будет по-старому, но Вы будете знать, что выбор сделан. Вы понимаете, что я говорю?» Я сухо его поблагодарил и вышел нерадостный. Обедал, пошел к Нувелю, было приятно сидеть и болтать, что-то от пушкинской прелести. Голова болела. У Каменского была куча поющих гостей, à qui mieux mieux^[301]. Играл «Куранты». Ехал назад с Чеботаревской, денег ни сантима. В<иктор> А<ндреевич> как-то отходит, и возвращается легкость. Наумов, очевидно, хочет совещаться с Гофманом. Напрасно, но мне это все равно. Ходят сплетни обо мне и Дягилеве. Quel farce^[302].

Примечания

(в квадратных скобках)

294) Ангел хранитель

295) Чистота, искренность (франц.).

296) Моим друзьям (франц.).

<возбуждения> ненависти к женщинам (франц.).

298) Поведение… девками! (франц. и итал.).

299) Комедия нравов

300) Уравновешенности (франц.).

301) Чего лучше (франц.).

(франц.).

Комментарии

(в фигурных скобках)

886) Текст телеграммы неизвестен. Среди ее авторов — кн. Д. П. Святополк-Мирский, К. П. Покровский. О знакомстве Кузмина с ними см. далее. Сводка известных материалов: С. 99— 116 (статья «Кузмин осенью 1907 года»).

887) Речь идет о поисках авторов телеграммы, упомянутой в предыдущей записи дневника.

888) Вероятно, появление этой записи каким-то образом связано со статьей Будимира «Клуб порнографии» (Столичное утро. 1907. № 45. 2 июля; под измененным заглавием — Матюшевский А. И. Половой рынок и половые отношения. СПб., 1908), в которой рассказывается об эротическом клубе в Петербурге, председательницей которого и хозяйкой дома, где проходят собрания, названа баронесса Ш…. Имя Кузмина несколько раз упомянуто в статье. О визите «эротомана» рассказано в упоминавшемся выше рассказе С. Ауслендера «Апропо». Судя по нему, «присылать» тот обещал людей разного рода, интересующихся эротическим обществом.

889) Т. е. угадал адрес авторов телеграммы.

890) — // Прометей. М., 1969. Т. 7. С. 230–235.

891) «Coppelia» («Коппелия», 1870) — балет Л. Делиба. «Werther» («Вертер», 1892) — опера Ж. Массне на сюжет И. -В. Гёте.

892) Письмо от Брюсова от 3 октября 1907 г. опубликовано (WSA. Bd. 7. S. 73). Кузмин ответил на него 6(19) октября: «…мне очень жалко теперь, что рассказ <«Кушетка тети Сони»> будет помещен будто по моему капризу <…>. Относительно „Крыльев" Ваше решение мне кажется лучшим и наиболее простым. Какое сотрудничество желательно московским газетам? <…> Октябристский характер газеты <«Столичное утро», сотрудничать в которой предлагал Брюсов> …» (РГБ. Ф. 386. Карт. 92. Ед. хр. 12. Л. 21).

893) Премьера «Пеллеаса и Мелизанды» в театре Коммиссаржевской в постановке В. Э. Мейерхольда состоялась 10 октября 1907 г. (см. запись в дневнике за это число).

894) «La petite tonquinoise» («Маленькая тонкинка») — популярная песенка того времени.

895) Имеется в виду № 11 «Перевала», где была напечатана «Комедия о Алексее Человеке Божьем».

896) Замысел был реализован лишь через год. Летом 1908 г. Кузмин написал повесть «Двойной наперсник», основанную на обстоятельствах, еще не существовавших в 1907 г. Подробнее см.: Богомолов Н. А. Русская литература начала XX века и оккультизм. М., 1999. С. 211–224.

897) Речь идет о переводе пьесы для «Старинного театра» Н. В. Дризена. Дризен вспоминал: «На первый план была поставлена мистерия XII века, неизвестного автора, под названием Adamsspiel (Jeu d’Adam). Это изумительное по стилю произведение требовалось еще перевести с нормандского языка на французский, а потом уже на русский. Такую работу мастерски исполнил в Париже М. Champion, ученый палеонтолог из Сорбонны, а у нас М. А. Кузмин. Однако все эти труды пропали даром. Пьеса, в поэтическом пересказе изображавшая грехопадение первых людей, встретила жестокое противодействие в цензурном ведомстве, а главным образом у Синода. Напрасно я хлопотал, ездил к тогдашнему обер-прокурору П. П. Извольскому, везде меня ждал один и тот же ответ: подобным произведениям не наступило еще время появляться на русской сцене. А жаль» (Дризен Н. В., барон. Старинный театр: (Воспоминания) // Столица и усадьба. 1916. № 71. С. 8–9). Ср. также обмен письмами между Кузминым и Дризеном. 1 октября 1907 г. Кузмин писал: «…если надо переводить Jeu d'Adam дальше, будьте любезны прислать мне с переводом на современный французский и подлинник, чтобы знать размеры и места рифм; покуда я поставил рифмованные строки там, где они, м<ожет> б<ыть>, случайно находились в переводе. Вознаграждение, о котором мне упоминал Ев<гений> Вассильевич> Аничков, я просил бы выслать или переводом, или посыльным до 1 ч. дня или 5–7 вечера» (РНБ. Ф. 263. Ед. хр. 189). Дризен отвечал ему 11 октября: «Вы, кажется, предупреждали Е. В. Аничкова о той работе, кот<орую> Вы столь любезно взяли на себя для „Старин<ного> Театра". Сейчас посылаю Вам 1/3 часть подстрочника, несколько измененного против оригинала по цензурным соображениям. По мере изготовления остальных частей, немедленно вышлю их Вам, однако не позже начала будущей недели» (РНБ. «…я с большим наслаждением делал эту интересную работу, переводя все заново и пользуясь первым переводом только чтобы знать, какие места нужно пропускать и изменять соответственно цензуре. Те же фразы, которые оказались опущенными явно по недосмотру, я восстановил. Был бы крайне рад, если бы моя работа удовлетворила Вас так же, как мне она доставила удовольствие» (РНБ. Ф. 263. Ед. хр. 189. Л. 2).

«Вене».

899) Имеется в виду раздел «Обманщик обманувшийся» «Сети».

900) См. в открытке К. А. Сомова к А. М. Ремизову от 16 октября 1907 г.: «Не придете ли ко мне в среду вечером, у меня будут самые мои близкие друзья — Нувель, Бенуа, Кузмин, Добужинский?» (РНБ. Ф. 643. Ед. хр. 207. Л. 8). Видимо, записка Кузмина к Ремизову на следующий день свидетельствует о бывшем в тот вечер разговоре: «Дорогой Алексей Михайлович, стояние Марии Египетской бывает с Середы на Четверг 5-ой недели» (Там же.

901) Л. Д. Зиновьева-Аннибал умерла в имении Загорье в Могилевской губ., где Ивановы проводили лето. Хоронили ее в Петербурге, в Александро-Невской лавре. Подробный рассказ Иванова о ее смерти передан М. А. Волошиным. См.: Волошин М. История моей души. М., 1999. С. 188–189.

902) 18 октября Кузмин написал Блоку: «Я узнал от Ев<гения> Вас<ильевича> Аничкова, что часть писателей в вечере 23 октября, где предполагалась моя вещь, воспротивились этому, объявивши мне бойкот.

Если бы прямо и не предполагалось меня приглашать, дело было бы очень просто, но при такой постановке вопроса я считаю всех участвующих в этом вечере — сочувствующими бойкоту, а Вас лично очень прошу отказаться. <…> я очень прошу, если Вы любите меня и сколько-нибудь цените, отказаться не как от вечера, где меня не будет, а как от вечера, где предположивши меня, официально бойкотируют. <…> Не стесняйтесь поступать, как Вам кажется должным, личных отношений это, разумеется, не изменит» (ЛН. Т. 92. Кн. 2. С. 148). 19 октября Блок ответил Кузмину: «…я слышал о „бойкоте" Вашем только смутные речи и никак не думал, что это может как-нибудь не уладиться или иметь какое-либо практическое значение. Если же все это дело принимает действительно такой характер, то, (я не давал еще определенного согласия), любя и ценя Вас высоко» (Блоковский сборник. Тарту, 1972. Вып. 2. С. 361; публ. Г. Г. Шмакова). Ср. написанное на следующий день письмо Мейерхольду (Переписка с Мейерхольдом. С. 357).

903) Вероятно, речь идет об оплате перевода, который Кузмин делал для «Старинного театра» (см. выше, примеч. 12).

«Обманщик обманувшийся» (авторская дата — октябрь 1907 г.).

905) «Конек-горбунок»(1865) — балет Ц. Пуни (Ч. Пуньи).

906) «’amore» («Любовный напиток», 1832) — опера Г. Доницетти.

907) Дезинфекция была связана с тем, что Л. Д. Зиновьева-Аннибал умерла от скарлатины. О похоронах см.: ЛН. Т. 82. Кн. 3. С. 313–314; «…Неповторимый в своих сочетаниях момент»: Письма А. К. Герцык к родным и друзьям / Публ. Т. Н. Жуковской и Н. А. Богомолова // Новый мир. 1999. № 5. С. 162–163.

908) Листовка — здесь: водка, настоянная на смородиновых почках.

909) Из контекста неясно, о какой именно книге идет речь. Это может быть роман Э. де Сенанкура «Оберман» (1804) или же немецкое исследование: Oberman Bruno. Deutscher Minnesang: Lieder aus dem XII bis XIV Jahrhundert. Leipzig, 1887.

910) См. в коммент. К. H. Суворовой: «<Издательство> „Шиповник" <…> вело с Блоком переговоры об издании его „Лирических драм". 5 ноября 1907 г. Блок писал матери: „Торгуюсь с «Шиповником» — насчет драм, я было отказал ему, но он набавил цену" <Блок А. «Письма к родным». Л., 1927. Т. 1. С. 180>. 7 ноября Блок сообщил владельцу издательства С. Ю. Копельману: „Вчера я получил Ваше письмо и переговорил с Кузминым. На условия Ваши мы согласны. Кузмин доставит Вам музыку. На днях зайду к Вам в «Шиповник», обговорим издание и заключим договор" (Книги, архивы, автографы. М., 1973. С. 48). Лирические драмы вышли в издательстве „Шиповник" в 1908 с приложением нот Кузмина к „Балаганчику", в обложке, выполненной К. А. Сомовым. „Обложка Сомова к драмам восхитительна и пестра (красная, желтая и черная)", — писал Блок матери…» (Суворова.

911) Автоцитата из «Комедии о Алексее Человеке Божьем».

912) Имеется в виду статья Блока «О драме», где разбиралась «Комедия о Евдокии…» Кузмина. Блок, в частности, писал: «Кузмин — в настоящий момент — писатель единственный в своем роде. До него в России таких не бывало, и не знаю, будут ли…», определял Кузмина как «художника » (Блок.