• Приглашаем посетить наш сайт
    Набоков (nabokov-lit.ru)
  • Дневник 1934 года.
    Гильдебрандт О. Н.: Письмо к Ю. И. Юркуну

    Приложение III

    Письмо к Ю. И. Юркуну

    13 февраля 1946 г.

    Юрочка мой, пишу Вам, потому что думаю, что долго не проживу. Я люблю Вас, верила в Вас и ждала Вас -- много лет. Теперь силы мои иссякли. Я больше не жду нашей встречи. Больше всего хочу я узнать, что Вы живы -- и умереть. Будьте счастливы. Постарайтесь добиться славы. Вспоминайте меня. Не браните. Я сделала все, что могла -- мне удалось спасти очень многое из наших писем, рисунков, рукописей -- дневник Михаила Алексеевича -- его ноты -- мои портреты -- (Ваши работы) -- наши любимые коллекционные "номера".

    Л. Д. Блок сказала мне как-то: "Я восхищаюсь Вашей энергией, Олечка! Я не ожидала ее от Вас. Я думала, что Вы только Сильфида..."

    Почти все наши друзья умерли, Юрочка. Ваша мама умерла весной 38 года. Она была без памяти. Похоронили ее на Волковом, на "Католической" дорожке. На похоронах было много народу. Pere Florant,1 прекрасный доминиканец, приехал исповедовать ее за несколько дней до ея смерти. Отпевали ее в костеле на Ковенском. Ей положили в гроб букет сирени, стоявший в Алтаре перед Мадонной. Старенькая панна Каролина сказала мне: "Она очень, очень довольна". Комнату опечатали. Ек<атерина> Конст<антиновна> помогла мне вынести вещи -- тарелки, скатерти, белье. В хлопотах по похоронам помогли мне Тося и отец Шадрина Матвей Алексеевич.2

    Самым лучшим другом оказался Алексей А. Степанов. Хорошим другом был для меня Всеволод Петров. Катя и Дмитрий Прокоф. Гоголицын. Богинский. Очень помогли мне в Союзе Драмат<ических> писателей. Было довольно много денег. Чудное воспоминание у меня о Хармсе. Он внутренне напоминал мне Вас -- во многом. Я полюбила очень его жену Марину 3 и ея кузин Ольгу и Марину4 Сколько раз мы пили за Ваше здоровье! В моем большом горе бывало иногда весело!

    Встречалась с Радловыми, с Голлербахом, с Левитиным Гришей. Позднее -- с Костей и Женей. Писали мне все время Маврина5 и Кузьмин.

    Я думала о Вас все время. Я боялась и запретила воображать себе реальную жизнь, реальную встречу. Но я молилась о Вас, вспоминала Ваше гадание -- и свой и Ваш гороскоп -- меня утешали друзья, верившие в Вас и Вашу внутреннюю силу -- и готовилась к встрече, не думая о ней. Мама продала пианино и купила для Вас отрез Вашего любимого коричневого оттенка. Я перештопала все Ваши носки и накупила новых: целый чемодан. Картон для кепок. Купила для Вас чудный темно-красный плед, от которого пришел в восторг Жак Израилевич.6 Синюю пижаму. Много всяких фотографий -- Русской провинции -- старообрядцев -- -- чтобы повеселить Вас чем-то новым! Мама сварила варенье: черную смородину и ананас. Милый книжник (я забыла его имя) принес Ваши книги с надписями -- это было почти что чудо! Откуда они прибыли? Было сперва очень страшное время. Всех забирали. Я стояла часами в тюрьмах, у прокуроров. Правда, мне никто никогда не нагрубил и не оскорбил меня -- это тоже было удивительно.

    Близким человеком стала мне женщина, которая потом сделала самое злое дело, сделала то, что мне расхотелось жить -- и даже дожить до встречи с Вами. А я поверила ей, как родной старшей сестре. Это мать Шадрина, Екатерина Николаевна.7 Вместе с нею мы бегали в тюрьмы, ходили в церковь, гадали. Три года я видела от нее только доброе, и сама старалась помочь ей во всем. Очень полюбила я дядю Шадрина -- Ник. Ник. Вариханова, у которого было что-то в манерах -- исключив гениальность и темперамент француза и поэта -- от Михаила Алексеевича. Он жил близко от меня, и это был последний человек, которого я навестила перед своим отъездом из Ленинграда в мае 41 года. От него шло какое-то спокойствие, нужное мне. У меня было много новых знакомых через Хармса и Шадриных. Очень полюбилась мне Маша, шадринская прислуга, очень смешная престарелая волжанка. Я часто мысленно беседовала с Михаилом Алекс<еевичем>, как с живым, рассказывая ему длинныя истории о старообрядческих волжских и московских предках Ник<олая> Ник<олаевича> и передавая пресмешныя выражения милой Маши. Эта Маша становилась за меня с ночи в очередь в пересыльной тюрьме, а потом -- в финскую войну, в морозы, выстаивала очереди за маслом и сахаром. Пришло время и стали возвращаться "оттуда". Милый Лев Львович,8 Жак,9 Пуцилло10 (который мне вечно объяснялся в любви), Борис Мордовин11 -- много народу. Наконец, Алексей Шадрин.12

    Но тем временем другие люди умирали. Покаюсь в единственном реальном сильном впечатлении за все эти годы. Это был Рыбаков,13 которого я встретила на Пасху у Анны Радловой в 38 году. Мы остались одни на несколько минут, и он осыпал меня словами восхищения, как цветами. Анна менялась с ним: фарфор на стекло -- он ушел, напруженный и сильный, как Самсон; я не решилась на вторую встречу с ним, потому что не смела позволить себе радость, когда Вы в таком горе. Летом я узнала, что его забрали. В тот же день и раз я узнала о самоубийстве Корнилия Павловича. Мне сказала Наташа Султанова, на Невском. К<орнилий> П<авлович> повесился в Москве, когда Анна была в Сочи с Сережей.14

    Еще позже я узнала, что он -- Рыбаков -- умер в тюрьме.15 Я видала сны про Вас (или вернее, про человека с именем Иосиф) и про смерть и про кладбище -- когда он умер, я утешала себя тем, что другой Иосиф умер вместо Вас -- а похоронили его как раз там, где мне приснилось (а я даже не знала, что там есть кладбище)... После умерла Любовь Дм. Блок, дня за два до смерти окончившая свою книгу о балете, которую он<а> считала делом своей жизни.16 В самые страшные дни, когда я узнала о Вашей высылке и шла конфискация, -- заболела Лина Ивановна. Она поправилась, но стала совсем дурочкой. Правда, очень кроткой и доброй, как барашек. Я не могла смотреть на нее без слез. О Вас она молилась и кормила голубей, приговаривая: "Птички, птички принесите нам весть о Юрочке!.."

    Огромное зло сделала нам всем Линца. Она мучила Лину Ивановну, оскорбляла маму, била своего чудного кроткого ребенка, изводила меня. А после обокрала нас, уничтожила все в квартире, сделала невозможным мое возвращенье в Ленинград. Сестра уговорила меня поехать с мамой к ней в Тагил на 2 месяца.17 Она убеждала меня долго, говоря о мамином здоровье. Я решилась поехать. Это было за месяц до войны. О моей жизни в Тагиле, в Тавде, в Ирбите, в Каменске, в Свердловске -- Вы узнаете из моего дневника и писем. Моя Лина Ивановна умерла без меня в начале октября 41 года, до самого большого голода.

    Умерли Матвей Ал. Шадрин, Ник. Ник. Вариханов, Маша, Влад. Соловьев,18 Алексей Александр. Успенский19 (которого я встречала тоже "без Вас" и который говорил мне, что считает меня гениальной художницей), -- 20 художник, который всегда гадал мне под Крещенье и утешал тем, что Вы живы!.. -- К. А. Гольст, инженер, похожий на более мужественного Головина, -- Ник. Радлов, умерший в Москве, Тырса,21 умерший в Ленинграде -- Голлербах.22 -- Введенский, который умер не знаю где и как.23 (Его я встречала у Хармса) Наконец, Дмитрий Прокофьевич, убитый на улице, и Алексей Алексеевич, умерший от разрыва сердца. Его письма я получала все время -- они прорывались даже через блокаду...

    Его мама и брат тоже умерли?24 Погибла, вероятно, моя маленькая Марина, жена Хармса. Хармс умер в тюрьме, в первый год войны.25 Марина -- на Кавказе попала в плен или была убита немцами.26 Сергей и Анна ушли с немцами, и судьба их неизвестна. Но я не верю, чтоб они могли быть предателями.27 В мире стало так пусто -- как после потопа.

    ... погибли, вероятно, и еще два человека, которые приезжали навещать меня в Ленинград: это Милеев, живший в Бологом, и Андрей Н. Егунов, живший в Новгороде.28 А также Вас. Вас. Мухин29 живший в Малой Вишере, и Эмма Як. Шмидт, которая в последнее время поселилась где-то под Ленинградом; и славная Анна Ив. Вальдман, портниха, которая жила в Павловске. Я написала о людях, желавших Вам и мне добра и которые должны были погибнуть во время войны. Наконец, звери: шадринские кошки: Мур, Химена, Нора, похожая на Мупсу; и моя дорогая, бесконечно утешавшая меня всегда, любимая Перикола.

    Ек. Ник. Шадриной я доверила перед отъездом чемоданы: один с отрезами, лучшими Вашими и моими вещами -- там были и Ваши галстуки, и кашне, и костюмы, и голубая скатерть (которая лежала на столе, когда Вероника Карловна принимала последнее причастие) -- и мои лучшие вещички, и серебро, и новый голубой халат, и белая вуаль, которую я хранила с детства, и веселый галстук, белый с красным -- последний подарок Михаила Ал<ексеевича>! -- но главное, _другой. Там были самые лучшие рисунки, мои и Ваши, мои фанерки, Ваши лучшие письма, -- самые любимые Ваши литографии, мои самые любимые моды. -- Бакет. -- Дневник Мих<аила> Ал<ексеевича>, самые дорогие фотографии нас всех, моего папы и мамы, и Натали Пушкиной, и мои, и Ваши, и королевы Александры, и обложки и гравюрки Ходовецкого, виды Старого Петербурга, записки Бахрушина и письма Гумилева, Ваши документы: все! Она знала, что мне и Вам это ужасно дорого, что тут и деньги и прошлое, -- будущее и радость: мне кажется, что в наших письмах и в наших картинках -- наша кровь, -- живая и горячая, -- мне кажется, что если бы я дотронулась до них, увидала их, мне стало бы сразу тепло и весело, и захотелось бы жить, -- как матери, которой дали бы в руки ребенка, которого она считала погибшим. Но Ек<атерина> Ник<олаевна> украла и растратила все наши вещи, -- а этот чемодан бросила на произвол судьбы. Все это погибло. Я знаю, что в Ленинграде ели собственных детей, сходили сума от голода, были безразличны к жизни и смерти. Но после она эвакуировалась, поправилась, приехала в Ленинград, стала зарабатывать деньги. Она перестала мне писать и не сделала ничего, чтобы попытаться разыскать то, что, может быть, уцелело -- -- помочь мне вернуться, попросить прощения, дать мне совет. Я когда-то написала вместо нее Алексею, бывшему на курорте в Западной Украине, -- о самоубийстве его невесты Киры Кизеветтер, потому что для нее было невыносимо тяжело писать об этом. Она любила эту девушку и считала своего сына в какой-то степени виновным в ея смерти; я старалась сделать все, что могу для него, в благодарность за то сочувствие и помощь, которые он выказал мне и Вашей маме за 10 дней -- от Вашего и до его ареста; -- я делилась с ним деньгами, и верила ей и ему, как родным.

    Я написала так подробно, потому что все мои дневники -- за всю жизнь -- погибли; если бы до Вас они дошли когда-нибудь, Вы бы узнали, как много я думала о Вас, плакала о Вас, верила в Вас. Вы бы поняли, что я не могла не верить этой женщине. Она страдала за своего сына, как я страдала за Вас. Она знала, что я хочу сберечь это все -- для Вас -- как утешение, как трофей, как нечто живое, как символ и залог жизни. Она знала, как я одинока. Она должна была понимать, что молодость моя уходит, а я одна, без родины, без своего искусства. Моя бедная мама умерла мучительной смертью в голодный, страшный год. Мама очень любила Вас, ждала Вашего возвращения больше всего на свете. Самыми последними сознательными ее словами были, уже в агонии, -- слова о тысяче рублей, которыя она велела мне спрятать от всех -- на дорогу к Вам. Мама не верила в предательство Шадриной: она считала ее погибшей.

    ... Сейчас у меня нет никого и ничего. Никаких надежд и даже никаких желаний. Рисовать я больше не [буду] {Зачеркнуто.} могу. Без Вас исчез мой талант. Мои родные -- хорошие люди, но далекие мне. Из двух людей, с которыми я подружилась на Урале, один 30 был убит потом под Сталинградом, другой -- и сейчас здесь, но он так опустился, поблек и поглупел, что стал для меня как запылившийся и вылинявший галстук. Я спасла щенка, подобрав его в лесу; назвала его Гвидоном; это был чудный черненький щеночек, но он погиб, пока мы были в Свердловске. После смерти моей мамы у меня нет никакого долга ни перед кем. А Вам, мне кажется, будет без меня легче. Я ничего, ничего больше не могу дать Вам. Всю жизненную силу, всю волю я отдала на спасение и сохранение наших картинок, наших писем. Мы -- умрем, но это бы могло жить века, и в _этом_ была моя и Ваша душа, -- мое и Ваше сердце, моя и Ваша кровь, быть может (?), Ваш и мой гений. Я, наверное, сумасшедшая: но мне кажется, что эта женщина выбросила в огонь (или в окно, или в воду, или под пулеметы)_нашего_ ребенка. Живого, _единственного_ ребенка. Который оставался со мной. Которого Вы хотите видеть. О котором думаете. Которого я берегла для Вас еще больше, чем для себя. Которым я гордилась. Которого я доверила ей, как сестре; ей, которая потеряла и нашла вновь _своего_ _сына, -- и которая _моего, _нашего_ -- выбросила, как хлам, как труп, выбросила _живого_ на -- смерть. Я думаю об этом, и не могу, и не хочу, и несмею_ больше жить.

    Примечания:

    Ко времени написания О. Н. Гильдебрандт публикуемого письма Ю. И. Юркуна не было в живых почти 8 лет. Сообщенные в 1989 году Ленинградским управлением КГБ СССР данные впервые позволили документально восстановить обстоятельства его гибели:

    Юркун Осип (Юрий) Иванович, рождения 17 сентября 1895 года, уроженец бывш. Виленской губернии, Гелванской волости, дер. Седунцы, литовец, б/п, образование низшее, литератор, проживал в г. Ленинграде, ул. Рылеева, дом 17, кв. 9. Арестован 3 февраля 1938 года. По приговору Военной коллегии Верховного Суда СССР от 20 сентября 1938 года "за участие в антисоветской право-троцкистской террористической и диверсионно-вредительской организации", якобы действовавшей среди писателей г. Ленинграда, был осужден к расстрелу. Приговор приведен в исполнение 21 сентября 1938 года. Определением Военной коллегии Верховного Суда СССР от 22 марта 1958 года Юркун О. И. по данному делу реабилитирован.

    Материалы следственного дела Юркуна подтверждают эти данные.

    Протокол закрытого судебного заседания выездной сессии Военной коллегии Верховного Суда Союза ССР.

    20 сентября 1938 года. {Здесь и далее курсивом передан рукописный и машинописный текст.}

    Ленинград.

    Председательствующий -- Армвоенюрист Ульрих.

    Члены -- Бригвоенюристы Алексеев и Колпаков.

    Секретарь военный юрист 3 ранга Юдин.

    Заседание открыто в 14 час. 45 мин.

    Председательствующий объявил, что подлежит рассмотрению дело по обвинению Юркун<а> Осипа-Юрия Ивановича

    в преступлениях, предусмотренных ст. ст. 58-8 и 58-11.

    Секретарь доложил, что подсудимый в суд доставлен и что свидетели по делу не вызывались.

    Председательствующий удостоверяется в самоличности подсудимого и спрашивает его, вручена ли ему копия обвинительного заключения, на что подсудимый ответил утвердительно. Подсудимому разъяснены его права на суде и объявлен состав суда.

    Подсудимый никаких ходатайств не имеет и отвода составу суда не заявил.

    По предложению председательствующего секретарем оглашено обвинительное заключение.

    виновным себя признает. Показания, данные им на предварительном следствии, подтвердил и пояснил, что в а/с право-троцкистскую организацию он был вовлечен в 1936 году ЛИВШИЦЕМ.

    Больше ничем судебное следствие подсудимый не дополнил и оно было объявлено законченным.

    Подсудимому предоставлено последнее слово, в котором он сказал, что просит суд судить его только за те преступления, которые он совершил.

    Суд удалился на совещание, по возвращении с которого председательствующий огласил приговор.

    В 15 ч. 00 м. заседание закрыто.

    Председательствующий: Ульрих

    Секретарь: А. Юдин.

    Приговор.

    Именем Союза Советских Социалистических Республик выездная сессия Военной коллегии Верховного Суда Союза ССР <...> рассмотрела дело по обвинению: Юркун<а> Осип<а> (Юрий) Иванович<а> <...> Предварительным и судебным следствием установлено, что Юркун с 1936 г. являлся активным участником а/с право-троцкистской террористической и диверсионно-вредительской организации, действовавшей среди писателей г. Ленинграда, был организационно связан с одним из руководящих участников этой организации Лившиц<ем>, по заданию которого вербовал новых лиц, неоднократно присутствовал на нелегальных сборищах организации, на которых обсуждались вопросы борьбы с Советской властью и вырабатывались конкретные планы подготовки совершения террористических актов над руководителями ВКП (б) и Советского Правительства.

    Признавая Юркуна виновным в совершении преступлений, предусмотренных ст. ст. 58-8 и 58-11 У. К. РСФСР, Военная коллегия <...> приговорила наказания -- расстрелу с конфискацией всего лично принадлежащего ему имущества.

    Приговор на основании постановления СНК СССР от 1/XII--34 г. подлежит немедленному исполнению.

    Председательствующий: Ульрих.

    Члены: Колпаков, Алексеев.

    Справка. Секретно.

    Приговор о расстреле Юркун<а> Осипа (Юрия) Ивановича приведен в исполнение в гор. Ленинграде 21/IX.1938 г. Акт о приведении приговора в исполнение хранится в особом архиве 1-го спецотдела НКВД СССР том No 9, дело No 472.

    Нач. 12 отд. 1 спецотдела НКВД СССР, лейтенант Госбезопасности Шевелов (Дело. Т. 1. Л. 72--74).

    Похоронен Ю. И. Юркун, по-видимому, на Левашевской пустоши, вместе с другими расстрелянными в 1937--1938 годах узниками. {См. сообщение осведомленного по долгу службы публикатора, Е. В. Лукина ("Е. Лунина"): РЛ. 1993. No 2. С. 218.}

    В 1996 году Э. М. Шнейдерман в детальном исследовании {См.: С. 82--126.} на материале следственного дела Б. К. Лившица проанализировал механизм следствия и показал фальсификационную природу "протоколов" допросов обвиняемых, в частности Юркуна и Лившица; ранее, в 1957 году, к сходным выводам пришли следователи Военной прокуратуры, проводившие "дополнительное расследование" дел Лившица и В. О. Стенича (см.: Дело. Т. 2. Л. 2).

    Днем исполнения приговора, 21 сентября 1938 года, начался для О. Н. Гильдебрандт, Е. К. Лившиц, Л. Д. Стенич-Большинцовой и А. И. Зоргенфрей -- жен расстрелянных вместе с Юркуном Б. К. Лившица (арестован 25 октября 1937 года), В. О. Стенича (арестован 14 ноября 1937 года) и В. А. Зоргенфрея (арестован 4 января 1938 года) -- отсчет "десяти лет заключения в дальних лагерях без права переписки" -- срока, предусмотренного официально объявленным приговором. {См. коммент. В. Смирнова [С. В. Дедюлина] к публикации воспоминаний С. Гитович "Арест Н. А. Заболоцкого": Память: Исторический сб. М., 1981; Париж, 1982. Вып. 5. С. 352. См. также: С. 119--120.}

    Расстрел Юркуна, Лившица, Стенича и Зоргенфрея -- звено в цепи "ленинградского писательского дела" 1937--1938 годов. Об этом деле писалось до недавнего времени, в основном, в связи с арестом 19 марта 1938 года Н. А. Заболоцкого. {См. указ. публ. В. Смирнова, а также "Историю моего заключения" Заболоцкого, впервые опубликованную Е. Г. Эткиндом (Минувшее: Исторический альманах. Paris, 1986. Вып. 2. С. 310--333).} Среди арестованных в конце 1937--начале 1938 годов -- ленинградские писатели Ю. С. Берзин, Д. С. Выгодский, Г. О. Куклин и др. Некоторые из них были присоединены "к делу бывших "перевальцев" и репрессированы по нему". {Гитович С. С. Арест H. А. Заболоцкого // Память. Вып. 5. С. 351 (коммент. В. Смирнова).} Все они обвинялись в участии в "контрреволюционной писательской организации". Так, из заявления Заболоцкого в Прокуратуру СССР от 23 июля 1939 года явствует, что ему вменялось в вину участие в контрреволюционной группировке "правых по настроению писателей", {Там же. С. 343.} в центре которой стоял Н. С. Тихонов. Основанием для обвинения являлись "показания" Б. К. Лившица {Ср. коммент. В. Смирнова: "Подвергнут пыткам, подписал обширные "показания" на многих писателей (на очной ставке упал в ноги Е. М. Тагер, прося у нее прощения)" (Там же. С. 352). Э. М. Шнейдерман ставит под сомнение факт проведения очных ставок и, во всяком случае, подлинность их протоколов С. 107--108). Другие необходимые коррективы к воспоминаниям Заболоцкого см.: Там же. С. 89-- 92. Ю. Г. Оксман писал в связи с "писательским делом" о доносительстве H. В. Лесючевского, впоследствии директора издательства "Советский писатель"; см.: Письма Ю. Г. Оксмана Г. П. Струве/ Публ. Л. Флейшмана // Stanford Slavic Studies. 1987. Vol. 1. P. 37. Ср.: Память. Вып. 5. С. 353; Лесневский С. Донос. К истории двух документов минувшей эпохи. <Лесючевский Н. О стихах Б. Корнилова. О стихах H. Заболоцкого // Литературная Россия. 1989. 10 марта. С. 10--11.} и арестованной 16 марта 1938 года Е. М. Тагер. "За контрреволюционную связь" с Лившицем с 1926 года (Дело. Лившиц. С. 103--105) был арестован и Юркун, подключенный к "группе", возглавлявшейся В. Л. Кибальчичем {См. о нем: Лившиц. С. 93--94.} и Лившицем. Ср. в КГ"Когда потом был взят Юра, я думала на "первоисточник" -- 3 "л". Лившиц, Лихачев, Лавровский. Все эти уже сидели!"

    После исполнения приговора родственникам было объявлено о "высылке" и была проведена конфискация имущества. Так, "высылка из Ленинграда 23 сентября 1938 г." упоминается в письме М. Зощенко, М. Блеймана, С. Эйзенштейна и Н. Черкасова с просьбой пересмотреть дело Стенича. {Даугава. 1988. No 3. С. 116. М. М. Зощенко приходилось заступаться за Стенича и ранее: см. его письмо к близкому к чекистским кругам писателю Л. В. Никулину от 26 марта 1931 года с просьбой "замолвить <...> словечко" за Стенича, арестованного 19 марта за "болтовню, <...> иной раз резкую и бесшабашную" (Letters from Zoshen-ko / Preface and note by G. Kern // Russian Literature Triquarterly. 1973. No 6. Part II. P. 591--592). В. Смирнов сообщает, что Стенич был арестован "после выступления на обсуждении "Петра Первого" A. H. Толстого" и освобожден через два месяца (Память. Вып. 5. С. 350).} Письмо было послано в соответствующие инстанции спустя два года после его расстрела. В январе 1940 года Военная прокуратура Ленинграда "оставила без удовлетворения" жалобу О. Н. Гильдебрандт "о пересмотре дела в отношении ее мужа Юркун<а> Осипа Ивановича" (Дело. Т. 1. Приложение). В годовщину гибели Юркуна, 21 сентября 1945 года, Гильдебрандт отмечает в дневнике: "Вчера было 7 лет, как не знаю о Юрочке точно, жив он или погиб" (ЦГАЛИ СПб.

    Через полгода было написано публикуемое письмо.

    Текст печатается по автографу (ЦГАЛИ СПб. Ф. 436. Оп. 1. Д. 27) с исправлениями неточностей нашей первой публикации С. 244--256) и со значительно дополненным комментарием.

    1 Французский священник Кловис Флоран с 1935 года служил в костеле Французской Божией Матери (Notre Dame de France) в Ковенском переулке. 2 августа 1941 года он был арестован по обвинению в шпионаже и выслан из СССР; богослужения в костеле прекращены (см.: Храмы Санкт-Петербурга: История и современность. СПб., 1994. С. 243).

    2 Матвей Алексеевич Шадрин (1874--1942), инженер.

    3 Марина

    4 Ольга Николаевна Верховская (1906--1964) и Марина Николаевна Ржевусская (см. примеч. 193, наст. изд., с. 276).

    5 (наст. фам. Лебедева) Татьяна Алексеевна (1902--1996) -- график, член группы "Тринадцать".

    6 Жак (Яков) Львович Израилевич (1887--1953) -- торговец антиквариатом, в 1920-х годах подвизался в качестве секретаря комиссара ТЕО Наркомпроса М. Ф. Андреевой, корректора издательства "Всемирная литература", сотрудника торгового объединения "Антиквариат". В 1932--1936 годах -- художник-консультант Дома писателей, с 1936 года консультант Лен ИЗО. Сводка мемуарных отзывов о нем составлена Р. Д. Тименчиком (см.: Минувшее. Вып. 23. С. 416).

    7 Шадрина (1887--1970).

    8 Арестованный осенью 1938 года Л. Л. Раков был освобожден (после снятия Ежова и назначения Берия наркомом внутренних дел) осенью 1939 года. К сожалению, материалы следственного дела Ракова остались нам недоступными.

    9 Я. Л. Израилевич был арестован 16 июля 1938 года по подозрению в шпионской деятельности (связи с иностранцами, продажа предметов старины за границу, знакомство с "женой Примакова" -- Л. Ю. Брик и пр.). 28--29 июля 1938 года признал себя агентом германской разведки; 29 января 1939 года отказался от признательных показаний (подписаны "под влиянием не только физического воздействия, но и угрозы -- отдать моего ребенка в детский дом"). Признан невиновным и освобожден 5 января 1940 года (Материалы дела П-7898 // Архив ФСБ РФ по Санкт-Петербургу и Ленобласти).

    10 Л. В. был арестован 11 января 1938 года, обвинялся в антисоветской агитации, распространении анекдотов и т. п. На суде 15 июня 1938 года виновным себя не признал, заявив в частности: "Я три месяца был на излечении в тюремной больнице в связи с переломом руки. Перелом руки произошел не по моей вине. Мне ее сломали. Кроме того, у меня избиты ноги и левый бок. Кто это делал -- мне неизвестно. Их фамилий я не знаю. Следователь выходил из кабинета, а туда входили какие-то люди и избивали меня. Мои показания на следствии даны в силу физического и морального воздействия". Приговорен к 4 годам лагерей, определением Военной коллегии Верховного Суда СССР от 17 февраля 1940 года приговор отменен, дело прекращено. Пуцилло освобожден 7 марта 1940 года (Материалы дела П-37994 //Архив ФСБ РФ по Санкт-Петербургу и Ленобласти).

    11 Борис Михайлович Мордовин организации РОВС. 31 октября 1938 года Военным трибуналом Балтийского флота осужден на 15 лет, на суде виновным себя не признал, от показаний, данных на следствии, отказался. Определением Военной коллегии Верховного суда СССР от 11 января 1939 года приговор отменен, дело направлено на дополнительное расследование. 10 июня 1939 года дело прекращено, Мордовии освобожден. Особый отдел Балтфлота опротестовал это постановление прокурора Балтфлота, однако 10 сентября 1939 года Особый отдел ГУГБ НКВД СССР подтвердил решение об освобождении Мордовина, и дело было сдано в архив (Материалы дела П-4301 // Архив ФСБ РФ по Санкт-Петербургу и Ленобласти).

    12 А. М. Шадрин был арестован 14 февраля 1938 года; проходил по делу И. А. Лихачева (взят 28 октября 1937 года, обвинен в принадлежности с 1929 года к контрреволюционной троцкистской организации, под пытками дал 9 февраля 1938 года показания, в частности на Шадрина; на суде от показаний отказался; 23 июля 1940 года приговорен к 8 годам лагерей); поставлен на конвейерный допрос, виновным себя не признал, предложив, однако, следствию подробный "Перечень лиц с моей точки зрения контрреволюционно настроенных" (В. М. Жирмунский, А. А. Смирнов, Г. А. Гуковский; аресты двух последних по показаниям Шадрина предполагались в апреле 1938 года) и дал соответствующие показания на К. Н. Державина, А. А. Франковского, Д. И. Выгодского и др. Дело прекращено 28 апреля 1940 года. Шадрин освобожден 7 мая 1940 года (Материалы дела П-1163 // Архив ФСБ РФ по Санкт-Петербургу и Ленобласти). Вновь арестован 3 июля 1945 года, приговорен 2--3 декабря 1946 года к 7 годам лагерей; отбыл срок полностью.

    13 Рыбаков Иосиф Израилевич (1880--1938, в заключении) -- коллекционер, по образованию юрист. Подробную характеристику собрания Рыбакова см. в статье Э. Ф. Голлербаха (РНБ.

    14 Корнилий Павлович Покровский покончил с собой в Москве 15 августа 1938 года, считая неизбежным свой арест. Сохранились его предсмертные письма к А. Д. и С. Э. Радловым:

    Аничка, много раз любимая!

    Ужасная у меня тоска, а Тебя нет со мной. Быть может, это лучше, что Ты не видишь меня таким угнетенным. Мне кажется, таким я еще не был никогда.

    Виноват ли я в том, что не сумел прожить свою жизнь? Конечно, виноват, как и во всем, что со мной случалось. Хотя ни одной очевидной ошибки в своей жизни я бы не мог назвать, но раз мне никогда ничего не удавалось до конца, то разве изъян не во мне самом? То последнее, что угнетает меня сейчас, возможно, не стоит жизни. Но если бы не было этой последней капли, нашлась бы другая, чтобы переполнить чашу.

    Никогда я не чувствовал так сильно, как сейчас, что Ты единственное, что у меня есть, и что всем хорошим, что у меня было и есть, я обязан Тебе. А то, что внешне у нас жизнь складывалась так, а не иначе -- это, право, совсем не важно.

    Сейчас самая тяжелая для меня мысль -- о том, какое горе я принесу Тебе. Но пойми, во-первых, я не могу иначе, а во-вторых, и без этого горя будет, вероятно, не меньше. Если можешь, прости и постарайся остаться тем чудеснейшим человеком, самым чудесным из всех людей, какой Ты всегда была и должна быть и без меня.

    Я люблю Тебя так сильно, нежно и проникновенно, как в самые первые наши годы, и в чем-то сильнее, чем тогда. За эту любовь прости мне все тяжелое, что я Тебе принес.

    Твой Корнилий

    Дорогой Сережа!

    Не знаю, нужно ли мне оправдываться.

    Я знаю, что наношу Анне очень тяжелый, опасный для нее удар.

    мне, но и Анне за меня, в степени, быть может, большей. В моем выборе есть оттенок эгоизма. Но в конце концов может оказаться, что мое решение легче, чем другие возможности, перенесет и Анна, если только перенести она сможет.

    В какой-то мере -- и очень большой -- это будет зависеть от Твоей помощи. Неуместно просить Тебя о чем-нибудь. При всех обстоятельствах Ты сделаешь больше, чем это в человеческих силах. Мне хочется только сказать, что мысль о Твоей помощи Анне мне дает надежду, что удар, который я ей наношу, не будет для нее губителен. Другого самоутешения у меня нет.

    Только бы Анна перенесла и тогда в жизни у вас обоих еще будет много хорошего. Я в этом уверен, и мысль о том хорошем, что у вас впереди, для меня радостна и сейчас, в момент моего самого тяжелого угнетения.

    Передай Митьке, что я ему желаю большой жизненной удачи, а Вове, что я его очень люблю и желаю ему счастья.

    Целую Тебя крепко, родной мой.

    Два слова о внешних фактах.

    Вчера я получил повестку, смысл ее, т. е. чем она вызвана, для меня неясно. Но ее последствия несомненны. Я уже не смогу жить по-прежнему, т. е. потеряю связь с вами и с Анной. Вот это и было последней каплей в чашу, уже и раньше до краев переполненную.

    Вот и все события.

    Корнилий

    15 И. И. Рыбаков был арестован в июле 1938 года. Умер 8 октября 1938 года от воспаления легких в Доме предварительного заключения. Следственное дело "прекращено за смертью подследственного (обвиняемого)" (Рыбакова О. И. Трудовая деятельность И. И. Рыбакова // РНБ. Ф. 1073. Ед. хр. 1990. Л. 5).

    16 Блок умерла 28 сентября 1939 года. В 1930-е годы работала над книгой "Возникновение и развитие техники классического танца" (опубл. в кн.: Блок Л. Д. Классический танец: История и современность. М., 1987).

    17 М. Н. Гильдебрандт в 1940--1950-х годах работала в Нижне-Тагильском театре.

    18 Николаевич Соловьев (1887--1941) -- режиссер, театральный критик.

    19 Алексей Александрович Успенский

    20 Василий Васильевич Гундобин (1874--1942?) -- художник, коллекционер, один из основателей Самарского художественного музея и его первый заведующий. С 1930 года жил в Ленинграде, преподавал в школах, затем -- на кафедре графики Института инженеров путей сообщения. В 1942 году был арестован "за пособничество врагу" (спустившись в бомбоубежище, забыл затемнить окно комнаты и оставил невыключенным свет). Обстоятельства его смерти неизвестны.

    21 Тырса Николай Андреевич (1887--1942) -- живописец.

    22 ЦГАЛИ СПб. Ф. 436. Оп. 1. Д. 7. Л. 67), где умер (точная дата смерти неизвестна).

    23 А. И. Введенский был арестован 27 сентября 1941 года в Харькове, где он жил с 1936 года, в числе людей, репрессированных ранее и подлежавших с началом войны "превентивной эвакуации". Погиб во время эвакуации, по дороге в Казань, 20 декабря 1941 года (в свидетельстве о смерти, выданном его вдове Г. Б. Викторовой 4 мая 1964 года, причина смерти не указана). См.: Материалы, относящиеся к арестам, ссылке и гибели Введенского // Введенский А. Полн. собр. произведений: В 2 т. Т. 2. С. 183--184.

    24 Алексей Алексеевич Степанов умер в январе 1943 года. Христина Нильсовна Степанова умерла в июле 1942 года, Всеволод Алексеевич Степанов умер летом 1943 года.

    25 "23 августа Даня уехал к Юрию Ивановичу" (МАА)). После проведения 10 сентября 1941 года судебно-медицинской экспертизы военный трибунал (7 декабря 1941 года) освободил Хармса от уголовной ответственности и направил на принудительное лечение в психиатрическое отделение больницы при пересыльной тюрьме No 2. В 1944 году, в ответ на запрос сестры Хармса Е. И. Грицыной из тюрьмы No 1 ("Кресты") поступило сообщение о смерти Хармса 2 февраля 1942 года (подробнее см.: Мейлах М. Даниил Хармс: Anecdota posthuma // РМ. Глоцер В. И. К истории последнего ареста и гибели Даниила Хармса: (письма М. В. Малич к Н. Б. Шанько) // РЛ. 1991. No 1. С. 204--209; Он же: "Даниил Иванович... уехал к Николаю Макаровичу": Письмо Т. А. Липавской к А. И. Введенскому и Г. Б. Викторовой // Там же. 1996. No 1. С. 262--265.

    26 В 1942 году М. В. Малич эвакуировалась из Ленинграда и уехала на Кавказ (Минводский район, совхоз Темпельгоф), где оказалась в зоне оккупации и была депортирована в Германию. Из писем М. В. Малич, полученных О. Н. Гильдебрандт позже, следует, что "она с помощью фиктивного брака смогла перебраться во Францию, где встретилась со своей матерью, уехавшей из России во время революции. В Париже она вышла замуж за мужа своей матери, а впоследствии жила в Венесуэле" (Даниил Хармс: Anecdota posthuma. С. X). Ныне живет в США (см.: Глоцер В. Жена Даниила Хармса // Литературная газета. 1996. 25 дек. С. 6).

    27 В марте 1942 года А. Д. и С. Э. Радловы вместе с труппой Театра им. Ленсовета были эвакуированы из Ленинграда в Пятигорск. После захвата Пятигорска немцами 9 августа 1942 года часть театра (и Радловы в том числе) оказалась на оккупированной территории, где продолжала театральную деятельность. 9 августа 1944 года они были освобождены союзными войсками во Франции. 15 января 1945 года Радловы прибыли в Париж (возможный эпизод пребывания С. Э. Радлова в Париже освещен в статье: О некрологии Осипа Мандельштама //Даугава. 1997. No 2. С. 132--134), 22 февраля вылетели из Парижа в Москву "для переговоров о будущей работе". По приезде арестованы, 17 ноября 1945 года приговорены к 10 годам ИТЛ, 31 января 1946 года прибыли в лагерь на станции Переборы, близ Рыбинска, Ярославской области, где отбывали заключение вместе. А. Д. Радлова умерла в лагере (одно из ее последних стихотворений, записанное в декабре 1946 года, -- "Слова, слова, летучие, как пламень..." -- опубликовано Л. Н. Чертковым: Континент. 1985. No 43. С. 360--361). С. Э. Радлов освобожден в 1953 году. Последние годы работал в Даугавпилсском и Рижском русском театрах (об этом периоде жизни Радловых см.: Гайдабура В. "Так расскажи правдиво..." // Советская культура. 1989. 22 авг. С. 6; Он же. "И наша первая любовь горит последнею любовью": Письма С. Э. Радлова к В. Я. Чобуру. 1946--1950 / Публ. В. Гайдабуры // Театр. 1992. No 10. С. 101--126).

    28 А. Н. Егунов после истечения срока ссылки некоторое время оставался, по совету своего учителя С. А. Жебелева (см. его письмо к А. И. Болтуновой-Амиранашвили от 9 сентября 1937 года, опубл. Н. В. Брагинской в кн.: . Поэтика сюжета и жанра. М., 1997. С. 431), в Томске; с 1938 года жил в Новгороде, преподавая иностранные языки в вечерней школе для взрослых. С 1940 года получил место старшего преподавателя на кафедре классической филологии Ленинградского университета, приезжал на занятия из Новгорода (ср. в письме О. Н. Гильдебрандт к В. И. Сомсикову от 8 декабря 1978 года: "Егунов исчез, как почти все, -- а когда "воскрес", то являлся из Новгорода, очень дико, -- выезжал на лекции в Л<енингра>д" (цит. по копии, предоставленной адресатом)). О пребывании Егунова в Новгороде, который перед войной "был средоточием многих бывших заключенных-петербуржан" (Филиппов Б. Всплывшее в памяти // Новый журнал. 1988. Кн. 171. С. 247), вместе со ссыльными Т. Н. и Н. Н. Гиппиус, С. А. Аскольдовым, И. М. Андриевским, Б. А. Филипповым и др. см.: Филиппов Б. 15 августа 1941 года Новгород был захвачен немцами. В ноябре 1941 года добрался до Риги, находился в лагере для русских беженцев, в конце декабря 1941 года был отправлен на работу в Германию. С весны 1942 года жил в городе Нойштадт (Гольштиния), работая на молокозаводе. В апреле 1945 года в городе Варен оказался на территории, занятой советскими войсками, был помещен в лагерь для репатриируемых советских граждан, с сентября 1945 по сентябрь 1946 года работал преподавателем немецкого языка при 12-й танковой дивизии. 24 сентября 1946 года направлен в лагерь репатриантов в городе Франкфурт-на-Одере для последующей отправки в СССР (о процессе "репатриации" в целом см. подробно: Полян П. Жертвы двух диктатур. Остарбайтеры и военнопленные в Третьем рейхе и их репатриация. М" 1996. С. 187 и след.). 25 сентября 1946 года Егунов нелегально перешел в американскую зону оккупации, 29 сентября задержан американцами в городе Кассель и 5 октября выдан советскому командованию. 13 декабря 1946 года Военным трибуналом 8-й гвардейской армии осужден к 10 годам ИТЛ (Материалы дела П-79052 // Архив ФСБ РФ по Санкт-Петербургу и Ленобласти). Освобожден 25 апреля 1956 года.

    29 В. В. Мухин был арестован 28 февраля 1933 года по обвинению в принадлежности к контрреволюционной организации, вдохновлявшейся из-за рубежа Е. В. Саблиным, бывшим поверенным в делах России в Англии (о деятельности Саблина см.: Казнина О. А. Русские в Англии. М., 1997. С. 23--26). В заявлении от 8 марта 1933 года аттестовал себя монархистом, верующим и сторонником частной собственности. 14 мая 1933 года выслан на три года в Новосибирск, летом 1934 года безуспешно ходатайствовал о досрочном освобождении (Материалы дела П-73238 // Архив ФСБ РФ по Санкт-Петербургу и Ленобласти).

    30 Судя по записям в дневниках О. Н. Гильдебрандт, речь идет о Евгении Сергеевиче Золотареве, сведениями о котором мы не располагаем.