Гумилев Н. Чужое небо
Третья книга стихов. СПб.: Аполлон, 1912. Ц. 1 р.
Хотя в перечне "книг того же автора" "Чужое небо" можно принять за четвертую книгу стихов, мы предпочтем видеть в ней второй шаг того пути, в котором первым были "Жемчуга". Действительно, "Романтические цветы" вошли как отдел в "Жемчуга", а "Путь конквистадоров" автор не счел нужным переиздавать. Мы даже склонны думать, что "Чужое небо" временно вышло отдельным сборником, чтобы потом занять место отдела в следующей большой книге. Мы имеем в виду отнюдь не малый объем сборника, а некоторый его переходный характер.
Значительно отличаясь от "Жемчугов", он куда-то ведет, но едва ли всегда приводит, оставляя впечатление интермеццо, роздыха на зеленой лужайке между двумя странствиями. Может быть, бСльшая разреженность образов и облегченность фактуры, более интимная мечтательность и простая лиричность "Чужого неба" заставляют нас так думать. Нас не удивляет, что, когда поэт опустил поводья и поднял забрало, лицо его сделалось определеннее и ближе, нежели когда он покорял с "конквистадорами" неизвестные земли или нырял в океан за жемчугами. И мы отчетливее услышали его голос, его настоящий голос.
Из утверждений поэта нам кажутся наиболее характерными и симптоматичными следующие:
В каждой луже запах океана,
В каждом камне веянье пустынь.
Затем:
И в юном мире юноша Адам,
Я улыбаюсь птицам и плодам.
Затем хотя и переводное, но, очевидно, близкое автору, несомненно любящему Теофила Готье, но несколько преувеличивающему его значение для наших дней:
Созданье тем прекрасней,
Чем взятый матерьял
Бесстрастней -
Стих, мрамор иль металл.
Эти три утверждения намекают на известную поэтику, ретроспективно распространяясь и на первую книгу разбираемого автора. К "Жемчугам", может быть, это применимо даже в большей степени. Мысль о бесстрастности материала, конечно, наименее нова, но стремление или способность слышать "в каждой луже запах океана" приводит Гумилева не к символизму, а к методу делать проекции от любого переживания или лирического эпизода - иногда столь отдаленные, что они затемняют и даже несколько притупляют само чувство. Наиболее ценное по значению и новизне есть заявление о юноше Адаме. Этот взгляд, юношески мужественный, "новый", первоначальный для каждого поэта, взгляд на мир, кажущийся юным, притом с улыбкою всему, - есть признание очень знаменательное и влекущее за собою, быть может, важные последствия.
Но самому Гумилеву окружающий его мир, вероятно, не представляется достаточно юным, потому что он охотнее обращает свои взоры к девственным странам, где, конечно, свободнее проявлять даже те прерогативы Адама, в силу которых он давал названия животным и растениям... Вследствие этого желания поэт то изобретает небывалых зверей ("Укротитель зверей"), то открывает десятую музу ("Музу дальних странствий"), то дает ангелу-хранителю сестру ("Ангел-хранитель"), то пересоздает "Дон Жуана". Это беспокойное искание права названий удовлетворится лишь тогда, когда юноша Адам опустит свой восторженный и слишком дальнозоркий глаз на землю, на которой он стоит, и она воистину предстанет ему новой, ждущей еще своего имени. Пока же, несмотря на прекрасные лирические пьесы вроде "Тот другой", "Современность", "Однажды вечером", "Она", "Я верил, я думал...", "Любовь", поэт предпочитает сны и мечтания. "Вы мне снились", - как говорит его Дон Жуан. Интересно, что в этой пьесе, где Дон Жуан противополагается "крикливым словам и изжитым чувствам" ставшего ученым Лепорелло, этот последний вышел гораздо более действенным, нежели говорящий пламенно и красноречиво лишь о мечтах и снах Дон Жуан, так что, переменив эпитеты, можно было бы на него самого обратить этот упрек:
Он заключит вас в сладкий склеп
Прекрасных слов и чувств не житых.
творит жизнь, то наш поэт хотел бы жизнь юную, первозданную, улыбающуюся, полную всяческих возможностей, и человека в юном расцвете сил, с буйно бегущей кровью, с открытым и смелым взором.
"Жемчуга", новая книга Гумилева разнообразнее, может быть, по ритмам и строфам, причем в этом последнем отношении весьма примечательна поэма "Открытие Америки", где каждая строфа - из 6 строк с двумя рифмами, причем четырнадцать строф каждой песни исчерпывают все возможные комбинации двух рифм в шести строках.
Впервые опубликовано: "Аполлон". 1912. N 2. С. 73-74.