Заметки о русской беллетристике, "Аполлонъ", No 4, 1909 (старая орфография)

"Аполлонъ", No 4, 1909

А. Вознесенскiй: Хохотъ, пьеса въ 4 д. (1910 "Шиповникъ"), ц. 75 к.

Алекс. Струве: Надъ моремъ. Драма къ 4 д. (изд-о "Фрамъ").

"Товарищество Художественной Печати". СПБ. 1910 г.), ц. 1 р.

Е. Милицына: Разсказы (т. I и II) (изданiе т-во "Знанiе". СПБ. 1910 г.), по 1 р.

Борисъ Журавлевъ: Хозяева (СПБ, 1910 г.), ц. 1 р. 60 к.

XXVII Сборникъ "3нанiя" (СПБ. 1910) по 1 р.

XXVIII Сборникъ "3нанiя" (СПБ. 1910) по 1 р.

Альманахъ современныхъ писателей: "Звуки жизни" (СПБ., ц. 1 р. 25 к.).

Библiотека Гонгъ (Кiевъ. Книгоизд-во "Гонгъ". 21 NoNo 10--20 к.).

Книгоиздательство "Шиповникъ" даетъ широкiй доступъ драматическимъ произведенiямъ какъ на страницы своихъ альманаховъ, такъ и въ отдельныя книги. Почти весь театръ Л. Андреева, весь театръ Блока, пьесы Зайцева и др. появились именно здесь. Что данное издательство интересуется вопросами драматическаго искусства видно уже изъ того, что оно же выпустило въ светъ целый сборникъ, посвященный театру. Темъ страннее появленiе книги г-на Вознесенскаго, къ тому же отдельнымъ изданiемъ, а не въ альманахе, где оно прошло бы на буксире популярныхъ "именъ". Можетъ быть, большое сходство съ Л. Андреевымъ привлекло "Шиповникъ"? Потому что, несомненно, г. Вознесенскiй живетъ въ одномъ доме съ Л. Андреевымъ; но если последнiй занимаетъ бельэтажъ, то разбираемый авторъ не спускался еще ниже пятаго этажа. Смесь изъ дурно перевареннаго д'Аннунцiо, Пшебышевскаго, Л. Андреева, делаетъ его пьесу фальшивой, претенцiозной и крайне скучной. Въ четырехъ актахъ разыгрывается довольно банальная любовная исторiя между четырьмя персонажами, при чемъ герои декламируютъ въ высшей степени возвышенно, философично и мелодраматично, вроде:

"Смеются неподвижные камни, скаля свои вековыя расщелины на вашу чахоточную грудь. Въ неистовой улыбке обнажились зубы мертвецовъ, управляющихъ вами изъ могилъ. Хохочетъ великое неведенiе надъ вашимъ надменнымъ "я знаю". Беззвучно заливается где-то здесь, где-то близко, где-то во всемъ скрытая истина надъ судорогами великаго разума вашихъ поколенiй и тысячелетiй" (стр. 72).

"высоко символическомъ", стиле, причемъ, будучи "русскими иностранцами" (Ренцъ, Ира Добичъ, Бразъ), мало заботятся о чистоте языка. Остатокъ поэтическаго пафоса, не уместившiйся въ тирады действующихъ лицъ, авторъ использовалъ въ ремаркахъ, которыя сплошь -- перлы поэзiи и глубокомыслiя. Напр.: "Но еще не успелъ дрогнуть звукъ на губахъ ея, какъ въ сознанiи вспыхнула всеосветившая искра, и правда была уже ведома ей. Такъ дика и жестока была правда, что каждый лишь ея протекалъ, какъ долгiй часъ, и въ ту минуту, когда баронъ обращается къ Ире съ вопросомъ, взглядъ ея кажется уже спокойно прикованнымъ къ давнему, мучительно-привычному виденiю, и чуждо, лишенныя ужаса, звучатъ чуть слышныя ея слова".

"Хохотъ", жалко, что не "гомерическiй",-- настолько все это смехотворно.

Драма Алекс. Струве несколько скромнее, но въ такомъ же роде, какъ и только что разобранная. Здесь, кроме д'Аннунцiо, Пшебышевскаго и Андреева, влiяли еще Ибсенъ ("Сольнесъ') и А. Блокъ ("Король на площади"). Но у семи нянекъ дитя безъ глаза, и творчество г-на Струве отъ его пристрастiя къ даннымъ писателямъ не много выиграло. Отсутствiе простоты, безсильная вычурность, внешнее, ничемъ не оправданное стремленiе къ символизацiи, неоригинальность и ненужность -- суть главные недостатки этихъ пьесъ.

Все эти недостатки особенно любовно выявлены Влад. Гординымъ. Тутъ все должно приводить читателя въ трепетныя настроенiя то ужаса, то жалости, то поэзiи, то глубокомыслiя, но достигается совершенно неожиданный результатъ. Можно навеки возненавидеть всяческiя настроенiя, любой импрессiонизмъ, прочитавъ этотъ рядъ разсказовъ, где захватанные сюжеты трактуются несноснейшей манерой. "Многозвучный городъ тяжело дышалъ. Онъ кричалъ и пелъ. Во всю длину улицъ ложился трубный ревъ... Вечеръ былъ унизанъ высокими белыми колышащимися огнями. Сверху шелъ тихiй звонъ чернаго колокола. Последнiя слова печатали ясные оттиски въ пространстве стекляннаго домика. Голосъ развернулъ траурную ленту и грозно, неумолимо напоминалъ, р чемъ каждый самъ долженъ былъ думать. На горизонте загорелось небо. Кричало железо". И такъ безъ конца. Недурно напомнить давно известную истину, что только генiямъ дается право не всегда иметь хорошiй вкусъ. Но дурной тонъ, думается, запрещенъ и генiямъ. Мы не весьма были утешены и разсказами г-жи Милицыной; даже явная противоположность этой книги съ вышеразобранными не делаетъ ее более интересною. Все сюжеты изъ серенькой деревенской жизни, давно известной намъ по произведенiямъ натуралистовъ, не совсемъ верно называемыхъ "эпигонами Чехова", написаны не хорошо, не плохо,-- просто никакъ не написаны. Мы не знаемъ кто посоветовалъ писательнице не печататься въ журнале, а прямо выступить книжкою, но на этотъ разъ советчикъ оказался плохимъ пророкомъ, такъ какъ, выступивъ даже за разъ двумя томами, г-жа Милицына не сделала более яркимъ своего облика, который оказался весьма серымъ, почти "никакимъ". 

Такъ же мало помогли советы А. М. Пешкова г-ну Журавлеву при написанiи повести "Хозяева", о чемъ предупредительно заявляетъ вначале авторъ,-- такъ скучно, не нужно, местами съ безвкусной претензiей, она написана. 

иногда пожиманiе плечами уже много летъ встречаютъ его произведенiя. И если прекрасная "Исповедь" не пробудила вновь интереса после провала "Матери", то, конечно, ни "Лето", ни "Городокъ Окуровъ" его не возбудятъ. А между темъ во второмъ есть много настоящаго, трогательнаго, утешительнаго и эпически-прекраснаго. Все это какъ будто слышано, какъ будто перепевъ, местами романтично и фальшиво; оптимизмъ не совсемъ убедителенъ, но вспоминается тотъ сочный и яркiй бытовикъ, какого мы знали въ "Фоме Гордееве" и въ начале повести "Трое". Совсемъ другое впечатленiе оставляетъ "Лето"; хотя авторъ и говоритъ, что "хотелъ бы разсказать просто и славно", но пишетъ далеко не просто и ужъ отнюдь не славно. Оттого ли, что, живя на Капри, онъ получалъ сведенiя о современной русской деревне изъ третьихъ рукъ, оттого ли, что, будучи человекомъ партiи, онъ не могъ взглянуть объективно, оттого ли что онъ просто усталъ,-- но повесть не удалась. Повести, собственно говоря, никакой и нетъ, несмотря на обыски, убiйства и самоубiйства, а есть только рядъ скучнейшихъ разговоровъ на общественныя темы, прерываемыхъ описанiями природы, сделанными въ довольно таки дурномъ вкусе: "День жаркiй, поляна до краевъ солнцемъ налита, въ густой траве дремлютъ пахучiе цветы, и все вокругъ -- какъ светлый сонъ". "Опускается за рекой могучее светило дня, жарко горятъ перекрытыя новой соломой крыши избъ, разцветилась, разыгралась земля всеми красками осенняго наряда, и ласково синее надъ нею бархатное небо" и т. д. Персонажи тоже объясняются языкомъ очень выспреннимъ и какимъ, можетъ быть, говорятъ на острове Капри, но никакъ не въ русской деревне.

"Дело наше, какъ известно, запретное, хотя все оно въ томъ, что вотъ учимся мы понимать окружившее насъ кольцо тяжкихъ нашихъ бедъ и нищеты нашей и злой да трусливой глупости. И понимаемъ, что ты почуялъ верную дорогу къ жизни иной, справедливой"... и т. д.

Такъ говорила встарину Миликтриса Кирбитьевна, а теперь блестящiе герои русскихъ фельетонныхъ романовъ. И совершенно непонятно, почему безконечный рядъ этихъ скучныхъ, безполезныхъ и неумныхъ рацей, мелодраматическихъ ужасовъ и роскошныхъ пейзажей заключается восклицанiемъ: "съ праздникомъ, великiй русскiй народъ",

Чему читатель долженъ радоваться? Тому ли, что кончилъ читать скучную канитель? Право, больше нечему.

"Беденъ бесъ". На буксире тащатся гг. Крюковъ и Касаткинъ. Шоломъ Ашъ далъ слащавую еврейскую сценку съ настроенiемъ, набившимъ всемъ оскомину. Повести Кнута Гамсуна: "Странникъ играетъ подъ сурдинку", какъ переводной,мы касаться не будемъ. 

"Раннiе огни" (заголовокъ несколько загадочный, принимая во вниманiе почтенный возрастъ автора) всего поучительнее последнiя страницы, представляющiя перечень сочиненiй Вас. Немировича-Данченко. Кому известенъ этотъ мiръ, это государство, этотъ Мюръ Мерилизъ? Всехъ книгъ до 400: романы и повести, и дневники, и путешествiя, и детскiя книги, и народныя, иллюстрацiи итальянскихъ, испанскихъ, японскихъ художниковъ, 6-ыя, 7-ыя изданiя, распроданныя, готовящiяся къ печати, сгоревшiя въ типографiи И. Д. Сытина,-- словомъ, всякихъ сортовъ. Намъ кажется, что самое естественное место этимъ произведенiямъ на железнодорожныхъ станцiяхъ. И, наверно, люди, находившiе удовольствiе въ первой книге Немировича-Данченко, найдутъ (если они, милостiю Божiею, живы и здоровы) такое же и въ двухсотой, потому что подобный вкусъ (или отсутствiе его) менее всего подверженъ измененiямъ. Въ книге есть и стихи. 

Вкусъ къ "альманахамъ" тоже будто не прошелъ еще, хотя и ослабеваетъ. Среднiй читатель, конечно, купитъ и "Звуки Жизни", где фигурируютъ любезные его сердцу Купринъ, Каменскiй, Скиталецъ и др. Беда только въ томъ, что это почти исключительно перепечатки (Купринъ: "Лавры" -- изъ альманаха 17-и; Каменскiй: "Гимназистка" -- изъ газеты, издававшейся П. Пильскимъ; Гринъ: "Они" -- изъ "Нов Ж. для всехъ"; Лазаревскiй; "Соня" -- оттуда же и т. д.). Если это предпрiятiе "художественное", то разве только въ томъ смысле, какой придаютъ въ некоторыхъ слояхъ общества словамъ "художникъ", "артистъ". Исключительно въ видахъ охраненiя интересовъ читателя, да и писателей, мы отмечаемъ этотъ "альманахъ". 

Библiотека "Гонгъ" въ хвастливомъ и не особенно грамотномъ предисловiи, напоминающемъ заборныя афиши, обещаетъ намъ давать "шедевры, изъ лучшаго наилучшее" почти даромъ. Чего же, въ самомъ деле, лучше? Конечно, мы охотно обошлись бы безъ издательскихъ разглагольствованiй о современномъ и будущемъ (даже) положенiи литературы; мы несколько удивлены, что "современные властители человеческихъ думъ" представлены Гауптманомъ, Шентаномъ, Зудерманомъ, М. Прево и Ратгаузомъ, но благодарны за пьесу гр. Ростопчиной. Издано для своей цены не такъ ужъ плохо. 

"Вестника Европы' останавливаетъ на себе вниманiе разсказъ Антона Любимова: "Домъ общественныхъ квартиръ", не безъ тонкости и вкуса написанный. Въ соответствующей книжке "Современнаго Мiра" нелестное вниманiе привлекаетъ разсказъ М. Арцыбашева:"Старая исторiя", сделанный безъ всякой тонкости и вкуса.