Заметки о русской беллетристике
"Аполлонъ", No 6, 1910
Георгiй Чулковъ. Разсказы, книга вторая. Изд. "Шиповникъ". 1910. Ц. 1 р. 25 к. Альманахъ -- "Любовь". Изд. "Нов. Журн. для всехъ". 1910. Ц. 1 р. 25 к.
"Жизнь для всехъ". 1910. Ц. 1 р.
"мистическаго анархизма", a отнюдь не его художественныхъ произведенiй. Какъ беллетристъ, г. Чулковъ пользуется известностью незаслуженно скромною, что можно гадательно объяснить нежною сероватостью его красокъ, сдержанностью изображаемыхъ имъ чувствъ и суховатою простотою изложенiя. Эти драгоценныя, но обоюдоострыя свойства своего дарованiя г. Чулковъ, очевидно, сознаетъ и утверждаетъ, такъ какъ во второй его книге значительно меньше, чемъ въ первой, лиризма въ стиле Б. Зайцева, преувеличенной образности въ описанiяхъ природы и искусственно вымышленной фабулы. Авторъ не вполне избежалъ досадныхъ промаховъ въ такомъ же роде, но они такъ немногочисленны, что не могутъ отнять y книги общаго характера сдержаннаго благородства, которое мы особенно ценимъ, ясно видя -- черезъ бледныя краски, суховатыя слова и не всегда удачно выдуманную фабулу -- какой-то восторженный трепетъ, тревожный и волнующiй, какъ передутреннiй светъ или сiянiе белой ночи.
-----
Эти же достоинства делаютъ разсказъ Чулкова "Фамарь", вместе съ "анекдотами" гр. А. Толстого, лучшими въ сборнике "Любовь". Вообще этотъ сборникъ несравненно лучше сборника "Смерть", и если издатели имели тайное намеренiе соперничать съ альманахами "Шиповника", то они значительно успели въ этомъ, такъ какъ лежащая передъ нами книга не только не хуже, но гораздо значительнее многихъ сборниковъ "Шиповника"... несмотря на непременное участiе въ этихъ последнихъ Л. Андреева.
Но самая мысль собирать художественныя произведенiя подъ рубрику "Любовь" намъ кажется более чемъ странной. Можно подобрать разсказы о рабочихъ, о духовенстве, о студентахъ, о сановникахъ, о сектантахъ -- что я знаю?-- наконецъ, ненависть, скупость, гордость, все семь смертныхъ греховъ могутъ служить такой объединяющимъ мотивомъ, но любовь -- кто же не пишетъ о любви? не всели написано ею и о ней? Почему же восемь разсказовъ, драма, стихотворенiе и статья -- исчерпываютъ тему? Тема такъ широка и обща, что подъ ея флагомъ можно было бы пустить почти все выходящiя въ светъ книги. После суховато-благороднаго разсказа Чулкова, интересныхъ, совсемъ по своему стилизованныхъ, анекдотовъ Ал. Толстого, наибольшiй интересъ представляютъ несколько туманныя, но острыя и подлинныя терцины А. Блока и, пожалуй, пьеса О. Дымова. Въ последнемъ произведенiи, содержащемъ много ценныхъ мелкихъ чертъ, авторъ задался целью представить очень тонкую психологiю четырехъ людей, отношенiя которыхъ междусобою до того спутаны, осложненныя еще рожденiемъ ребенка, неизвестно кому принадлежащаго,-- что сцепленiя ихъ на протяженiи пяти действiй кажутся читателю совершенно произвольными. Остальные авторы распадаются на две группы: "чеховской" школы (Б. Лазаревскiй, Н. Архиповъ) и писателей съ претензiей на модернизмъ (П. Кожевниковъ, В. Гофманъ). Какъ ни скучна "Лиза" Лазаревскаго, но все-таки читать ее менее тягостно, нежели современничающiе домыслы авторовъ второй группы, къ которой, увы, мы должны причесть и С. Городецкаго. Невероятная фабула съ оттенкомъ дешеваго гражданства, разсказаннаго импрессiоническимъ способомъ довольно сомнительнаго вкуса, -- темъ более удручающе действуетъ, что это написано человекомъ, обладающимъ несомненнымъ дарованiемъ. Но что можно сказать, прочитавъ такое отступленiе: "Молчаливая ты девушка! Ты сомкнула тесно алокровныя уста и будто ничего не имеешь сказать. Обманщица ты или скромница, но, ведь, на весь городъ, на все города и на все пустыни могла бы ты сейчасъ, раскинувъ, какъ белая пичуга острыя крылья, свои руки и поднимая въ небо голову, прекрасную сверкучими очами и невиннымъ лбомъ, прокликнуть свое светлое, стремглавное свое и огневейное люблю". Что скажешь и о последней сцене, где Нонна Николаевна, "вздрогнувъ, твердо подходитъ, какъ мстящая справедливость, и беретъ спиртовку. Синiй хочетъ уйти. Она бросается ему навстречу и сверху, властно, четкимъ движенiемъ льетъ ему на голову сверкающую золото-алую струю".
"Задушевномъ слове", относительно детскаго чтенiя,-- и совершенно неожиданно любимицей малолетнихъ читателей оказалась г-жа Чарская. Что же дало этому автору возможность сделаться "властительницею думъ"? Намъ кажется, что фальшиво приторный тонъ повестей изъ жизни институтокъ, пепиньерокъ, просто светскихъ и несветскихъ девочекъ, идиллизацiя буржуазныхъ семей и слащавая гуманность -- суть главныя приманки г-жи Чарской... Но мы вовсе не собираемся писать о г-же Чарской, хотя на эту тему стоило бы поговорить всемъ, кому интересно развитiе детскаго вкуса. Мы пишемъ о г. Муринове. Мы не удивимся, если, сделавъ анкету среди сельскихъ и воскресныхъ учительницъ, фельдшеровъ и "сознательныхъ" швеекъ, мы услышимъ о г. Муринове, какъ объ избраннике. Слащавое изображенiе того, чемъ должно бы стать описываемое имъ общество, держанiе высоко знамени либерализма и суконный языкъ,-- все даетъ право на распространенiе этой глубоко нехудожественной книге.