Заметки о русской беллетристике
Альманахъ изд. "Шиповникъ", кн. 12. Спб. 1910, ц. 1 р.
Сергей Городецкiй: повести и разсказы, кн. 2-ая. 1910 (Спб. "Прогрессъ"), ц. 1 р.
С. Семеновъ-Волжскiй: разсказы, т. 1-ый. 1910 (Спб. "Прогрессъ"), ц. 1 р.
Леонидъ Алинъ. Осенняя сказка. 1910 (Спб. "Папирусъ"), ц. 1 р.
В. Башкинъ: Разсказы, т. III, 1910 (Спб. "Общественная Польза"), ц. 1 р. 25 к.
На Разсвете: худож. сб., кн. I, 1910 (Казань), ц. 1 р.
Ручьи: сборникъ, 1910 (Спб. "3емля"), ц. 1 р.
"Русская Мысль", 1910 (январь--май).
Двенадцатый альманахъ Шиповника заметно отличается отъ предъидущихъ отсутствiемъ Л. Андреева и Сергеева-Ценскаго, отсутствiемъ произведенiй, шедшихъ на буксире "именъ" и какъ бы уменьшенiемъ все более развивавшейся за последнее время тенденцiи этихъ альманаховъ сделаться сборниками театральныхъ пьесъ. Конечно, и въ данномъ сборнике не обошлось безъ пьесы (Н. Минскiй: "Малый соблазнъ"), но это -- "пьеса для генiя" какъ определяетъ ее самъ авторъ, другими словами -- "не для сцены".
Безспорно, что и Мюссе называлъ свои пьесы "спектакли въ кресле" и Матерлинкъ предполагалъ свои драмы предназначенными для театра марiонетокъ, но мы далеки отъ мысли заподазривать г. Минскаго въ романтическомъ кокетстве, тЕмъ более, что его пьеса, действительно, совершенно не для сцены и едва ли даже для прiятнаго "чтенiя". Это -- философическiе дiалоги на тему о могуществе моды, претендующiе быть парадоксальными и остроумными, изложенные тяжелымъ языкомъ, втиснутые въ никакую исторiю отвлеченныхъ людей и занимающiе 130 страницъ. Любой неглупый французъ сделалъ бы изъ этого сюжета pièce à thès или милый фарсъ; А. Франсъ или Р. -де Гурмонъ уронили бы странички три золотой, улыбчивой прозы -- и мы жалеемъ только, что плодъ любви несчастной почтеннаго автора къ философическимъ резкостямъ не остался тайнымъ. Нужно большую самоотверженность, чтобы дочитать до конца эту "пьесу для чтенiя".
"Путь въ Дамаскъ" не принадлежитъ къ лучшимъ разсказамъ Ф. Сологуба, но стихи онъ далъ прекрасные, какъ и можно было ждать отъ этого одинокаго мастера.
Я вижу,-- выборъ былъ ошибкой,--
Летитъ съ презрительной улыбкой.
Зато разсказъ Б. Зайцева "Заря" принадлежитъ къ особенно пленительнымъ и былъ бы еще пленительней, если бы мы не знали раньше Тургенева и Л. Толстого, причемъ кажется, что для детскаго сознанiя очень мало изменилось съ той поры въ сельской жизни. Разсказъ портятъ кляксы "поэтичности", когда авторъ, забывая о впечатленiяхъ ребенка, излагаетъ свои собственныя раздумья по поводу этихъ впечатленiй. Тогда обнаруживается напыщенность, отсутствiя вкуса и плоскiя общiя места.
Все идетъ, какъ следуетъ, ребенокъ чувствуетъ и мыслитъ, какъ ему полагается, но вдругъ: "Не оттого ли все въ те дни -- во время Эдема -- казалось острымъ и дивнымъ, какъ божественный напитокъ?" "Не тогда ли дается человеку откровенiе природы?" "Время молодой жизни, когда для детей все сливается въ ласковый приветъ неба, воздуха, солнца" и т. д. Къ счастью, такихъ отступленiй немного. Гр. А. Толстой далъ широкую бытоописательную повесть "Заволжье", где несколько сгущенными красками изображены поколенiя отживающаго, одичавшаго дворянства, наводящiя на достаточно печальныя мысли. Автору особенно удаются картины именно бытоописательныя, места же более психологическiя, какъ напримеръ сцена Сергея съ Верой сейчасъ после того, какъ она дала согласiе на бракъ съ другимъ, значительно слабее. Намъ кажется, что выдумка тоже не принадлежитъ къ сильнымъ сторонамъ гр. Толстого, но въ этой повести это не чувствуется, настолько обильный и интересный матерьялъ даетъ сама жизнь, описываемая авторомъ. Во всякомъ случае, эта повесть -- произведенiе наиболее значительное въ сборнике и можно только поздравить "Шиповникъ" за такое "обновленiе вещества", какъ привлеченiе гр. Толстого къ участiю въ альманахе. Намъ не совсемъ понятна уместность въ альманахе прекраснаго разсказа Флобера; разве изъ подражанiя сборникамъ "Знанiя", где во время оно было помещено "Искушенiе" того же Флобэра въ переводе того же Б. Зайцева, и такъ же всехъ удивило. Быть можетъ, мы подозрительны излишне, но намъ кажется, что "Шиповникъ" однимъ глазомъ все-таки зазираетъ на путь, приведшiй сборники "Знанiя" къ тому зениту, съ котораго эти последнiе медленно, но неизбежно сходятъ.
меркой гармонiи и вкуса къ произведенiямъ, где въ самомъ замысле, въ корню эти понятiя отвергаются. И мы не применимъ этихъ мерилъ къ книге С. Городецкаго, такъ какъ мы входимъ въ область. где не считаются съ требованiями вкуса и размеренности. Не ставимъ этого въ вину автору, но лишь отмечаемъ, что тутъ должны быть иные критерiи. Мы говоримъ главнымъ образомъ о повести "Светлая быль", какъ наиболее значительной и характерной. Замыселъ совершенно не реалистическiй, a идеалистично-символическiй, параллель между Иванушкой и солнцемъ проведена слишкомъ схематично и грубовато, самый характеръ замысла напоминаетъ Л. Андреева и д'Аннунцо: та же мiровая нереальность, тотъ же повышенный, высоко лирическiй тонъ, то же стремленiе къ слепительности, та же отвлеченность отъ земли вопреки нацiонализму и, увы, та же неубедительность и фальшь.
Городецкiй описываетъ не то, что есть, но что ему видится, и это не беда; беда въ томъ, что эти мечтанiя не убедительны и фальшивы. И хотя авторъ уверяетъ, что если земля есть, то и городъ Яркоульскъ есть, но мы посмеемъ утверждать со своей стороны, что земля, конечно, есть, и городъ С. -Петербургъ есть, и въ немъ поэтъ С. Городецкiй есть, и y него самыя размашистые мечтанiя есть, но города Яркоульска нетъ, что такихъ староверовъ, что молились бы на коленяхъ, по деревяннымъ (а не кожанымъ) четкамъ и ходили на базаръ за провизiей целымъ семейнымъ шествiемъ -- нетъ. Такъ что бытоописательной ценности эта повесть не имеетъ и если авторъ, что и виделъ, то глазами, отуманенными мечтою -- и считаться нужно съ нею одною. Разсказалъ онъ о ней крикливо и фальшиво, сбиваясь то въ Гоголя, то въ А. Ремизова, то въ А. Белаго (только безъ его смелости), то въ Л. Андреева, то въ д'Аннунцiо, то въ Печерскаго (въ его описательно-лирическихъ местахъ) и не взлетела она какъ Жаръ-птица, a упала какъ Ванька-Летальщикъ, и мы надъ ней плачемъ, какъ надъ Иванушкой солнцемъ, потому что мы ждали и имели право ждать чуда и "светлой были", и не дождались ихъ.
Изъ остальныхъ разсказовъ намъ кажется удачнее другихъ "Скопидомы", хотя опять спецiально русскаго въ немъ не находимъ, a искали этого, потому что, отказавшись отъ требованiй общей гармонiи и вкуса, мы должны желать заветныхъ мечтанiй, широкой изобразительности и действенности. Но жажда наша этой книгой не утолилась и закрываешь ее разочарованно и съ некоторой досадой на автора.
самыя примитивныя и детскiя, и написано все это въ манере самой любезной "сознательному" чтецу т. е. "никакъ". Готовятся и второй, и третiй томъ разсказовъ, вероятно такихъ же и, вероятно, и они найдутъ доступъ къ ленивымъ ушамъ и чувствамъ публики, такъ какъ два разсказика уже пущены по 5 коп., причемъ наиболее "жестокiй" и мелодраматическiй ("Родная кровь") -- распроданъ.
"Diarium". Притомъ же проникнутыя манiей величiя, пифическiя вещанiя г. Рукавишникова все-таки имеютъ и образцы. Это некоторыя страницы критическихъ сборниковъ Бальмонта и еще более -- изреченiя Кузьмы Пруткова. Не можемъ удержаться, чтобы ни привести некоторыхъ изреченiй изъ этой далеко не скучной книги: "Мне жаль людей. По ихъ признанiю имъ века отрубали головы. Я не хочу этого. И въ крайнемъ случае позволю отрубить отъ себя туловище". "Пушка къ бою едетъ задомъ". "Если человекъ, шедшiй въ горахъ, сорвался и упалъ въ пропасть и лежитъ на дне, то онъ не упалъ ниже только потому, что дно случилось тамъ, где оно случилось".
Если, несмотря на нелепость, на позу полоумнаго, на комизмъ книги г. Рукавишникова, мы можемъ видеть что-то за ней, то за тоненькой книжкой г. Алина мы увидимъ только отсутствiе вкуса, ложный путь и безпардонное "эстетство" Вся книга -- общее место "подъ Уайльда", стихотворенье въ прозе содержанiя крайне идеалистическаго и не поэтическаго. Молодые поэты должны были бы каждое утро молиться: "не введи насъ неготовыми въ модернизмъ, эстетизмъ, символизмъ, a отъ стараго мы уже сами избавимся". И чемъ выше, чемъ значительнее то, что принимается какъ клише, темъ оскорбительнее внешняя подделка.
Потому мы съ большою подозрительностью смотримъ на фактъ напечатанiя въ передовомъ и хорошемъ провинцiальномъ сборнике "На Разсвете" такихъ произведенiй какъ "Ночныя поэмы" Г. Чулкова и "Поездка въ Африку", К. Петрова-Водкина. Ведь это -- образцы далеко не для подражанiя, a могутъ соблазнить многихъ, потому что подражать имъ до смешнаго нетрудно. Серьезному и тонкому писателю, Г. Чулкову мы не поставимъ въ вину слабую и совсемъ не "его" поэму, но напечатанiе ея въ Казанскомъ сборнике считаемъ поступкомъ опаснымъ и, можетъ быть, грешнымъ К. Петровъ-Водкинъ, примечательный художникъ, которому довелось побывать въ редкихъ странахъ и который наделенъ кроме вернаго глаза и руки, еще и даромъ писанiя, могъ бы сделать что-нибудь более занятное, подлинное, простое и впечатляющее, нежели французистые, претенцiозные, обще-поэтическiе куски душевной исторiи". Это темъ более досадно, что другiе участники сборника дали хорошiе стихи, несколько случайные, но дельные и содержательные статьи и интересные рисунки. Мы не удивимся, если, принявъ "ночныя поэмы" за образецъ, завтра въ Одессе, Харькове, Кiеве г. Алинъ или кто другой напишетъ "Полуденную сказку" и издастъ ее роскошно въ издательстве "Папирусъ" или другомъ какомъ, не менее изысканномъ.
"поэтичность" и красивость несколько портятъ стихи и пьесу г. Лебедева въ сборнике "Ручьи", въ общемъ не претендующемъ на большiя новшества. Кроме стиховъ и пьесы (сильное влiянiе Метерлинка) г. Лебедева, мы можемъ еще отметить стихи г. Пекарскаго ("На Литве", "Вечеръ") Меньше всего намъ понравились стихи г. (или г-жи?) Гафтъ, написанные притомъ не совсемъ по русски: "грудь перерывисто дышетъ"...
Конечно, одна правдивость и небрежность языка не делаетъ человека поэтомъ или беллетристомъ; это можно проследить по книгамъ В. Башкина. Не возвращаясь къ уже прежде сказанному нами объ этомъ писателе, мы можемъ только прибавить, что къ III тому приложенъ снова возмутительный некрологъ г. Арцыбашева, и привести несколько примеровъ языка автора. "Единственный зубъ смотрелъ изъ подъ безсильно отвисшей нижней губы" (ст. 205). "Испорченный коричневый зубъ готовился огрызнуться, какъ, маленькое злое насекомое..." "Старуха разбиралась въ кусте, отмахиваясь отъ шиповъ". И такъ сколько угодно. Почему знать русскiй языкъ не "прогрессивно" и не "сознательно"?
-----
"Пантеонъ" продолжая свою несколько безсистемную, но крайне культурную и радостно-полезную деятельность, издало "Петеръ Шлемиль" "Шамиссо" въ художественномъ переводе П. Потемкина. Переводъ подкупаетъ простотою и даже простодушностью,-- несмотря на некоторую витiеватость тона,-- столь подходящими къ этой чудесной исторiи.
Напрасно только уверять, что иллюстрацiи поныне здравствующаго Преторiуса, современны первому изданiю повести. Вероятно, въ новомъ немецкомъ изданiи указано только на идентичность текста съ первымъ изданiемъ, а перенесенiе этой подлинности на рисунки всецело принадлежитъ уже рвенiю и фантазiи русскихъ издателей. Во всякомъ разе, новый выпускъ книжекъ "Пантеона" обрадуетъ всехъ любителей, хотя бы и знающихъ немецкiй языкъ.
"Русской Мысли" состоитъ (не считая двухъ длинныхъ переводныхъ романовъ Лилли Браунъ и Джона Гелсуорси) изъ большой повести А. Тырковой "Ночью", первой части романа Ремизова "Станъ Половецкiй", изъ разсказовъ З. Гиппiусъ, Ольги Форшъ, Киселева, Збышко, Тимковскаго, Б. Садовскаго и его же пьесы. Общiй характеръ солидной скуки и известной добросовестной серости несколько разгоняется романомъ А. Ремизова и разсказомъ Б. Садовскаго. Повесть А. Тырковой, не плохо написанная, не возвышается темъ не менее надъ общей текущей "беллетристикой", обычной для толстыхъ журналовъ и въ этомъ отношенiи значительно ниже, скажемъ, Боборыкинскихъ повестей. Не касаясь разсказовъ Тимковскаго, Збышко и Киселева, мы отметимъ свежiй разсказъ г-жи Форшъ, достаточно обычный разсказъ З. Гиппiусъ и одинъ изъ лучшихъ разсказовъ Б. Садовскаго "Петербургская ворожея", где авторъ выказываетъ заметно большую зрелость, четкость фабулы и освобождается отъ накопленiя историческихъ персонажей, каковымъ прiемомъ злоупотреблять авторъ очевидную склонность имеетъ. Такъ, пьеса его: "Пущкинъ въ Москве", милый но несколько незначительный эскизъ, опять представляетъ собою свиданiе литературныхъ знаменитостей того времени, причемъ этотъ историческiй прiемъ не изъ трудныхъ при современныхъ бiографическихъ изысканiяхъ о Пушкине. Написана пьеса легкими, гибкими и прiятными стихами. Начало Ремизовскаго романа, не достигая блеска "Неуемнаго бубна", отличается не совсемъ обычною для этого мастера стройностью и сдержанною планомерностью. Начато, какъ вступленiе къ широкой бытоописательной картине, почему не можетъ и не должно оцениваться само по себе. Во всякомъ случае "Станъ Половецкiй" -- самое значительное произведенiе, помещенное въ "Русской Мысли" за эти пять месяцевъ. Изъ стихотворнаго матерьяла можно отметить только отличные, первоклассные стихи В. Брюсова и его же переводы изъ римскаго поэта III--IV вв. Пентадiя, пленяюшаго насъ изысканностью формы. Довольно незначительные и скучноватые переводы или подражанiя Бальмонта, среднее стихотворенiе Блока, два, три другихъ не останавливаютъ вниманiя. Изъ литературныхъ статей кроме примечательной статьи В. Брюсова о Пентадiи, мы укажемъ еще на "Навьи чары мелкаго беса" К. Чуковскаго, какъ на наиболее полный и остроумныiй разборъ творчества Сологуба. Г-жа Гуревичъ довольно сбивчиво и пространно излагаетъ, какъ она зашла въ тупикъ, изъ котораго даже "Аполлонъ" вывести ее не въ силахъ и требуетъ отъ поэтовъ большей страстности. Мы вполне сочувствуемъ затруднительному положенiю почтеннаго критика, но сомневаемся, чтобы задачей какого бы то ни было журнала было выводить страстно изъ тупика, забредшую туда, г-жу Гуревичъ.
"Аполлонъ", No 8, 1910