Заметки о русской беллетристике
"Аполлонъ", No 9, 1910
XXX и XXXI сборники "Знанiя" (СПБ. 1910), ц. по 1 р.
Ольга Некрасова. Утро жизни, ром., т. I (СПБ), ц. 1 р. 50 к.
Е. Нагродская. Гневъ Дiониса (СПБ. 1910), ц. 1 р. 50 к.
Тэффи. Юмористическiе разсказы (изд. Шиповникъ, 1910), ц. 1 р. 25 к.
Юрiй Слезкинъ. Картонный король ("Прогрессъ", СПБ. 1910), ц. 1 р.
Евг. Чириковъ. Пленъ страстей (Московское книг-во. 1910), ц. 1 р. 25 к.
Айзманъ. Разсказы, т. II (изд. "Знанiе", СПБ. 1910), ц. 1 р.
"Знанiя" составляютъ появляющiяся тамъ произведенiя М. Горькаго. После некотораго паденiя въ сборнике 29-омъ, "Городокъ Окуровъ" достигаетъ большой высоты въ двухъ следующихъ выпускахъ, почти не опускаясь. Оттого ли, что при воспоминанiяхъ о жизни прошлой (эпизодъ "Городка" -- "Матвей Кожемякинъ" происходитъ летъ 40 тому назадъ) авторъ не былъ принужденъ тенденцiозно описывать современную Россiю, на которую издалека онъ можетъ смотреть пристрастно; оттого ли, что это ближе его таланту (вспомнимъ "Фому Гордеева", детство въ "Троихъ"); оттого ли, наконецъ, что эти части написаны въ более счастливую минуту,-- но помещенное въ 30-мъ и 31-мъ сборникахъ принадлежитъ не только къ лучшимъ страницамъ Горькаго, но и вообще къ очень примечательнымъ произведенiямъ бытоописательной литературы, которой былъ такъ богатъ прошлый годъ ("Серебряный голубь" А. Белаго, повести гр. А. Толстого, "Неуёмный бубенъ" А. Ремизова). Интересно, что философомъ этой повести и вообще крепкимъ элементомъ, противополагаемымъ "русской розни", является татаринъ Шакиръ. Мы не можемъ не видеть въ этомъ отголоска неискоренимой мечты о "добродетельномъ дикаре", мечты, имеющей значенiе единственно какъ мечта, едва ли плодотворной и бодрящей. Какъ на Западе после живительныхъ негритянокъ и индiанокъ явились чисто-экзотическiя таитянки, такъ у насъ неудавшихся Толстовскихъ мужиковъ, Горьковскихъ босяковъ сменили татары, чукчи, лопари, ямкарки (Сб. "Знанiя", XXXI) и проч. инородцы. Но каждый разъ все съ меньшей уверенностью смотришь на новоявленнаго обновителя. Можно надеяться, что скоро переберутъ безуспешно все народы и племена и будутъ сами устраивать свою жизнь, не ожидая спасительнаго дикаря, которому бы приносились въ жертву культурныя наследства. Следуетъ отметить, что 30-ый сборникъ составленъ очень цельно, хотя и неожиданно по содержанiю, такъ какъ въ трехъ произведенiяхъ изъ четырехъ дело идетъ о растленiи малолетнихъ ("Городокъ Окуровъ", "Заяцъ", "Две лестницы"). Конечно, этихъ темъ касаются съ обличительными целями, но аккордъ получается, темъ не менее, достаточно непредвиденный для сборниковъ "Знанiя". Мы не знаемъ, зачемъ помещенъ бледный и незначительный посмертный набросокъ Гарина, где мамка насилуетъ гимназиста, такъ какъ онъ еще не представляетъ историческаго интереса и ужъ, конечно, не имеетъ никакого художественнаго значенiя. Длинная повесть г-жи Никифоровой съ неоднократными насилiями слишкомъ похожа на "Зимнiй день" Лескова, причемъ содержанiе или, вернее, краски этого и у Лескова растянутаго произведенiя тутъ разбавлены разъ въ шесть къ явной невыгоде повести.
Г-жа Некрасова одушевлена самыми благородными стремленiями и на 374 стр. І-го тома своего романа, кроме разсказа о невероятныхъ злоключенiяхъ своей героини, доказываетъ съ удивительной горячностью вредъ усиленной гимнастики, детскихъ баловъ и катанiя на конькахъ для девушекъ, достигшихъ половой зрелости. Попутно мы узнаемъ, что въ женскихъ учебныхъ заведенiяхъ ученицы моютъ только шею и грудь, но не ноги, и никогда не ходятъ въ баню,-- вообще много полезныхъ сведенiй. Только напрасно облекать эту проповедь педагогической гигiены (науки очень почтенной) въ форму длиннейшаго романа, написаннаго невероятно напыщеннымъ ораторскимъ языкомъ съ назидательными отступленiями на каждомъ шагу.
"Не встречая въ ней отпора ни въ смысле физической силы, ни въ смысле жалобы, Агнiя стала смотреть на нее съ торжествующимъ презренiемъ, какъ на безконечно малую и ничтожную величину". "Мужской инстинктъ шелъ навстречу тому, что становилось неизбежнымъ". "Пошлость и обыденщина темъ и ужасны, что оне незаметно, тончайшею пылью входятъ и заволакиваютъ собою все светлое, се прекрасное". "О! матери и воспитательницы" и т. д. Все сплошь написано такимъ стилемъ. Въ виду почтенности тезисовъ можно было бы посоветовать разослать эту книгу "матерямъ и воспитательницамъ", при условiи, что оне -- женщины не смешливыя, терпеливыя и не предъявятъ къ автору никакихъ художественныхъ требованiй. Кроме нихъ, едва ли кого-нибудь заинтересуетъ этотъ романъ.
Второй женскiй романъ (Е. Нагродской) насъ неожиданно утешилъ. Написанный въ непривычной для русской публики манере французскихъ романовъ, живо и ярко, тактично и смело касаясь очень опасныхъ и современныхъ вопросовъ, онъ, кроме того, производитъ впечатленiе большой пережитости. Мы не беремся утверждать, что все описанное пережито, но если есть выдумка, то она такъ правдоподобна, что впечатленiя не нарушаетъ, въ чемъ мы видимъ особенную заслугу автора. Не считая мелкихъ несколько дешевыхъ "эстетичностей" и самаго заглавiя, такъ незаслуженно придающаго некоторую претенцiозность этой живой книге, мы не заметили особенныхъ погрешностей и противъ вкуса. Помимо всего этого, книга г-жи Нагродской читается съ большимъ интересомъ, что по нашимъ временамъ уже немало значитъ. Мы можемъ только приветствовать автора.
Юморъ г-жи Теффи не принадлежитъ къ англiйскому и еще менее къ американскому юмору. То-есть онъ не исходитъ отъ фантастическаго неправдоподобiя или явной нелепости шаржа, а основывается лишь на карикатурномъ и подчеркнутомъ изображенiи бытовыхъ или типическихъ сценъ. Это тотъ же русскiй юморъ, что мы встречаемъ въ сценкахъ Лейкина, Горбунова и въ первыхъ разсказахъ Чехова. Почти все разсказы написаны въ виде сценъ, будто предполагалось чтенiе съ эстрады. Мы не знаемъ, будетъ ли авторъ пробовать свои силы въ другихъ родахъ прозы, но и практикуя этотъ, онъ можетъ дать прiятный вкладъ въ подобную литературу, имея наблюдательность, веселость и литературный языкъ.
более, что мы не можемъ вспомнить ни одного русскаго автора, на кого бы г. Слезкинъ походилъ. Эти крошечныя минiатюры, всегда остро взятыя, даже когда оне реалистичны, имеютъ свою новизну и свое очарованiе. Съ удовольствiемъ мы можемъ заметить, что языкъ разсказовъ 1908--1910 годовъ заметно проще и крепче, чемъ таковой же отрывковъ, помеченныхъ более ранними годами. Хотя многiе разсказы ("Дама въ синемъ", "Госпожа", "Немой", "Новелла"') имеютъ законченную и острую фабулу, но некоторые кажутся слишкомъ подготовительными набросками. Характеръ свежести и некоторой капризности подчеркивается еще вступленiемъ, романтическимъ и удачно задуманнымъ, которое служитъ какъ бы внешней рамкой всей книги. Разсказы украшены художникомъ Ващенко и изданы изящно.
Кто бы могъ подумать, что г. Чириковъ будетъ "стилизовать", будетъ подражать модернистамъ, декадентамъ, стилизаторамъ и прочимъ "мальчикамъ безъ штановъ", какъ онъ когда-то самъ не особенно печатно, но въ печати выразился?
Однако, последняя книга г. Чирикова насъ убеждаетъ въ томъ, что авторъ самъ пожелалъ стать въ положенiе, столь имъ осмеянное.
Нужно сознаться, что эта попытка не увенчались успехомъ и дала самые плачевные результаты. И если г. Чириковъ "Пленомъ страстей" думаетъ дать урокъ А. Ремизову, а претенцiозными, безвкусными "минiатюрами" еще кому-нибудь, то онъ ошибается, потому что урокъ отъ этой книги, и довольно жестокiй, можетъ получить только самъ авторъ. Невероятнымъ языкомъ разсказанная длинная канитель о монахе еще не делаетъ легенды, а придуманные безъ вкуса отрывочки не делаютъ "минiатюръ".
Разсказы же, какъ все разсказы Чирикова -- не хуже, не лучше. Скорей хуже. Славянскiй языкъ "Плена страстей" напоминаетъ духовныя речи светскихъ дамъ Лескова. "А вы и одного часа не возмогостели побдети". Вероятно, кроме автора, многiе сочтутъ эту книгу "новымъ словомъ"', но къ новому слову она имеетъ такое же отношенiе, какъ картинка съ конфетной коробки къ головкамъ Греза.
-- всемiрный генiй, но пока мы предпочитаемъ оставаться при особомъ мненiи.
М. Кузминъ.