Журналъ "Островъ" 1909 г. No 2. Спб.
Н. Животовъ. Клочья нервовъ. 1909 г.
Кiевъ, цена 1 руб.
"Аполлонъ", No 3, 1909
Г-же Любови Столице было угодно надеть доспехи древней "поляницы". Отчего же скучающей Людмиле не надеть и этого наряда? "Во всехъ ты, душенька, нарядахъ хороша".
На каждой странице "лукоморье", ширяетъ "растильчивый" "шеломъ" и т. д., всего не перечесть. Себя величаетъ "исполинской девой", "богатыркой", "каменной бабой", но всегда мы видимъ барышню, вышедшую въ поле и говорящую, какая она была "вся розовая", какiя y нея были руки, глаза, волосы,-- т. е. прiемъ, не только не совсемъ скромный, но далеко и не художественный.
Такъ и данный опытъ маскарада можетъ только разсматриваться, какъ милый, несколько претенцiозный женскiй капризъ.
Гр. А. Толстой ни слова не говоритъ о томъ, какой онъ былъ солнечный, но подлинный восторгъ древняго или будущаго солнца заражаетъ при чтенiи его "Солнечныхъ песенъ". Насколько намъ известно, это -- первая вещь гр. Толстого въ такомъ роде, за которой последовалъ рядъ другихъ, можетъ быть более совершенныхъ, но въ этомъ запеве такъ много подлинной пьяности, искренности, глубокаго и наивнаго чувствованiя мифа, что онъ пленитъ любое сердце, воображенiе и ухо, не закрытые къ солнечнымъ русскимъ чарамъ. Если мы вспомнимъ А. Ремизова и С. Городецкаго, то сейчасъ же отбросимъ эти имена по существенной разнице между ними и гр. Толстымъ.
Грань А. Ремизову, более выразившемуся поэту, это -- несомненно книжное происхожденiе его вдохновенiй, a Городецкiй действуетъ совершенно различнымъ прiемомъ быстраго ритма, не дающаго намъ возможности разобрать, что мы слышимъ, и скрывающаго смыслъ или часто отсутствiе его. Здесь же каждое слово, образъ полны самаго настоящаго значенiя, и не приходитъ въ голову искать ихъ происхожденья, что даетъ этой поэме необычайную убедительность.
"Я попугай съ Антильскихъ острововъ". Милъ сонетъ и г-жи Дмитрiевой. А. Блокъ и А. Белый дали кое-какiе стихи, особенно первый. Есть стихи гг. Эльснера и Лифшица. Но, безусловно, главнымъ украшенiемъ книжки "Острова" нужно считать вещи С. Соловьева, высокаго вкуса и безукоризненнаго мастерства. Особенно хорошъ "Отрокъ со свирелью".
Если бы старые дубы могли говорить и разсказывать, что они видели, за свою пятисотлетнюю и более долгую жизнь,-- дубы подмосковные, съ сербскихъ горъ, съ большихъ дорогъ Францiн, изъ окрестностей старо-немецкихъ городовъ,-- вероятно они зашумели бы языкомъ г. Животова, кряжистымъ матерымъ, полнокровнымъ, тяжеловеснымъ, часто невразумительнымъ, местами вещимъ, дубовымъ языкомъ. Конечно, г. Животовъ начитанъ въ старорусскихъ и другихъ хроникахъ, но намъ кажется, что y него есть и подлинное ясновиденiе старины и си речи, особенно русской. Не зная отчетливо матерiаловъ, служившихъ г-ну Животову для его созданiй, мы затрудняемся решить, где взяты подлинные куски и где самостоятельное творчество, но думается, что мы не ошибемся, отнеся слабейшiя и более корявыя строчки -- именно, къ выдумке. Близость языка, притомъ въ редкихъ формахъ, къ славянской речи, делаетъ его иногда почти недоступнымъ пониманiю, напр., "Правда, -- истина, ложь сама шли" часто онъ выдумываетъ слова или искажаетъ ихъ,-- "метаются" вместо мечутся и т. п. или въ старинную речь вкрапляетъ слова и понятiя до того интеллигентныя, что это режетъ любой слухъ:
"вперивъ очи въ икону чудотворную"
или
"черезъ сени шумно люди хлынyли".
Языкъ тяжелъ и невыкорчеванъ, но какая-то настоящая новая сила въ немъ кроется. Къ несчастiю, г. Животовъ не дубъ, a нашъ современникъ, но когда онъ прикасается къ нашему времени, то подпадаетъ невольно подъ влiянiе поэта, также несколько косноязычнаго, именно Андрея Белаго. Слабее всего те стихотворенiя, где авторъ хочетъ изысканно мрачнаго лиризма.
принуждаетъ его оставаться дубомъ. Желательно было бы только, чтобы этотъ дубъ говорилъ не слишкомъ ужъ дубовымъ языкомъ.
М. Кузминъ.