Рашильд: Три розы (старая орфография)

"Аполлонъ", No 2, 1909 

Клотильда слушала его, улыбаясь.

Полумракъ сумерокъ вызывалъ безвольность, можетъ быть, даже немного желанья. Ленивые, удлиненные несколько къ низу, глаза, горькое выраженiе рта, рыжiе усы, уже посыпанные серой амброй воспоминанiй, пальцы, слишкомъ обремененные перстнями, сюртукъ, слишкомъ въ талiю, вкрадчивое мальчишество, иногда пугающее своею неожиданностью,-- все придавало Роперсу видъ стариннаго придворнаго, какого нибудь распущеннаго философа, благороднаго искателя приключенiй, и кроме того -- любителя окружающей роскоши, живущаго во времена Регентства.

-- Я не люблю,-- говорилъ онъ голосомъ, привыкшимъ скандировать стихи,-- я не люблю, когда меня обвиняютъ въ ненависти къ женщинамъ, потому что женщины потеряли бы для меня всю цену, если бы я ихъ ненавиделъ; a такъ какъ, въ сущности, я ихъ люблю, я не простилъ бы себе, если бы внушалъ имъ страхъ, какъ не простилъ бы имъ, если бы оне мне его внушили. Когда вечеромъ, совершенно интимно, наедине съ Вами, которая въ счетъ не идетъ, оставаясь для меня только другомъ, я могу мечтать, я мечтаю о темной нормандской лодке, которая отвозила меня на войну... Я принадлежу къ несколько более отдаленной эпохе, чемъ повесы. Я былъ здоровее ихъ, и лепестки розъ, пролитыя въ ихъ крови на гильотине, имеютъ для меня менее прелести, чемъ вы думаете... Море!-- (Роперсъ гибко вскочилъ и зашагалъ по будуару развалистой походкой матроса, раскачивая туловищемъ, такъ что скрипелъ на немъ черный сатиновый кушакъ, обернутый три раза, какъ носили въ тотъ годъ, вместо жилетовъ, что придавало поэту циничную небрежность светскаго нагрузчика.) -- Море!.. Ахъ, графиня Клотильда, принцесса поэзiи, жрица извращенности, Вы ничего не знаете ни обо мне, ни о море. Что значитъ мой разсказъ о причудахъ писателя, когда его выслушиваетъ писательница? Мы -- суетны! сочиненьица, маленькая музыка! Знаете ли вы, что y меня была нормандская барка? Барка, на высокой корме которой была вырезана медвежья морда съ пастью, еще точащей слюну после прожеванной рыбы, барка еще более пьяная убiйствомъ и терпкимъ виномъ победъ, чемъ безсмертный корабль Ренбо? Я пришелъ въ мiръ поэзiи, насытившись крепкою пищей; симфонiя сраженiй, оркестрованная не для салоновъ, библейская легенда безъ вуалированной наготы, исторiя любовныхъ похищенiй безъ любви! Я испытывалъ голодъ и жажду, благоговейно неся трупъ Сирены, которая не хочетъ больше петь, такъ какъ люди боятся грозъ и сделались картонными плясунами и ихъ одежда -- переплеты книгъ, безсильные и бездушные. -- Графиня, y васъ капиллеры неизвестнаго сорта; откуда вы ихъ достали? (Роперсъ прервалъ свою речь, наклонясь къ голубому севрскому горшечку, где дрожали тонкiе волосики зеленаго растенiя).

-- Я не помню -- въ "Лувре" или въ "Bon Marche", вероятно. Это -- привившееся растенiе. Но продолжайте, мой другъ: вы такъ хорошо отплыли.

-- Не смейтесь, Клотильда. Насъ заставляетъ сходить съ корабля именно то, что ли -- слишкомъ хорошо привившiяся растенiя. О да, трупъ Сирены оставляетъ несшiя его руки непрiятно липкими, но это -- не прикосновенiе самой истины. Я виделъ ее мертвою, столь сладостно прекрасною, что можно было бы желать жить съ единственной целью отомстить за нее. И ея закрытые глаза, некогда блиставшiе зеленымъ блескомъ отъ черныхъ ресницъ, теперь будто склеенные каплями чернилъ, ея закрытые глаза смотрели на меня черезъ бледныя веки и, казалось, кричали:-- я мертва, оттого что зорко видела!-- Зачемъ ее пережилъ я, знавшiй ее, съ детства влюбленный въ прощальную легенду? Графиня, буря бушевала на море, въ моемъ сердце страстнаго моряка, молнiи, какъ обнаженные нервы неба съ содранной кожей, бросали бледный блескъ на это мраморное чрево... покрытое красными жилками, такъ какъ въ эту ночь ее изнасиловали и она истекала кровью (Роперсъ вздохнулъ). Въ это время путешествiй, образовывающихъ юношество, я самъ, веселый матросъ, разве и я не насиловалъ ее?-- но мне отдали ее мертвой, и я бежалъ, унося ее, прямо впередъ, не зная куда, оплакивая красоту, любовь ея и свою скорбь. Я больше не плачу. Я понялъ въ тотъ бурный вечеръ, что океанъ составленъ изъ слезъ любви. И я усталъ отъ этого бега, усталъ, какъ на заре после бала. Вы понимаете меня? Если бы я смелъ говорить обыкновеннымъ языкомъ, я бы сказалъ, что морская болезнь въ ту роковую ночь заставила меня выплюнуть женщину. Но отъ Сирены я не отрекся; я набожно похоронилъ ее съ моей нормандской лодке, привязавъ ядро къ ногамъ: такъ верный юнга топитъ судно въ виду врага, оставшись одинъ на палубе. Честь поэта меня принуждала къ тому! Я заходилъ слишкомъ далеко, слишкомъ высоко, чтобы потомъ быть въ состоянiи жениться на другихъ, на техъ, что съ совершенно естественной грацiей идутъ по подлому cyxoму пути. Я происхожу отъ первой въ мiре певицы и сцена ея смерти баюкала меня бешенными волнами.

-- Мой бедный Роперсъ, зачемъ мучить себя этимъ акробатнымъ презренiемъ къ простому языку? Будучи настолько одареннымъ для борьбы съ фразой и грубымъ жестомъ, зачемъ такъ бояться простыхъ вещей? Я бы хотела женить васъ на дочери нотарiуса, которая очаровательна, Роперсъ поглядывалъ на свои перстни, обвелъ глазами будуаръ. Восточныя ткани, жемчужно-желтыя, еще смутно блестели тамъ и сямъ; китайскiе божки следили за нимъ своими гадкими, мудро сдержанными взглядами; Дiана -- охотница натягивала свой лукъ, и букетъ мимозъ высилъ за нимъ свои золотые колокольчики -- маленькiя неподвижно-веселыя гремушки въ намешливаго хорошаго вкуса.

Роперсъ снова селъ после бурной речи. Былъ ли онъ печаленъ или только обманутъ въ ожиданiяхъ? Нельзя было угадать, такъ какъ настоящiя рыданiя звучали въ его голосе, когда онъ говорилъ о своей прошлой жизни, о тайнахъ своей юности. Наверно онъ зашелъ дальше, чемъ думалъ, въ символическiй океанъ, о которомъ говорилъ, и считалъ для себя славой то, что не было даже его преступленiемъ.

У некоторыхъ писателей все -- не более, какъ литература, но что въ Роперсе пребывало самымъ вернымъ,-- это его подлинная страсть къ этой женщине, принцессе литературы, жизнь которой, столь же легендарная, какъ и его, ему внушала почти страхъ, настолько пустой онъ ее чувствовалъ, какъ и свою, настолько управляемой лишь ветромъ безумствъ, свирепо дующимъ въ горячемъ мозгу создателей химеръ.

Графиня Клотильда откинулась, чтобы, коснувшись кнопки, заставить расцвесть цветокъ света. Роперсъ ее увиделъ такою же, какъ всегда: странной женщиной, скрывающей свою игру, редко смеющейся. Брюнетка съ тонкими губами, теплыми, умными глазами, она была одета въ платье съ монашескими складками и окутана въ черный вуаль, которому придавала отблескъ неба длинная вышивка изъ голубоватыхъ блестокъ.

"дочь нотарiуса"?

-- Нетъ, я предпочту чай.

-- Вы отлично знаете, что въ непрiемные дни y меня не пьютъ никакого чая.

-- Значитъ, вы меня терпите.

-- Я надзираю за вами, да.

-- Зачемъ вы оскорбляете меня, графиня! Мы оба изъ одной семьи. Мы абсолютное предпочитаемъ глупости, и если соглашаемся писать, чтобы меньше говорить, это потому, что мы слишкомъ много думаемъ о мертвой Сирене въ нашихъ безнадежныхъ сердцахъ, Вы полюбили бы меня просто, если бы посмели, и я уверенъ, что, несмотря на мои пороки, приключенiя, ужасную репутацiю, вы бы имели къ такому любовнику, какимъ я могу быть, уваженiе темъ большее, то оно состояло бы изъ вашей благодарности къ любви, наконецъ стертой. Вамъ тоже неизвестна естественная любовь. Любовь привившаяся -- не лучшая. Ее достаютъ въ "Лувре" или въ "Bon marche", какъ ваши капиллэры.

Графиня пожала плечами; выражало ли это недовольство или негодованiе? Особенно снисходительная до сихъ поръ къ отклоненiямъ разговора, она остерегалась заметить въ этомъ эксцентричномъ Роперсе человека, какъ все. Какъ упрямый ребенокъ, она обхватила руками колени, сдвинутыя будто въ защиту отъ всякаго мужского поползновенiя.

-- Я не могу любить техъ, которые знали Сирену раньше меня.

-- Вы сами -- Сирена больше другой, такъ какъ вы никого, вы никого не любите, даже -- говорятъ -- вашего мужа...

выйти изъ него красиво, спасти го, что она исключительно любила въ немъ: всегда живущую поэму авантюриста и салоннаго фантазера, и онъ прошепталъ совсемъ нежно, голосомъ такъ непохожимъ на только что бывшiй тонъ моряка, носимаго бурнымъ ветромъ.

-- Клотильда, злая принцесса, послушайте меня еще немного. Это -- сказка. Вы требуете, чтобы я женился, я вамъ надоедаю, и вы ищете для меня простую женщину съ примитивными желанiями? Я исполню ваше требованiе, но съ однимъ условiемъ. A именно, чтобы выбранная вами для меня девушка могла, съ совершенно закрытыми глазами, назвать мне цветъ трехъ розъ, которыя я сорву для нея въ моемъ саду, въ нашемъ символическомъ саду: белой, красной и желтой; эти цвета она должна угадать единственно по различiю запаха. Если она не ошибется, я подумаю. До свиданiя, графиня. Разве я не достаточно простъ?

Она улыбнулась ему снова снисходительно и покорно. И снова между ними пробежалъ трепетъ невозможнаго.